Однажды авва Макарий, ходя по пустыне, нашел лежавший на земле человеческий череп. Когда авва прикоснулся к нему пальмовой палкой, которая была у него в руке, череп подал голос. Старец сказал ему: “Кто ты?” Череп отвечал: “Я был жрецом идолопоклонников, которые жили в этом месте, а ты — авва Макарий, имеющий в себе Святого Духа, когда, умилосердясь над теми, кто находится в вечной муке, ты молишься о них, то они получают некоторое утешение.” Старец спросил: “В чем состоит это утешение?” Череп отвечал: “На сколько отстоит небо от земли, на столько огня под ногами нашими и над нашими головами. Мы стоим посреди огня, и никто из нас не поставлен так, чтобы видел лицо ближнего своего. У нас лицо одного обращено к спине другого. Но когда ты помолишься о нас, то каждый несколько видит лицо другого. Вот в чем наша отрада!” Тогда старец, обливаясь слезами, сказал: “Горе тому дню, в который родился человек, если только таково утешение в муке!” К этому старец присовокупил: “Есть ли мука более тяжкая этой?” Череп отвечал: “Ниже нас мука больше.” Старец сказал: “Кто в ней?” Череп отвечал: “Нам, не ведавшим Бога, оказывается хоть некоторое милосердие, но те, кто познал Бога и отрекся от Него и не исполнял волю Его, находятся ниже нас.” После этой беседы старец предал череп земле. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 311. № 10; Достопамятные сказания. С. 153).

У одного игумена в монастыре под руководством было двадцать иноков. Один из них был ленив: не соблюдал постов, неумеренно пил и особенно был невоздержан на язык. Старец-игумен постоянно уговаривал его исправиться и даже умолял. “Брат, — говорил он ему, — позаботься о своей душе, ведь ты не бессмертный, а потому и муки не миновать тебе, если не опомнишься.” Инок же шел наперекор старцу, нисколько не обращал внимания на его слова и в таком небрежении скончался. Сильно загрустил сострадательный старец о его душе и стал молиться. “Господи Иисусе Христе, Истинный Бог наш, — говорил он между прочим, — покажи мне, где теперь душа инока?” И часто просил он об этом Бога и, наконец, был услышан: однажды напал на него ужас и увидел он огненную реку и множество людей в ней, опаляемых огнем и громко стонавших. К величайшему огорчению, между страждущими он увидел и умершего в небрежении своего ученика, находившегося по самую выю (шею) в пламени. “Не ради ли того, чтоб избежал ты этой муки, я умолял тебя, — воскликнул тогда игумен, — чтоб ты хоть сколько-нибудь позаботился о своей душе, чадо мое? Видишь ли теперь, до чего ты довел себя?” — “О отче, — отвечал инок, — слава Богу и за то еще, что по твоим молитвам получила отраду хотя бы голова моя!” Этим видение и кончилось. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 260).

В 1885 году помощник начальника московского Октябрьского вокзала Ф. И. Соколов сообщил такой случай. У него был знакомый железнодорожный служащий — стрелочник, который служил на одной из ближайших к Москве станций Октябрьской железной дороги. Однажды при исполнении своих служебных обязанностей на линии ему пришлось пережить ужасные минуты. Из Петрограда в Москву шел курьерский поезд. Стрелочник вышел ему навстречу, чтобы перевести стрелку и направить его на свободный путь. Смотрит, далеко впереди уже виднеется дымок и слышен свисток паровоза. Оглянувшись назад, он видит: по полотну навстречу поезду бежит его трехлетний сынишка и что-то держит в руках. Бросить стрелку и бежать навстречу сыну, чтобы увести его с полотна, было уже поздно. Что делать? А поезд между тем приближался, и через минуты две, если он не перевел бы стрелку, состав должен был бы промчаться по другому пути, занятому, и потерпеть крушение, что привело бы к сотням человеческих жертв. Тогда всем сердцем он воззвал к Богу: “Да будет воля Твоя святая,” — перекрестился, закрыл глаза и повернул стрелку. Мгновение — и поезд промчался уже по полотну, по которому только что бежал его маленький сын. Когда поезд скрылся из виду и пыль немного улеглась, стрелочник бегом направился к тому месту, где был его сын, думая найти хотя бы останки трупика, и что же видит: мальчик, сложив ручки на груди, лежит ниц на земле. Отец закричал ему: “Сын мой, ты жив?” — “Я жив, жив,” — весело отвечал он, поднялся на ножки, продолжая прижимать к своей груди вороненка. В глазах его не было и следа страха. Отец спросил его: “Как же ты догадался лечь на землю?” А мальчик ответил: “Какой-то светлый, красивый, добрый юноша с крыльями склонился надо мной и пригнул меня к земле.” Стрелочник понял, что, когда он воззвал к Господу, Божий Ангел чудесно спас его ребенка. (Троицкие листки с луга духовного. С. 84).

“Что ты стоишь здесь и плачешь?” — спросил однажды преподобный Нифонт юношу, который стоял в дверях одного дома и плакал. “Я, — отвечал юноша, — Ангел, посланный Господом на сохранение человека, который пребывает уже несколько дней в этом непотребном доме. Стою здесь, потому что не могу приблизиться к грешнику, и плачу оттого, что теряю надежду привести его на путь покаяния.” (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 692).

Рассказывала блаженная Феодора: “Авва Исайя поведал об одном великом старце. Прежде вступления в безмолвие видел он в исступлении некоего юношу, у которого лицо сияло ярче солнца и который, взяв его за руку, сказал: “Иди, тебе предлежит борьба,” — и ввел его в зрелище, переполненное людьми; с одной стороны находились облеченные в белые одежды, а с другой — в черные. Когда юноша вывел его на место борьбы, он увидел перед собой человека-эфиопа, страшного и высокого, голова которого достигала облаков. Державший его Ангел-Хранитель (светлоликий юноша) сказал ему: “С ним ты должен бороться.” Увидев такое страшилище, авва в испуге весь затрепетал и попросил своего Хранителя избавить его от этой беды, говоря, что никто из имеющих смертное человеческое естество не может бороться с ним. Ангел Божий сказал ему: “Можешь, вступи только в борьбу со всем рвением, ибо коль скоро ты схватишься с ним, я помогу тебе и доставлю тебе победный венец.” И действительно, как только они схватились и начали бороться, Ангел Божий подошел и помог ему одолеть эфиопа. Тогда все черные эфиопы с ропотом и бранью исчезли, а хор Ангелов восхвалил помогавшего ему и даровавшего победу. Так и нам, матери и сестры, должно оставить все вещественное, да сможем благодатью Христовой в крепости и силе противоборствовать мрачному эфиопу, возделывателю всех страстей — диаволу. Если же прельстимся и падем, то сделаемся достоянием нашего врага — диавола. Ибо великий Апостол Павел говорит: ”Кто кем побежден, тот тому и раб есть — доброму или худому” (2 Пет. 2, 19). Потому Бог и дал нам ум и рассуждение для того, чтобы, различая доброе и худое, мы держались доброго.” (Митерикон. С. 87. № 132).

Глинский иеродиакон отец Серапион просил Господа показать ему Ангела-Хранителя. И не презрел Владыка моления верного Своего раба. Однажды во время молитвы подвижнику предстал крылатый юноша. Сказав: “Ты молишь Бога показать твоего Ангела-Хранителя, вот я,” — он стал невидим. (Глинский патерик. С. 198).

Авва Леонтий, настоятель киновии святого Феодосия, рассказал: “Однажды в воскресный день я пришел в церковь для приобщения Святых Тайн. Войдя в храм, я увидел Ангела, стоящего по правую сторону престола. Пораженный ужасом, я удалился в свою келию. И был голос мне: “С тех пор, как освящен этот престол, мне заповедано неотлучно находиться при нем.” (Луг духовный. С. 9).

Пришел некогда авва Арсений в одно место, где рос тростник и колебался от ветра. Старец спросил братьев: “Что это за шум?” Говорят ему: “Это шумит тростник.” Старец сказал им: “Да, если кто пребывает в безмолвии и услышит голос воробья, то сердце его не имеет уже прежнего покоя, как же трудно иметь его вам, слыша шум тростника” (Достопамятные сказания. С. 17. № 25).

Авва Марк сказал авве Арсению: “Почему ты бегаешь от нас?” Старец отвечал ему: “Бог видит, что я люблю вас, но не могу быть вместе и с Богом, и с людьми. На Небе тысячи и мириады имеют одну волю, а у людей воли различны. Поэтому я не могу оставить Бога и быть с людьми.” (Древний патерик. 1874. С. 26. № 5).

Пришел к авве Арсению один отец и постучался у дверей. Старец, думая, что это был его послушник, отворил дверь. Увидев же, что это другой, пал ниц. Тот говорит ему: “Встань, авва! Дай мне облобызать тебя!” Но старец отвечал ему: “Не встану, пока ты не уйдешь.” И после долгих просьб старец не встал и оставался так, пока гость не удалился. (Достопамятные сказания. С. 24. № 38).

Поведали о некоем брате, приходившем в скит с целью увидеть авву Арсения, следующее. Этот брат пришел в скитскую церковь и убедительно просил священнослужителей, чтобы доставили ему возможность видеть старца. Они сказали ему: “Побудь здесь некоторое время и увидишь его.” Брат отвечал: “Я не вкушу никакой пищи прежде, чем увижу его.” Тогда священнослужители послали одного из скитских братий проводить этого брата до келии старца, которая находилась на весьма дальнем расстоянии от скитской церкви. Достигнув келии и постучав в дверь, они вошли. Поприветствовав старца, они сели и сидели долго, пребывая в молчании. Наконец, скитский брат сказал: “Я ухожу, помолитесь обо мне.” Пришедший с ним странник не осмелился начать разговор со старцем и сказал скитскому брату: “И я иду с тобой.” Они вышли оба вместе, и попросил странник скитского брата: “Отведи меня к авве Моисею, который вступил в монашество из разбойников.” Когда они пришли к авве, тот принял их очень приветливо, преподал им мудрое и святое наставление и отпустил, выразив великую любовь. Тогда скитский брат сказал страннику: “Вот! Я водил тебя к чужестранцу и к египтянину, который из двух тебе понравился более?” Он отвечал: “Однако египтянин мне пришелся более по сердцу.” Некий из отцов, услышав это, помолился Богу, говоря: “Господи! Открой мне тайну дела: один избегает всех ради имени Твоего, а другой принимает всех ради Твоего имени.” В видении явились ему два великих корабля на обширных водах. В одном корабле он видел авву Арсения, безмолвно плывущего, и Духа Божия с ним, а в другом — авву Моисея, плывущего в обществе Ангелов, которые питали его медом, истекавшим из сот. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 49. № 11).

Рассказывали об авве Иоанне, что он, придя в церковь скита и услышав там, что некоторые из братии спорили между собой, возвратился к своей келии, обошел ее три раза и после этого вошел в нее. Видели это кое-кто из братии и спросили его, почему он так поступил. Он отвечал: “Мой слух был напечатлен словами спора: я прохаживался, чтобы очиститься и уже в безмолвии сердца войти в келию. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 294. № 38).

Святая Мелания сказала преподобной Матроне: “Хочу хранить сердце свое и не могу.” — “Или не знаешь, — сказала старица, — что не безмолвствующему невозможно стяжать ни одной добродетели? Как можно хранить сердце, когда отверсты двери языка, слуха и очей? Если хочешь и сердце свое сохранить, и преуспеть в добродетели, сиди, безмолвствуя, в своей келии, и келия научит тебя всему” (Митерикон. С. 61. № 76).

Однажды авва Аммон пришел к авве Пимену и спросил его: “Если я приду в келию брата или он придет ко мне по какой-либо нужде, позволительно ли беседовать с ним свободно обо всех предметах?” Авва Пимен отвечал: “Не одобряю такого поведения, потому что юность нуждается в самоохранении.” Авва Аммон спросил: “Как поступали старцы в таких случаях?” Авва Пимен отвечал: “Старцы, находясь в преуспеянии, не нуждаются в таком самоохранении: они, не имея ничего чуждого в сердце, не имеют его и в своих устах.” Опять авва Аммон спросил: “Если случится беседовать с братом, из чего лучше заимствовать беседу: из Писания или из отеческих изречений?” Старец отвечал: “Если не можешь молчать, то говори лучше из отеческих изречений, чем из Писания. Объяснение Писания сопряжено с великой опасностью для души.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 65).

Несколько монахов, идя из своих хижин, собрались вместе и беседовали о вере, монашеском подвижничестве и о средствах богоугождения. Два старца из числа беседующих увидели Ангелов, которые держали монахов за мантии и хвалили беседовавших о вере Божией; старцы умолчали о видении. В другой раз монахи сошлись на том же месте и начали говорить о неком брате, впавшем в согрешение. Тогда святые старцы увидели смердящего нечистого кабана и, уразумев свое согрешение, открыли прочим о видении Ангелов и о видении кабана. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 457. № 40).

Некогда один отшельник пошел из своей страны в Египет к авве Пимену. Отшельник начал говорить из Писания о предметах духовных и небесных. Но авва Пимен отвратил от него свое лицо и не дал ответа. Тот, видя, что старец не говорит с ним, ушел от него с прискорбием и сказал брату, который привел его: “Напрасно предпринимал я это путешествие; шел я к старцу ради пользы, а он не хочет и говорить со мной!” Брат пошел к авве Пимену и говорит ему: “Авва, ради тебя пришел этот великий муж, столь славный в своей стране; почему ты не говорил с ним?” Старец отвечает ему: “Он “от вышних” и говорит о небесном, а я “от нижних” и говорю о земном” (Ин. 8:23; ср. Ин. 3:31). Выйдя от него, брат сказал отшельнику: “Старец не вдруг говорит из Писания, но если кто говорит с ним о душевных страстях, тому он отвечает.” Сокрушившись, отшельник пошел к старцу и сказал ему: “Что мне делать, авва? Мной овладевают душевные страсти.” Старец с радостью посмотрел на него и сказал: “Теперь хорошо, что ты пришел; теперь отверзи свои уста, и я исполню их благ.” Отшельник, получив великое назидание, говорил: “Подлинно, это — истинный путь!” И возвратился в свою страну, благодаря Бога за то, что удостоил его видеть столь святого мужа. (Древний патерик. 1914. С. 29. № 9).

Однажды некий пресвитер сидел в церковном притворе и читал святое Евангелие. Во время чтения он вдруг почувствовал, что как будто бы какое-то темное и мрачное облако окружило его, и вместе с этим свет померк в его очах, и разум его помрачился, и во всех членах он почувствовал расслабление и стал нем. Он пробыл в такой ужасной болезни девять лет и страдал так, что, лежа на одре, не мог повернуться без посторонней помощи. Между тем случилось, наконец, так, что его родные, услыхав о чудесах, которые творил преподобный Симеон Столпник, взяли пресвитера и понесли к преподобному. Когда же они, не дойдя немного до монастыря, в котором жил преподобный Симеон, легли отдохнуть, стоявшему на молитве святому Симеону было открыто о болезни пресвитера и о его приближении. Тогда преподобный призвал одного из своих учеников, дал ему святой воды и сказал: “Возьми эту воду и поспеши скорее из монастыря. Около него ты увидишь несомого на одре больного пресвитера, окропи его святой водой и скажи ему следующее: “Грешный Симеон говорит тебе: “Во имя Господа нашего Иисуса Христа встань и оставь одр твой и приди к Симеону сам.” Ученик пошел и поступил так, как указал ему преподобный Симеон. Пресвитер тотчас же выздоровел, пришел к святому и пал к его ногам. Святой Симеон сказал ему: “Встань и не бойся. Хотя диавол и нанес тебе девятилетнюю скорбь, человеколюбие Божие не забыло тебя и не дало тебе погибнуть до конца. Знай, что диаволу попущено овладеть тобой за то, что ты бесстрашно и неблагоговейно стоял в святом алтаре, слушал клеветников и лишал Святого Причастия оклеветанных ими, не доискавшись до истины. Этим ты печалил Бога и весьма радовал диавола, под темную власть которого и подпал. Но вот теперь, видя, что человеколюбие и щедроты Божии умножились в тебе, тех, кого ты опечалил отлучением, разреши, и как Господь сотворил милость с тобой, так и ты сотвори с ними.” После этих слов пресвитер с великой радостью вышел от преподобного Симеона и исполнил все повеленное ему. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 6).

Брат охотника, открывшего место подвигов святого Петра Афонского, был одержим нечистым духом, который мучил его с давнего времени. Но лишь только приблизился этот страдалец к мощам святого Петра Афонского, демон бросил его на землю и сквозь течение пены и скрежет зубов нечастного говорил его устами громогласно: “Нагой и босой Петр! Разве не довольно тебе пятидесяти трех лет, в которые, живя здесь, ты властвовал над нами? Тогда ты изгнал меня из моего жилища и отлучил от товарищей; не хочешь ли и теперь, будучи мертвецом, преследовать меня? Нет, мертвого-то я не послушаю тебя.” Охотник и его спутники, слыша это от диавола, дивились и трепетали. Через некоторое время они заметили, что мощи святого освятились каким-то небесным светом, и демон вдруг вышел из уст бесноватого в виде черного дыма. При этом страдалец, потрясенный демоном, лежал на земле, как мертвый. Потом через некоторое время он опомнился и попросил своих товарищей, чтобы они вместе с ним поблагодарили человека Божия за совершенное исцеление. (Афонский патерик. Ч. 1. С. 34).

Однажды к затворнику Лаврентию из Киева привели одного бесноватого. И затворник не мог изгнать из него беса, он был очень лют: дерево, которое десять человек не могли нести, он один поднимал и подбрасывал. Долгое время больной оставался без исцеления. И велел затворник внести его в Печерский монастырь. Тогда бесноватый закричал: “К кому посылаешь меня! Не смею я приблизиться к пещере из-за святых, положенных в ней. В монастыре же тридцать иноков боюсь, а с прочими могу бороться.” Ведшим же его было известно, что он никогда в Печерском монастыре не был и никого там не знает, и спросили его: “Кто же те, которых ты боишься?” Бесноватый назвал их всех по именам и прибавил: “Эти тридцать одним словом изгонят меня.” Всех же черноризцев в Печерском монастыре было тогда 180. И сказали бесноватому: “Мы хотим затворить тебя в пещеру.” Он же отвечал: “Что мне за польза бороться с мертвыми? Они теперь имеют у Бога большое дерзновение молиться за своих черноризцев и за приходящих к ним. Но если хотите видеть мою борьбу, ведите меня в монастырь.” И начал он говорить по-еврейски, потом на латыни, на греческом — на всех языках, о которых прежде никогда и не слышал, И испугались ведшие, дивясь его многогласию и перемене языков. Но прежде входа в монастырь больной исцелился и стал все хорошо понимать. Вошли в церковь, и пришли туда игумен со всей братией. Исцелившийся же не знал ни игумена, ни одного из тех тридцати, имена которых называл во время беснования. И спросили его: “Кто исцелил тебя?” Он же, глядя на чудотворную икону Богородицы, сказал им: “С Ней встретили нас святые отцы, числом тридцать, и я исцелен.” И он назвал имена исцеливших его, хотя до этого никого из старцев не знал. И все вместе воздали славу Богу и Пречистой Его Матери и блаженным угодникам Его. (М. Викторова. Киево-Печерский патерик. С. 86).

Один старец рассказывал, что некий брат желал удалиться в пустыню, но ему не позволила родная мать. Он не оставлял своего намерения и говорил: “Я хочу спасти свою душу.” Мать долго уговаривала его, но, будучи не в силах удержать, наконец, отпустила. Удалившись и сделавшись монахом, он в беспечности проводил свою жизнь. Случилось так, что мать его умерла. Через некоторое время он сам впал в сильную болезнь и в исступлении был восхищен на суд, где вместе с прочими судными встретил и свою мать. Когда она увидела его, изумилась и сказала: “Что это, сын мой, и ты осужден на это место! Где же твои слова “хочу спасти душу”?” Смущенный, он стоял с поникшей головой и не знал, что ответить матери. И слышит опять голос: “Возьмите его отсюда. Я послал вас в киновию за другим монахом, соименным этому, из такой-то пустыни.” Когда кончилось видение, он пришел в себя и рассказал о нем присутствующим. Для утверждения и удостоверения своего видения он попросил одного брата сходить в ту киновию и узнать, не скончался ли там брат, о котором он слышал. Посланный, придя (в киновию), увидел, что все действительно так. После этого, когда брат восстал от болезни и мог располагать собой, он стал затворником и сидел, помышляя о своем спасении, каялся и плакал о том, что прежде проводил жизнь в беспечности. Таково было его сокрушение, что многие уговаривали его сделать себе послабление, чтобы не потерпеть какого-нибудь вреда из-за безудержного плача. Он не хотел на это склониться, говоря: “Если я не снес упрека от своей матери, то как могу перенести в День Судный стыд перед Христом и святыми Ангелами?” (Древний патерик. 1874. С. 50. № 37; Еп. Игнатий. Отечник. С. 470. № 66).

Некий из отцов говорил: “Один труженик был внимателен к себе, но случилось ему немного вознерадеть. В тот же момент, осознав все, он сказал: “Душа! Доколе ты будешь не радеть о своем спасений? Неужели не боишься суда Божия? Не объята ли ты беспечностью? Не предана ли вечным мучениям?” Говоря это самому себе, он подвигся на дело Божие. Когда он творил молитвословие, пришли демоны и возмущали его. Он же говорит им: “Почему вы беспокоите меня, неужели недовольны нерадением прошедшего времени?” Демоны говорят ему: “Когда ты был в беспечности, и мы были беспечны к тебе; когда ты опять восстал против нас, и мы восстали против тебя.” Услышав это, он еще более подвиг себя на дело Божие и преуспевал благодатью Божией” (Древний патерик. 1874. С. 278. № 115).

Однажды авва Антоний вывел Аммона из келии и, показав на камень, сказал: “Нанеси оскорбление этому камню, ударь его.” Аммон сделал это. Тогда авва Антоний спросил: “Дал ли тебе какой ответ, оказал ли тебе какое противодействие этот камень?” Аммон отвечал: “Нет.” — “Так и ты, — сказал ему авва Антоний, — достигнешь в подобную меру бесстрастия,” — что и исполнилось. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 63. № 7).

Однажды авва Исаак сидел у аввы Пимена. В это время раздался голос петуха, и авва Исаак спросил авву Пимена: “Авва! Здесь есть петухи?” Пимен отвечал ему: “Исаак! Зачем ты принуждаешь меня говорить об этом? Ты и подобные тебе слышат петухов, а тому, кто трезвится, нет дела до них.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 321. № 12).

По разорении скита варварами авва Пимен с братьями пришел к месту, называему Теренуф, и все семеро остановились там на время в опустевшем идольском храме с намерением обсудить выбор места для постоянного жительства. При этом авва Анувий сказал авве Пимену: “Сделай милость, ты и братия исполните мою просьбу: в течение этой недели будем жить каждый отдельно в молчании, не сходясь для беседы.” Авва Пимен отвечал: “Сделаем по твоему желанию.” Они так и поступили. В храме стояла каменная статуя. Анувий, вставая ежедневно рано утром, кидал камнями в лицо статуи, а вечером подходил к ней и просил прощения. Так делал он в течение всей недели. В субботу братия сошлись вместе, и сказал авва Пимен авве Анувию: “Видел я, авва, как ты в течение этой недели кидал каменьями в лицо статуи, а потом поклонялся ей и просил у нее прощения. Верующий во Христа не должен кланяться идолу.” Старец отвечал: “Я делал это для вас. Когда, как вы видели, я кидал камнями в лицо статуи, произнесла ли она что, рассердилась ли?” Авва Пимен отвечал: “Нет.” Авва Анувий продолжал: “Когда я просил у нее прощения, смутилась ли она, сказала ли “не прощаю”?” Авва Пимен отвечал: “Нет.” На это авва Анувий сказал: “Так и мы, семь братьев, если желаем жить вместе, будем подобны этой статуе, которая от оскорблений, нанесенных ей, не возмущается, а при смирении перед ней не тщеславится и не надмевается. Если же вы не хотите вести себя таким образом, вот — четверо врат у этого храма: пусть каждый идет, куда хочет, и выбирает место для жительства, какое хочет.” Братия пали ниц перед аввой Анувием, дали обещание поступать по его совету и пребывали вместе в великом смирении и терпении многие годы с одной лишь целью — достичь христианского совершенства. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 322. № 13).

Брат пришел к авве Макарию Египетскому и говорит ему: “Авва! Дай мне наставление, как спастись.” Старец сказал ему: “Пойди на кладбище и ругай мертвых.” Брат пошел, ругал их и бросал на могилы камни. По возвращении старец спросил: “Ничего они не говорили тебе?” — “Ничего,” — отвечал он. Старец приказал: “Завтра приди опять и хвали их.” Брат пошел и хвалил мертвых, говоря: “Апостолы, святые, праведные!” Потом пришел к старцу и сказал: “Я восхвалил их.” Старец спросил: “Ничего они тебе не отвечали?” Брат сказал: “Ничего.” — “Видишь, сколько ты ни поносил их, они ничего не отвечали тебе и, сколько ни хвалил их, ничего не сказали тебе. Так и ты, если хочешь спастись, будь мертв, подобно мертвым, не думай ни об обидах от людей, ни о славе людской и сможешь спастись.” (Достопамятные сказания. С. 148. № 23).

Авва Иоанн, пресвитер монастыря евнухов, передал нам слышанное им от отшельника аввы Сизиния. Он рассказывал: “Однажды ко мне в пещеру, что близ Иордана, пришла сарацинка. Я пел в это время третий час. Войдя в пещеру, она разделась донага и легла передо мной. Я, однако, не смутился, но продолжал совершать правило со спокойствием и страхом Божиим. Окончив молитву, говорю ей по-еврейски: “Встань, я поговорю с тобой...” Она встала. “Христианка ты или язычница?” — спрашиваю ее. — “Христианка.” — “Что ж, разве ты не знаешь, что за блуд будет наказание?” — “Да, знаю.” — “Зачем же ты ищешь блуда?” — “Я голодна.” — “Перестань грешить и приходи ко мне ежедневно. Я буду делиться с тобой тем, что Бог пошлет.” С того дня она приходила ко мне ежедневно, и я давал ей пищу, что Бог посылал, до тех пор, пока не ушел из той местности.” (Луг духовный. С. 163).

Ученики аввы Виссариона рассказывали, что жизнь его была подобна жизни какой-нибудь птицы, парящей в воздухе, или рыбы или неземного существа, ибо все время своей жизни он провел без смущения и без забот. Не заботило его попечение о доме, не овладевало, кажется, его душой ни желание иметь поле, ни жажда удовольствий, ни приобретение жилищ, ни что-либо другое. Он всецело был свободен от телесных забот, питаясь надеждой на будущее и утвердившись оградой веры. Он, подобно пленнику, терпел холод, а под палящими лучами солнца, будучи наг, всегда находился на открытом воздухе. Он, как беглец, укрывался на пустынных скалах и передвигался по обширной и необитаемой песчаной стране, как бы по морю. (Достопамятные сказания. С. 53. № 12).

Шел однажды авва Макарий из скита в Теренуф и остановился в капище поспать. Там были древние языческие трупы. Старец взял один из них и положил его себе под голову, как подушку. Демоны, видя такую смелость, позавидовали и, желая устрашить святого, стали будто звать женщину, называя ее по имени: “Такая-то, иди к нам.” А другой демон, как будто мертвец, взятый Макарием, отвечал им: “На мне лежит странник, и не могу идти.” Но старец не устрашился, а смело ударил по трупу и сказал: “Встань, если можешь, ступай во тьму!” Демоны, услышав это, громко закричали: “Победил ты нас!” — и со стыдом убежали. (Достопамятные сказания. С. 145).

29. Авва Иоанн, встретившись со львом на узкой тропинке, бесстрашно прошел мимо него

Вот что рассказывал пресвитер Дионисий об отшельнике авве Иоанне. “Однажды старец совершал прогулку в окрестностях Соха, поблизости от своей пещеры. Прохаживаясь, он увидел огромного льва, тот приближался к нему. Шел он по очень тесной дороге, лежавшей между двух изгородей, которыми поселяне огораживают свои пашни, разводя колючие растения. Из-за этих растений дорога была так узка, что по ней едва мог пройти один только пеший и притом без всякой ноши. Да и он-то — едва ли беспрепятственно. Старец и лев приблизились друг к другу. Ни старец не стал возвращаться, чтобы дать пройти льву, ни лев не мог повернуться из-за тесноты. Увидев, что слуга Божий не намерен возвращаться, лев, встав на задние лапы и выпрямившись, прижался к изгороди и, надавив на нее тяжестью и силой своего тела, образовал небольшое пространство, так что праведник мог беспрепятственно пройти. И старец пробрался, слегка задев спину льва. После того лев опустился с плетня и пошел дальше” (Луг духовный. С. 215).

Ужаснейший дракон опустошал соседние селенья, и много народа погибло от него. Жители пришли к святому Аммону и молили его изгнать зверя из их страны. Чтобы склонить старца к милосердию, они принесли с собой мальчика, сына одного пастуха, который помешался от испуга при одном взгляде на дракона. Зверь точно отравил его своим дыханием, и он замертво, весь опухший был принесен домой. Старец помазал елеем отрока и возвратил ему здоровье. В душе он, конечно, желал погибели зверя, но поселянам не дал никакого обещания, как бы сознаваясь в своем бессилии помочь им. На другой день, встав рано, он отправился к логовищу зверя и, склонив колена, начал молиться. Зверь стремительно бросился было к нему, уже слышно было его ужасное дыхание, сопровождавшееся резким шипением. Бесстрашно взирал на него старец и произносил: “Да поразит тебя Христос, Сын Божий, имеющий некогда поразить еще более страшного зверя!” И лишь только он сказал это, как вдруг ужасный дракон, изрыгнув вместе с дыханием ядовитую пену, с треском лопнул посредине, поднялось нестерпимое зловоние. Сбежавшиеся люди оцепенели от изумления. Затем они забросали тело побеждённого дракона огромными грудами песка. Авва Аммон стоял тут же, потому что и к мертвому чудовищу никто не смел приблизиться без святого старца... (Руфин. Жизнь пустынных отцов. С. 55).

31. Наказание девицы за бесстыдство

Входя однажды в селение святой Екатерины, преподобный Дионисий увидел бесчинные игры и хороводы девиц с юношами. Сильно огорченный столь явными соблазнами и сатанинским торжеством разврата, блаженный приблизился к толпе девиц и кротко сказал им: “Для чего вы, будучи девицами, так бесстыдно играете с юношами, поете соблазнительные песни, возбуждающие сладострастие и в вас, и в них, и забываете, что смерть и суд Божий близок.” Девицы смутились и молчали, кроме одной, которая отличалась особенным бесстыдством. Она насмешливо отвечала: “Ах вы лжемонахи! Что тебе за нужда до нас? Знай себя. Сами-то живете вы дурно, а других учите целомудрию?” — “Благословен Бог, устрояющий все на пользу! — строго произнес тогда старец. — Чтоб и другие научились скромности, ты будешь примером того, как грозно карает Господь девическое бесстыдство.” Сказав это, он удалился. Вслед за тем на несчастную девицу, прежде чем она дошла до дома своего отца, вдруг напал бес: испуская цену, она билась о землю и была в самом жалком положении. Пораженные такой нечаянностью ее родители не знали, что с ней происходит. Тогда одна из подруг несчастной, бывшая свидетельницей ее бесстыдства перед святым старцем, рассказала им о случившемся. Они отыскали преподобного и, припадая к его стопам, смиренно просили за свою несчастную дочь. Незлобивый старец был тронут их слезами и, помолившись, исцелил бесновавшуюся. В благодарность Господу Богу за такое милосердие она посвятила Ему свое девство и кончила жизнь в покаянии. (Афонский патерик. Ч. 2. С. 48).

Некий брат был тем веселее духом, чем больше бесчестили его и насмехались над ним. Он говорил: “Бесчестящие нас и насмехающиеся над нами доставляют нам средства к преуспеванию, а хвалящие нас вредят нашим душам.” Говорит Писание: “Люди мои! Блажащие вы льстят вы” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 459).

Одна бедная женщина лежала больная, и смерть ее уже была недалеко. Женщина эта была вдова и все время своего вдовства проводила в молитве и слезах. Теперь настал час разлучения ее с миром. Вокруг ее постели стояли уже взрослые дети и глазами, полными любви, смотрели на умирающую мать. Собрав последние силы, она еще раз приподнялась и, взглянув на детей сияющим взором, сказала: “Дети, я оставляю вам огромное сокровище.” Дети посмотрели с удивлением на мать и сказали: “Милая матушка, как же это может быть? Разве была когда-нибудь вдова беднее тебя?” — ”Так, дети мои, — отвечала мать, — но я все-таки оставлю вам большое сокровище, которое принесет вам благословение. Посмотрите!” — С этими словами она подала им свою Библию, которая лежала у нее под подушкой, и сказала: “Знайте, дети, что нет ни одного листка в этой книге, не орошенного моими слезами. Вот это и есть сокровище, которое я оставляю вам; исполняйте все, что в ней написано, и вы будете счастливы.” Дети с благоговением приняли последний дар матери. Слова ее глубоко запали в сердца детей. Они старались исполнять, что требует от нас слово Божие, и были людьми благочестивыми, добрыми и счастливыми. И они всем повторяли, что Библия есть сокровище, которому нет цены на земле. (Воскресное чтение. Кн. 1. С. 223).

Поведал авва Пимен об авве Коприи: он достиг такого преуспеяния, что, будучи болен и лежа неподвижно на постели, воссылал благодарение Богу за болезнь и постоянно отсекал свою волю. Приходившим к нему братьям он советовал переносить скорби с благодарением Бога и говорил: “Блажен, кто переносит скорби с благодарением.” (Еп. Игнатий. С. 307. № 1).

Один из отцов рассказывал: “Когда я был в городе Оксиринхе, пришли туда в субботу вечером нищие за милостыней. Когда они легли спать, у одного из них была одна только рогожка: половина ее была под ним, а другая половина — над ним. Был же сильный мороз. Я слышал, как он, дрожа от холода, утешал себя: “Благодарю Тебя, Господи! Сколько теперь находится в темнице богатых, отягченных железом, а у других и ноги забиты в дерево так, что они не могут и мочиться. А я, как царь, могу вытянуть ноги, могу пойти, куда мне угодно.” Я стоял и слушал, когда он произносил это. Я рассказал это братьям. Слышавшие получили пользу.” (Древний патерик. 1874. С. 158. № 54).

Однажды авва Арсений занемог в скиту, и не было у него даже рубашки для перемены. Не имея денег, чтобы купить ее, он принял от кого-то милостыню и сказал: “Благодарю Тебя, Господи, что удостоил меня принять милостыню во имя Твое!” (Достопамятные сказания. С. 15. № 20).

В Печерском монастыре был черноризец по имени Арефа, родом половчанин. Много богатства имел он в своей келии, но никогда даже хлеба не подал убогому и так был скуп и немилосерд, что и самого себя голодом морил, И вот в одну ночь пришли воры и украли все его имение. Арефа же от великой скорби о своем золоте хотел сам себя погубить: тяготу великую возложил на невинных и многих обвинял несправедливо. Все молили его прекратить взыскание, но он и слушать не хотел. Блаженные старцы утешали его, говоря: “Брат! Возложи на Господа свою печаль, и Он пропитает тебя.” Он же досаждал всем жестокими словами. Через несколько дней впал он в лютый недуг и уже был при смерти, но и тогда не прекратил роптания и хулы. Но Господь, Который всех хочет спасти, показал ему пришествие Ангелов и полки бесов. Умиравший начал взывать: “Господи, помилуй! Господи, согрешил я! Все то — Твое, и я не жалуюсь.” Избавившись от болезни, он рассказал, что было ему такое явление: “Пришли, — говорил он, — Ангелы, пришли также и бесы. И начали они состязаться об украденном золоте, и сказали бесы: “Он не похвалил, а похулил, и теперь наш и нам предан.” Ангелы же говорили мне: “О окаянный человек! Если бы ты благодарил за это Бога, то вменилось бы тебе, как Иову. Великое дело перед Богом, когда кто творит милостыню, но тот отдает по своей воле. Если же кто за взятое насилием благодарит Бога, это более милостыни: диавол, делая это, хочет довести человека до хулы, а он все с благодарением предает Господу, так это более милостыни.” И вот, когда Ангелы сказали мне это, я стал кричать: “Господи, прости! Господи, согрешил я! Господи, то все — Твое, и я не жалуюсь.” И тотчас бесы исчезли. Ангелы же стали радоваться и вписали в милостыню пропавшее серебро.” Слыша это, мы прославили Бога, давшего нам знать об этом. Блаженные же старцы, рассудив об этом, сказали: “Воистину достойно и праведно при всяком случае благодарить Бога.” И видели мы, как выздоровевший Арефа всегда славил и хвалил Бога, и удивлялись изменению его ума и нрава: тот, кого прежде никто не мог отвратить от хулы, теперь постоянно взывает с Иовом: “Господь дал, Господь и взял. Как Господу угодно, так и было. Буди благословенно имя Господне вовеки.” (М. Викторова. Киево-Печерский патерик. С. 52).

В скиту, когда священнослужители совершали Божественную литургию, на Приношение нисходило подобие орла. Это явление видели одни священнослужители. Случилось, что некто из братии попросил у иеродиакона какую-то вещь. Диакон отвечал, что ему недосуг. После этого на литургии не явилось, как обычно, подобие орла, и иеромонах сказал иеродиакону: “Мы в чем-то согрешили, или ты, или я. Отступи от Святой Трапезы, и если явится подобие орла, то ясно будет, что оно не являлось из-за тебя.” Когда диакон отступил, орел немедленно нисшел. По окончании богослужения иеромонах спросил диакона: “Что ты сделал?” Диакон отвечал: “Не знаю за собой никакого согрешения. Разве то, что приходил ко мне брат и просил чего-то, а я отказал ему, сказав, что у меня нет времени.” Иеромонах сказал на это иеродиакону: “Не сходил орел, потому что брат был огорчен тобой.” Диакон пошел к брату и попросил у него прощения. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 499. № 107).

Некий монах-фивеянин получил от Бога благодать служения, по действию которой он всем нуждающимся доставлял потребное им. Случилось однажды, что в неком селении он устроил вечерю любви для бедных. И вот приходит к нему для получения милостыни женщина в ветхой одежде. Монах, увидев ее в таком рубище, опустил руку в мешок, чтобы взять для нее побольше, но рука сжалась, и он вынул мало. Пришла к нему и другая, хорошо одетая. Посмотрев на одежду, монах опустил руку с намерением взять для нее поменьше, но рука раскрылась и захватила много. Он справился об обеих женщинах и узнал, что та, которая была в хорошем платье, принадлежала к числу почетных лиц и пришла в бедность, а одета была хорошо, потому что родственники помогали. Первая же облеклась в рубище с целью выманить большую милостыню. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 508. № 123).

Одна мать о своей больной дочери, страдавшей беснованием, рассказывала следующее. Чтобы помочь ей духовно, она в приготовленную для дочери пишу непременно вливала несколько капель святой Богоявленской воды. Это она делала скрытно от дочери. Но всякий раз, как только она подносила приготовленную таким образом пищу к столу, больная обычно кричала: “Мать, что ты нестерпимо мучаешь меня? Я не могу есть эту пищу и даже смотреть на нее без ужаса не могу.” С этими словами она выскакивала из-за стола и старалась уйти из дома. Так невыносима для диавола благодатная сила святой Богоявленской воды. Замечательно то, что больная везде и всюду чувствовала присутствие святой воды и всячески избегала ее. Мать же, призывая на помощь Бога, никогда не теряла надежды на излечение дочери святой водой. Через некоторое время больная стала намного тише и к причащению Святых Христовых Тайн подходила уже спокойнее и даже со слезами. Через год она тихо, как истинная христианка, скончалась. (Троицкие листки с луга духовного. С. 120).

В Селевкии, близ Антиохии, жил авва Врох Египетский. Вот что рассказал нам о нем Афанасий Антиохийский: “Вне города нашел он пустынное место и решил устроить себе там небольшую келию. Келию-то устроил, но у него не было дерева, чтобы покрыть ее. Придя однажды в город, он встретил там одного из богатых граждан Селевкии Анатолия, по прозванию Кривой. Тот сидел у своего дома. Подойдя к нему, старец сказал: “Сделай милость, дай мне небольшое дерево — покрыть мое жилище.” Но тот с гневом ответил: “Вот тебе дерево! Ну-ка, подними, да и уходи.” При этом он указал на огромное бревно, лежавшее перед домом. Бревно было приготовлено для грузового корабля. “Благослови, и я подниму его,” — сказал авва Врох. “Благословен Господь!” — сказал Анатолий с прежним гневным выражением. Взявшись за бревно, старец один поднял его с земли и взвалил на плечи. Потом отправился к своей келии. Пораженный дивным чудом Анатолий подарил старцу это огромное бревно. Старец не только покрыл свою келию, но и отремонтировал много других строений в своем монастыре” (Луг духовный. С. 231).

“Однажды, — рассказывал инок Афанасий, — мне пришла мысль: что же ожидает в будущей жизни трудящихся здесь ради своего спасения? С этой мыслью я почувствовал себя как бы в восторге, и некто пришел ко мне и, сказав: “Ступай за мной,” — привел меня в какое-то чудное, исполненное света место и поставил при столь чудных дверях, что красоту их передать невозможно. И слышал я, что множество людей за дверьми непрестанно славят Бога. Подлинно, братья, чудная, неизглаголанная жизнь в Царствии Небесном! Праведники воссияют, как солнце, в Царстве Отца их (Мф. 13:43); там для них ...мир и радость во Святом Духе (Рим. 14:17). И рабы Его будут служить Ему. И узрят лице Его... И ночи не будет там, и не будут иметь нужды ни в светильнике, ни в свете солнечном, ибо Господь Бог освещает их (Апок. 22:3-5). Там, наконец, такие блага и такие радости, о которых мы и помыслить не можем: ...не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его (1 Кор. 2:9). Когда мы стали стучать в двери, с целью войти в них, изнутри некто спросил нас: “Чего вы хотите?” Путеводитель отвечал: “Мы хотим пройти через двери.” Голос же внутри сказал: “Никто, пребывающий в лености, не входит сюда, но если хотите войти, ступайте назад и подвизайтесь, нисколько не помышляя о благах суетного мира.” (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 24).

Некий брат был в обиде на другого брата, который, узнав об этом, пришел для примирения к нему. Первый не отворил ему дверей. Второй пошел к некоему старцу и рассказал ему о случившемся. Старец отвечал: “Посмотри, нет ли тому причины в твоем сердце? Не признаешь ли себя правым в своем сердце? Не имеешь ли намерения обвинить брата, а себя оправдать? По этой причине Бог не коснулся его сердца и он не отворил тебе дверей. Но то, что скажу тебе, верно: хотя бы он был виноват перед тобой, положи в своем сердце, что ты виноват перед ним, и оправдай брата. Тогда Бог вложит в его сердце желание примириться с тобой.” Брат, услышав это, поступил по слову старца, пошел к брату, постучался в дверь. Тот сразу же отворил и, прежде чем пришедший попросил прощения, обнял его от души, и водворился между ними мир. (Еп. Игнатий. Отечник.С. 517. № 140).

Авва Никита рассказывал: “Два брата, желая жить вместе, поселились в одной келии. Один из них так рассуждал сам с собой: “Буду делать только то, что угодно моему брату.” Равно и другой говорил: “Буду исполнять волю моего брата.” Они жили много лет в любви. Враг, видя это, захотел разлучить их. Он пришел, встал у дверей и одному представился голубицей, а другому — вороной. Один из братьев сказал: “Видишь ли этого голубя?” — “Это ворона,” — отвечал другой, и начали они спорить между собой. Один говорит то, другой — другое. Наконец, они подрались, к полной радости врага, и разошлись. Спустя три дня они пришли в себя, попросили друг у друга прощения; сказали один другому, чем каждому из них представлялась виденная птица, и узнали в этом искушение врага. После этого они жили уже неразлучно до самой смерти.” (Достопамятные сказания. С. 181).

Авва Витимий спросил авву Пимена: “Если кто будет иметь на меня вражду и я попрошу у него прощения, а он не простит меня, что мне тогда делать?” — “Возьми с собой двух братии, — отвечал старец, — и проси у него прощения. Если и опять не простит, возьми других пять. Если же и при них не простит, возьми священника. А если и тогда не простит, молись спокойно Богу, да Сам Он вразумит его, а ты не заботься.” (Достопамятные сказания. С. 220. № 156).

Преподобному Григорию Синаиту было назначено служение в поварне. Более трех лет он трудился на этом тяжелом послушании; кто может достойно восхвалить его чрезвычайное смирение? Он всегда думал, что служит не человекам, а Ангелам, и место службы своей почитал Божиим святилищем и алтарем. (Афонский патерик. Ч. 1. С. 385).

В обхождении с другими преподобный Иов Почаевский был чрезвычайно братолюбив, смиренен, послушлив, кроток, милосерден и до того молчалив, что от него редко можно было что-либо услышать, кроме молитвы: “Господи Иисусе Христе, помилуй мя.” Однажды ночью, проходя через монастырское гумно, преподобный Иов застал там человека, крадущего пшеницу. В испуге вор пал к ногам блаженного, умоляя его никому не говорить об этом, чтобы не потерять авторитет среди соседей. Но “старец быв незлобив и благоутробен,” не только не укорил вора ни одним словом, но даже сам помог ему поднять украденный мешок. Наставив при этом “смиренномудрыми словами” не делать впредь ничего подобного “и приводя ему во ум заповеди Божий и нелицемерный суд, на котором надобно будет во всем отдать отчет Господу,” старец отпустил вора. (А. Хойнацкий. Волыно-Почаевский патерик. С. 172).

Поведал авва Палладий: “Однажды при возникшей нужде авва Даниил пошел в Александрию, взяв и меня с собой. Когда мы входили в город, встретил нас очень юный монах, шедший из бани. Увидев его, старец вздохнул и сказал мне: “Очень жаль этого брата! Похулено будет имя Божие из-за него! Но пойдем за ним и увидим, где пребывает он.” Мы пошли за ним. Когда мы подошли к храму святого Исидора, старец отвел юного монаха в сторону и сказал ему: “Сын мой! Ты молод и здоров телом, тебе не должно мыться в бане. Поверь мне, сын мой, что ты многих соблазняешь, не только мирских, но и монахов.” Брат отвечал старцу: .”..Если бы я и поныне угождал людям, то не был бы рабом Христовым” (Гал. 1:10). Писание говорит: .”..Не осуждайте, и не будете осуждены...” (Лк. 6:37). Тогда старец поклонился ему, сказав: “Прости меня, сын мой, я согрешил, как человек.” Оставив его, мы пошли. Я сказал старцу: “Авва! Может быть, болен брат и в поступке его нет греха?” Старец вздохнул и, прослезившись, сказал мне: “Брат, да удостоверит тебя в истине само дело: я видел, что более пятидесяти бесов следуют за ним и посыпают его смрадом; один мурин сидел у него на плечах и целовал его и научал разврату. Многие бесы окружали его и радовались, а святого Ангела я не видел ни близ него, ни вдали, поэтому я и заключаю, что этот брат исполнен некой бесовской деятельности. Свидетельствует о его жизни изысканная одежда и то, что он, будучи молод, так бесстыдно пребывает в городе, в который с осторожностью входят даже большие постники и отшельники и стараются скорее уйти из него. Если б он не был сластолюбив и не любил бы мир, то не ходил бы в баню и не смотрел бы бесстыдно на обнажение других. Святые наши отцы Антоний Великий, Пахомий, Аммоний, Серапион и другие заповедали, чтобы никто из иноков не обнажал своего тела иначе, как по причине великой болезни или нужды. Видим в их Житиях, что при возникшей надобности обнажиться, как, например, перейти через реку, когда не было лодки, они, не будучи видимы никем, стыдились сопутствовавшего им святого Ангела и сияющего на небе солнца. Когда приходилось кому-либо из отцов переправляться через реку и с ним находился его ученик, то они не обнажали себя иначе как удалившись друг от друга на достаточное расстояние, при котором они не могли бы видеть наготы друг друга.” Сказав это, старец замолчал. Мы возвратились в скит. По прошествии немногих дней пришли в скит некие братия из Александрии и поведали, что монах, прибывший из Константинополя и живший при храме святого Исидора, пойман на любодеянии с женой правителя. Изувеченный прислугой он через три дня скончался. Это событие послужило в поругание и укоризну всем монахам. Услышав это, я заплакал и пошел к авве Даниилу. У него тогда сидел авва Исаак, скитский игумен. Я поведал им о случившемся с монахом, которого, когда мы входили в город, старец увидел выходящим из бани и который отверг наставление старца. Старец, прослезившись, сказал: “Наказание гордым — падение их.” Наедине пересказал я авве Исааку виденное старцем и то, что тот при этом говорил мне. Все это, как достойное быть записанным, авва Исаак велел внести в книгу о знаменосных отцах для пользы и назидания читающим.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 93. № 10).

Некий брат имел брань любодеяния. Он пошел к некоему старцу и сказал ему о своих помыслах. Старец сделал ему наставление и, утешив, отпустил с миром. Брат, почувствовав пользу, возвратился в свою келию. Но брань опять пришла к нему. Он снова сходил к старцу и таким образом поступал несколько раз. Старец не оскорблял его, но говорил ему на пользу, наставлял его не только не поддаваться расслаблению, но, напротив, приходить к нему каждый раз, когда враг начнет искушать, для обличения врага. “Таким образом, — сказал старец, — враг, будучи обличаем, отступит от тебя; ничто так не противно духу любодеяния, как открытие его дела, и ничто не приносит ему такой радости, как сокрытие греховных помыслов.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 454. № 36).

Брат был борим любодеянием. Встав ночью, он пошел к старцу, исповедал ему свои помышления. Старец утешил его. Успокоенный этим утешением, брат возвратился в свою келию. И опять дух любодеяния начал искушать его. Он снова пришел к старцу. Это повторялось часто. Старец не огорчал его, но говорил полезное его душе: “Не уступай диаволу и не расслабляйся душой. Напротив, каждый раз, как нападает на тебя демон, приходи ко мне; обличаемый он отступит. Ничто так не огорчает и не ослабляет демона любодеяния, как исповедание искусительных помышлений и мечтаний; напротив того, ничто так не увеселяет его, как утаивание этих помышлений.” Брат приходил к старцу одиннадцать раз, обличая свои помышления. Наконец, он сказал старцу: “Окажи любовь, авва, еще скажи мне слово назидания.” Старец сказал: “Поверь мне, сын мой, если б Бог попустил помышлениям, которые досаждают меня, перейти к тебе, то ты не понес бы их, но непременно ниспровергся.” Когда старец сказал это, искушение блудной страстью отступило от брата ради смирения старца. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 476. № 75).

Некий брат был борим нечистым духом любодеяния. Встав ночью, он пошел к святому старцу, опытному в подвижнической жизни, и исповедал ему о том нападении, которому он подвергся от духа любодеяния. Старец, услышав об этом, утешал его, наставляя добродетели терпения словом из Писания, которое говорит: “Мужайтесь, и да укрепляется сердце ваше, все надеющиеся на Господа” (Пс. 30:25). Брат возвратился в свою келию, и искушение напало на него с новой силой. Он устремился снова к старцу. Тот опять поучал его выдерживать брань терпеливо, не предаваясь унынию. Он говорил: “Верь, сын мой, что Господь Иисус Христос ниспослал тебе помощь с Небес и ты можешь преодолеть эту страсть.” Брат, ободренный увещанием святого старца, возвратился в свою келию, и опять искушение начало сильно возмущать его сердце. Немедленно, в тот же час ночи, он возвратился к старцу и упрашивал его, чтоб он тщательно помолился о нем Господу. Старец сказал: “Не устрашись, сын мой, не послабляй своим помышлениям, не скрывай их. Нечистый дух, будучи посрамлен, отступит от тебя. Ничто так не сокрушает силы демонов, как исповедание святым и блаженным отцам нечистых помышлений. Сын! ...Мужайся, и да крепится сердце твое, и потерпи Господа (Пс. 26:14). Чем жесточе сражение, тем славнее венец победы. “Вот, — говорит святой пророк Исайя, — рука Господня не сократилась на то, чтобы спасать, и ухо Его не отяжелело для того, чтобы слышать” (Ис. 59:1). Пойми, сын, что на борьбу твою взирает Господь и приуготовляет тебе за сражение с диаволом венец в вечности. Утешает нас Священное Писание, говоря: ”Многими скорбями надлежит нам войти в Царство Божие” (Деян. 14:22). Брат, услышав это, утвердил свое сердце в Господе, не захотел уже возвращаться в свою келию, а остался жить при старце. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 425. № 8).

Однажды диавол воздвиг в многотрудном теле новопреподобномученика святого Игнатия такую плотскую брань, что он, сжигаемый этим адским пламенем плотской похоти, пал на землю и долго лежал, как полумертвый. Потом, получив малое послабление, пришел к своему попечителю, старцу Акакию, и, объяснив ему свою беду, просил у него утешения. Добрый старец, как и подобало, утешил и утвердил его божественными словами и примерами из жизни святых мужей. После этого блаженный подвижник пришел в церковь, взял в свои руки икону Богоматери и, лобызая ее, со слезами просил Приснодеву помочь ему в его беде, избавив от этой несносной брани и диавольского навета. Не оставила Богоневестная рабу Своему искушаться сильнее, чем он мог: благодатью Богоматери окружило его некое неизреченное и неописанное благоухание, и с того времени оставила его эта смертоносная брань. (Афонский патерик. Ч. 2. С. 247).

Соловецкий старец Наум рассказывал: “Раз привели ко мне женщину, желавшую поговорить со мной. Недолгой была моя беседа с посетительницей, но страстный помысел напал на меня и не давал мне покоя ни днем ни ночью, и при этом не день или два, а целых три месяца мучился я в борьбе с лютой страстью. Чего только я ни делал! Не помогали и купания снеговые. Однажды после вечернего правила я вышел за ограду полежать в снегу. На беду заперли за мной ворота. Что делать? Я побежал вокруг ограды ко вторым, к третьим монастырским вратам, — везде заперто. Побежал в кожевню, но там никто не жил. Я был в одном подряснике, и холод пронизывал меня до костей. Я едва дождался утра и чуть жив добрался до келии. Но страсть не утихала. Когда настал Филиппов пост, я пошел к духовнику, со слезами исповедал ему свое горе и принял епитимию; тогда только, благодатью Божией, обрел я желаемый покой.” (Соловецкий патерик. С. 163).

Брат имел искушение на блуд, и он с усилием отражал искушение в течение четырнадцати лет, соблюдая, чтобы и помысел его не согласовался с похотью. Наконец, он пришел в церковь и открыл дело перед всеми иноками. Тогда дано было повеление, чтобы все понесли за него труд в продолжение седмицы, молясь Богу. После этого брань прекратилась. (Древний патерик. 1874, С. 90. № 17).

Одна сестра пришла к блаженной Матроне и спросила ее: “Что мне делать, меня смущает блудный помысел.” Блаженная отвечала: “Прости мне, я никогда не была борима демоном блуда.” Сестра соблазнилась тем, ибо это выше естества, и вышла, не простясь. Потом пошла к блаженной Феодоре и рассказала ей о разговоре, прибавив, что весьма тем соблазнилась, ибо сказано было то, что выше естества. Говорит ей блаженная: “Не просто это сказала тебе раба Божия. Пойди поклонись ей и проси изъяснить тебе силу ее слов.” Монахиня снова пошла к блаженной Матроне. Сотворив поклон, она сказала: “Прости мне, что я неразумно сделала, выйдя не по чину. Но прошу тебя, госпожа моя, изъясни мне, каким образом ты никогда не была борима демоном блуда.” Блаженная Матрона, улыбнувшись, сказала ей: “Прости мне! С тех пор, как я стала монахиней, я не пресыщалась ни хлебом, ни водой, ни сном, и забота об этих трех помыслах, отягощая меня, не попускает мне чувствовать блудной брани.” И монахиня отошла с назиданием. (Митерикон. С. 45. № 43).

Некоего брата беспокоил дух любодеяния. Он пошел к весьма опытному старцу и просил его: “Блаженнейший отец! Прими на себя труд, помолись за меня, ибо обуревает меня страсть любодеяния.” Старец согласился и начал прилежно день и ночь молить о нем милосердного Господа. Через какое-то время опять пришел к нему брат и снова просил молитвы, более усиленной. Опять старец молился о нем, молился еще усерднее. И в третий раз пришел монах к нему с той же просьбой. Потом начал приходить часто, повторяя просьбу. Старец, видя это, очень опечалился и удивился, почему Господь не внимает его молитве. На следующую ночь Господь открыл ему, что этот монах объят недугом нерадения, что он по причине своей расслабленности произвольно услаждается плотскими вожделениями сердца. Душевное состояние монаха было показано святому старцу таким образом: он увидел, что этот монах сидит, а дух любодеяния играет перед ним, принимая различные женские образы, созерцанием которых монах услаждается. Увидел он и то, что и Ангел Господень присутствовал там и приходил в величайшее негодование на монаха за то, что тот не вставал, не повергался в молитве перед Богом, но более и более услаждался греховными помышлениями и мечтаниями. Таково было откровение, дарованное святому старцу. Он понял, что молитвы его не услышаны по вине и нерадению просившего молитв монаха. Когда монах пришел в очередной раз, старец сказал ему: “Брат! В страсти любодеяния ты сам виноват, потому что услаждаешься скверными помышлениями. Не отступит от тебя нечистый дух любодеяния по молитве других, молящихся Богу о тебе, если ты сам не возложишь на себя подвигов: поста, молитвы, бдений, плача, чтобы Господь наш Иисус Христос излил на тебя милосердие Свое, послал тебе в помощь благодать Свою, при содействии которой сможешь ты противиться греховным помыслам. Хотя бы святые отцы — эти врачи духовные — со всем тщанием, со всем усердием умоляли милосердного Господа, Спасителя нашего, за тех, кто просит помочь им молитвами, молитвы всех святых не принесут им никакой пользы, если они сами будут пребывать в нерадении и расслаблении, нисколько не помышляя о спасении души.” Брат, услышав это, умилился и по наставлению старца начал удручать себя постами, молитвами и бдениями, чем привлек к себе милость Божию. Тогда дух нечистой страсти отступил от него. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 426. № 9).

Был в скиту один подвижник. Враг приводил ему на память женщину, весьма красивую собой, и сильно возмущал его. По смотрению Божию, пришел в скит другой брат, из Египта, и в разговоре упомянул, что умерла жена такого-то. А это и была та самая женщина, которой соблазнялся брат. Услышав об этом, брат взял ночью свой хитон и пошел в Египет, открыл гроб умершей, отер хитоном ее гниющий труп и возвратился с ним в свою келию. Он положил этот смрад возле себя и, сражаясь с помыслами, говорил: “Вот предмет, к которому ты имеешь похоть, он перед тобой, насыщайся!” Таким образом, он мучил себя этим смрадом, пока не кончилась его борьба. (Древний патерик. 1874. С. 94. № 25).

Однажды авва Илия, боримый блудной бранью, изнемог в борьбе и, будучи не в силах погасить плотского разжжения, схватив посох, вышел из пещеры в такое время, когда от зноя даже камни раскалялись. Он спешил удовлетворить свою страсть. Но вдруг он пришел в восторженное состояние и увидел, что земля разверзлась и поглотила его. “И вот я вижу, — рассказывал старец, — лежат мертвые тела, сгнившие, разложившиеся, испускающие нестерпимое зловоние. Кто-то, сияя святостью, указал мне на тела и сказал: “Это вот тело женщины, а это — мужчины. Удовлетворяй как хочешь и сколько хочешь свою страсть. И ради такого-то удовольствия сколько подвигов желаешь ты потерять! Вот из-за какого греха желаете вы лишить себя Царствия Небесного! О бедное человечество! За один час (греховного удовольствия) вы готовы погубить подвиг целой жизни?” Между тем от сильного зловония я упал на землю. Подойдя ко мне, явившийся мне святой муж поднял меня и укротил во мне брань. И я возвратился в свою келию, принося благодарение Богу.” (Луг духовный. С. 25).

В одном из египетских общежитии жил юноша-грек, который не мог погасить пламени плотского вожделения никаким воздержанием, никаким усиленнейшим подвигом. Когда было сказано об этом искушении старцу, он употребил для спасения юноши следующий способ. Старец приказал одному из братии, мужу важному и суровому, чтобы он затеял с юношей ссору, осыпал его ругательствами и по силе нанесения ответного оскорбления пришел жаловаться на него. Это было исполнено, были призваны очевидцы, которые дали свидетельства в пользу мужа. Юноша, видя, что оболган, начал плакать. Ежедневно он воздыхал, ежедневно проливал слезы. Будучи преисполнен огорчения, он пребывал один; лишенный всякой помощи, он лежал у “ног Иисуса.” В таком положении он провел целый год. По прошествии года старец спросил юношу о помышлениях, которые прежде беспокоили его, не угнетают ли они его до сих пор? Юноша отвечал: “Отец! Мне житья нет! До блуда ли мне?” Таким образом, искусством духовного отца юноша преодолел страсть любодеяния и спасся. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 475. № 74).

Рассказывали об одном из отцов. Он был от мира и возжигался похотью к своей жене. В этом он признался отцам. Они, зная, что он был трудолюбив и делал гораздо более, чем назначали ему, наложили на него такие труды и пост, что тело его обессилело, и он не мог встать. По смотрению же Божию, пришел один странник из отцов посетить скит. Подойдя к его келии, увидел, что она растворена, и пошел дальше, удивляясь, почему никто не вышел навстречу? Но потом он вернулся, говоря: “Не болеет ли брат!” Постучав, он вошел в келию, увидел брата в сильном изнеможении и спрашивает: “Что с тобой, отец?” Тот рассказал ему о себе: “Я от мира, и враг ныне разжигает меня на мою жену. Я открыл это отцам, они наложили на меня разные труды и пост, и я, исполняя их, обессилел, а брань возрастает.” Услышав это, старец опечалился и говорит ему: “Хотя отцы, как мужи крепкие, хорошо наложили на тебя такие труды и пост, но, если хочешь послушать моего смирения, оставь это и принимай немного пищи в обычное время, совершай посильную службу Богу и возложи на Господа печаль твою... (Пс. 54:23), ибо своими трудами ты не можешь преодолеть этой похоти. Тело наше, как одежда: если сберегаешь ее, она остается в целости, если же не сберегаешь, предается тлению.” Выслушав это, отец так и поступил, и через несколько дней брань отступила от него. (Древний патерик. 1874. С. 111. № 43).

Некто пришел в скит, чтобы быть монахом. При нем также был сын-младенец, только что отнятый от груди. Когда сын достиг юношеского возраста, демоны начали нападать на него и беспокоить. Он сказал отцу: “Пойду в мир, потому что не могу выдержать плотского вожделения.” Отец утешал его. По прошествии некоторого времени опять говорит юноша отцу: “Я не в силах выдерживать вожделения, отпусти меня, пойду в мир.” Отец отвечал: “Еще раз послушай меня. Возьми с собой сорок хлебов и пальмовых ветвей на сорок дней и пойди во внутреннюю пустыню, пробудь там сорок дней, и воля Божия да будет.” Послушавшись отца, юноша ушел в пустыню. Он оставался там и проводил время в подвиге и работе, плетя веревки из сухих пальмовых ветвей и питаясь сухим хлебом. Когда он пробыл там двадцать дней, то внезапно увидел, что некое диавольское привидение приближается к нему. Оно остановилось близ него в образе женщины-эфиопки неприятнейшей наружности и смердящей. Не будучи в состоянии перенести ее смрад, он отталкивал ее от себя. Она сказала ему: “Я та, которая представляется сладкой в сердцах человеческих. По причине твоего послушания и подвига Бог не дозволил мне обольстить тебя, но явил тебе мое зловоние.” Он встал, воссылая благодарение Богу, возвратился к отцу и сказал ему: “Уже не хочу идти в мир, я узнал действие диавола и его зловоние.” Открыто было и отцу о всем произошедшем, он отвечал сыну: “Если б ты пробыл все сорок дней во внутренней пустыне и вполне сохранил заповеданное мной, то увидел бы еще больше.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 477. № 77).

Случилось, что авва диакон Евагрий, которого все в городе уважали за особую честность, был уязвлен страстной любовью к женщине, как он сам рассказывал после, когда освободился уже от этого искушения. Женщина взаимно полюбила его, а была она из знатного рода. Евагрий, так как и боялся Бога, и стыдился своей совести, и представлял себе скверну порока и злорадство еретиков, усердно молил Бога воспрепятствовать намерению женщины, которая, распаленная страстью, старалась вовлечь его в грех. Он хотел удалиться от нее, но не мог, удерживаемый страстью к ней. Немного спустя после молитвы, которой он предотвратил грех, предстал ему в видении Ангел в одежде воина и, взяв его, повел будто в судилище и бросил в темницу, обложив шею железными узами и связав руки железными цепями. Между прочим, приходившие к нему не говорили о причине заключения. Но сам он, мучимый совестью, думал, что подвергся этому за свою страсть, и полагал, что муж той женщины донес судье о нем. После такого великого страха и безмерного мучения Ангел, который в видении так устрашил его, принял образ искреннего друга, пришел будто навестить его и сказал: “Если хочешь послушаться своего друга, то слушай: не на пользу тебе жить в этом городе.” Евагрий ответил: “Если Бог освободит меня от этой беды, ты более не увидишь меня в Константинополе.” Друг сказал ему: “Если так, я принесу Евангелие, а ты поклянись мне на нем, что удалишься из этого города и позаботишься о своей душе, и я избавлю тебя от этой беды.” Евагрий поклялся ему на Евангелии. После клятвы встревоженный он вышел из того состояния, в котором был ночью. Встав, он размышлял: “Пусть клятва сделана и в исступлении, но все же я поклялся.” Перенеся все, что имел, на корабль, он отплыл в Иерусалим. (Лавсаик. С. 221).

Был в нижнем Египте некий отшельник, пользовавшийся известностью, потому что он безмолвствовал наедине в келии в пустынном месте. По действию сатаны некая женщина развратного поведения, услыхав о нем, сказала своим знакомым: “Что дадите вы мне, когда я низложу вашего отшельника?” Они условились вознаградить ее щедро. Она вышла вечером и, как бы сбившись с дороги, пришла к келии отшельника, постучалась в дверь. Он вышел, увидев ее, смутился и спросил: “Каким образом ты сюда пришла?” Она, заплакав притворно, отвечала: “Сбилась с дороги и пришла.” Умилосердившись над ней, он ввел ее в сени, которые были перед келией, а сам вошел в келию и запер за собой дверь. Но окаянная начала кричать: “Авва! Здесь съедят меня звери!” Он опять смутился, но вместе с тем убоялся суда Божия за жестокий поступок и спрашивал сам себя: “Откуда пришла ко мне эта напасть?” Отворив дверь, он ввел ее в келию. Тогда диавол начал стрелами вожделения разжигать его сердце. Поняв, что тут действует диавол, отшельник сказал сам себе: “Путь врага — тьма, а Сын Божий — свет.” С этими словами он зажег лампаду. Чувствуя, что вожделение воспламеняется более и более, сказал: “Так как удовлетворяющие вожделениям пойдут в муку, испытай себя, можешь ли выдержать огонь вечный. С этими словами он наставил палец на огонь лампады. Палец начал гореть, но он не чувствовал боли по причине необыкновенного воспламенения плотской страсти. До рассвета он сжег себе все пальцы на руке. Окаянная, увидев, что делает отшельник, от ужаса как бы окаменела. Рано утром пришли заговорщики к отшельнику и спрашивают: “Приходила ли сюда поздно вечером женщина?” Он отвечал: “Приходила. Вон она спит там.” Юноши, подойдя к ней, нашли ее мертвой и сказали: “Авва! Она умерла.” Тогда он, раскрыв малую мантию, в которой был, показал им свои руки. “Вот что сделала мне эта дщерь диавола, — и, рассказав им обо всем, присовокупил: — но Писание говорит: “Не воздавайте злом за зло” (1 Пет. 3:9; Рим. 12:17). Помолившись, он воскресил умершую. Воскресшая покаялась и провела благочестно остаток своей жизни. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 483. № 89).

Авва Пахомий поведал: “Вот я, как видишь, старый человек, сорок лет живу в этой келии, пекусь о своем спасении и, несмотря на свои подвиги, до сих пор еще подвергаюсь искушениям.” И здесь он с клятвой присовокупил: “В продолжение двенадцати лет после того, как я достиг пятидесяти, ни дня ни ночи не проходило, чтобы враг не нападал на меня. Подумав, что Бог отступил от меня и потому демон так меня мучает, я решил, что лучше умереть безрассудно, чем постыдным образом предаться сладострастию. И выйдя из своей келии, я пошел по пустыне и нашел пещеру гиены. Целый день я лежал в ней нагой, чтобы звери при выходе из пещеры пожрали меня. Когда настал вечер, самец и самка, выходя из пещеры, с ног до головы обнюхали меня и облизали. Я уж думал, что буду съеден, но они не тронули меня. И так пролежав целую ночь, я уверился, что, конечно, помиловал меня Бог, и тотчас возвратился в свою келию. Демон же, переждав несколько дней, восстал на меня еще сильнее прежнего, так что я едва не произнес хулу на Бога. Враг принял вид эфиопской девицы, которую я видел в своей молодости, когда она летом собирала солому. Мне представилось, что она сидит у меня, и до того демон довел меня, что я думал, будто уже согрешил с ней. В исступлении я дал ей пощечину, и она исчезла. Поверь мне, два года не мог я стереть нестерпимого зловония от своей руки. Я стал унывать еще больше и, наконец, в отчаянии пошел скитаться по пустыне. Найдя небольшого аспида, я взял его и стал подносить к своему телу, чтобы, как только он ужалит меня, умереть. Но сколько я ни подносил его, он не жалил меня, по промыслу благодати. После этого услышал я говоривший моему сердцу голос: “Иди, Пахомий, подвизайся. Я для того попустил демону такую власть над тобой, чтобы ты не возмечтал, будто можешь сам победить этого демона, но чтобы, познав свою немощь, никогда не уповал на свое житие, а всегда прибегал к помощи Божией.” Успокоенный этим голосом, я возвратился в свою келию. С того времени ощутил я в себе бодрость и, не тревожимый более этой бранью, провожу остальные дни свои в мире.” (Лавсаик. С. 99).

Борясь с блудной страстью, авва Иаков, перейдя в скит, был сильно искушаем демоном блуда и, находясь близ опасности, пришел ко мне и открыл мне свое состояние. Потом сказал: “Через два дня я уйду в такую-то пещеру, прошу тебя, ради Господа, никому об этом не говори, даже отцу моему, но отсчитай сорок дней и по прошествии их сделай милость, приди ко мне и принеси с собой Святое Причастие. Если найдешь меня мертвым, похорони, а если живым, то приобщи Святых Тайн.” Я обещал. И когда прошло сорок дней, взяв Святое Причастие, а еще обыкновенный чистый хлеб и немного вина, пошел к нему. Приближаясь к пещере, я почувствовал сильный дурной запах, который выходил из пещеры, и сказал сам себе: “Почил блаженный!” Войдя в пещеру, нашел брата полумертвым. А он, приметив меня, собрал все силы и сделал небольшое движение правой рукой, напомнив этим о Святом Причастии. Я хотел открыть его уста, но они были крепко сжаты. Не зная, что делать, вышел я в пустыню и сорвал с куста небольшую ветку. Ею с большим трудом я несколько открыл его уста и приобщил Честного Тела и Крови, раздробляя первое насколько можно мельче. От приобщения Святых Тайн авва Иаков получил силу. Немного спустя я дал ему несколько крошек хлеба, размочив их в вине, потом еще немного, сколько мог он принять. Таким образом, по благодати Божией, через день он пошел со мной, вернулся в свою келию и с того времени с помощью Божией освободился от пагубной страсти блуда.” (Достопамятные сказания. С. 277. № 2).

Преподобный Мартиниан стал постником и удалился в пустыню восемнадцати лет от роду. Прожив в ней двадцать пять лет, он однажды перенес следующее искушение от диавола. Некая блудница, надев на себя нищенскую одежду, пошла к тому месту, где жил преподобный Мартиниан. Подойдя к келии святого вечером, она стала плакать и рыдать и просить преподобного, чтобы он спас ее от зверей. Мартиниан, ничего не подозревая, впустил ее в келию и спросил: “Кто ты и зачем пришла сюда?” Блудница отвечала: “Ненавидя тебя и всех монахов, а равно и постническое житие, я пришла соблазнить тебя на грех.” Преподобный ужаснулся и не знал, что делать. Но вскоре, придя в себя, он победил диавола следующим образом. Собрав много хвороста, он зажег его. Когда хворост разгорелся, он вошел в пламя и сказал самому себе: “Убогий Мартиниан! Ну что же? Если можешь перенести огонь геенский, сотвори грех!” Преподобный, весь опаленный, вышел, наконец, из огня и уговорил ужаснувшуюся блудницу уйти в женский монастырь. Исцелившись от ран, он отплыл на один остров, где пробыл десять лет. Тут искушение с ним повторилось. Во время бури на море потерпел крушение корабль и одна пассажирка была выброшена волной на остров, где жил преподобный. Он приютил ее, но, опасаясь соблазна, сам бросился в море, воскликнув: “Не может сено ужиться с огнем.” Вынесенный на землю дельфинами, он обошел много городов и стран, постоянно восклицая: “Бегай, Мартиниан, чтобы не постигла тебя напасть!” Достигнув Афин, он там скончался и честно был погребен епископом при множестве народа. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 484).

Один старец рассказал: “Пришлось быть нам в монастыре Пенктулы. Там был старец Конон, киликиянин. Сперва в качестве пресвитера он служил при совершении Таинства Крещения, а потом ему, как великому старцу, поручили самому совершать крещение, и он стал помазывать и крестить приходивших к нему. Всякий раз, как приходилось ему помазывать женщину, он смущался и по этой причине даже вознамерился уйти из монастыря. Но тогда явился ему святой Иоанн и говорит: “Будь тверд и терпи, и я избавлю тебя от этой брани.” Однажды пришла к нему для крещения девица-персиянка. Она была так прекрасна, что пресвитер не решался помазать ее святым елеем. Она прождала два дня. Узнав об этом, архиепископ Петр был поражен этим случаем и решил было уже для этого дела избрать диаконису, но не сделал этого, потому что не дозволял закон. Между тем пресвитер Конон, взяв свою мантию, удалился со словами: “Я не могу более здесь оставаться.” Но едва взошел он на холм, как вдруг встречает его Иоанн Креститель и кротко говорит ему: “Возвратись в монастырь, и я избавлю тебя от брани.” С гневом отвечает ему авва Конон: “Будь уверен, ни за что не вернусь. Ты не раз обещал мне это и не исполнил своего обещания.” Тогда святой Иоанн посадил его на один из холмов и, раскрыв его одежды, трижды осенил его крестным знамением. “Поверь мне, пресвитер Конон, — сказал Креститель, — я желал, чтобы ты получил награду за эту брань, но так как ты не захотел, я избавлю тебя от брани, но вместе с тем ты лишаешься и награды за подвиг.” Возвратившись в киновию, где совершал крещение, пресвитер наутро окрестил персиянку, как бы и не заметив, что она женщина. После того в течение 12 лет, до своей смерти пресвитер совершал помазание и крещение без всякого нечистого возбуждения плоти.” (Луг духовный. С. 6).

Ученик некоего святого старца был борим духом любодеяния, но при помощи благодати Божией мужественно противостоял скверным и нечистым помышлениям своего сердца, очень прилежно исполняя пост, молитву и рукоделие. Блаженный старец, видя его усиленный подвиг, сказал: “Если хочешь, сын, я помолюсь Господу, чтобы Он отъял у тебя брань.” Ученик отвечал: “Отец! Хотя я и тружусь, но вижу и чувствую в себе благой плод. По причине этой брани я пощусь больше и больше упражняюсь в бдениях и молитвах. Но прошу тебя, моли милосердного Господа, чтобы дал мне силу выдерживать брань и подвизаться законно.” Тогда святой старец сказал ему: “Теперь я узнал, что ты правильно понял: этой невидимой бранью с духами при посредстве терпения совершается вечное спасение твоей души.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 424. № 6).

Поведали братия, что они шли однажды в селение, будучи посланы своим аввой, и на старшего из них нападал бес до пяти раз, чтобы ввергнуть его в грех блуда. Брат подвизался против помысла в течение нескольких часов, отражая его молитвой. Они возвратились к своему отцу. На лице искушенного брата было заметно смущение. Он пал в ноги отцу, говоря: “Помолись обо мне, отец, я впал в блуд,” — и рассказал отцу, как он боролся с помыслами. Старец был прозорлив, он увидел на голове брата пять венцов и сказал ему: “Ободрись! Когда ты пришел ко мне, то я увидел на тебе венцы, ты не был побежден, напротив того, ты победил, не исполнив на деле того, что предлагал помысел” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 425. № 7).

Некоего брата беспокоила страсть любодеяния: днем и ночью он ощущал в своем сердце как бы огненное жало. Но брат боролся, не уступая помыслам и не соглашаясь с ними. По прошествии долгого времени отступила от него страсть, не одолев его по причине его трезвения (терпения). И немедленно воссиял свет в его сердце. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 475. № 73. Древний патерик. 1874. С. 89. № 15).

Один брат был сильно искушаем демоном блуда, ибо четыре демона, приняв вид красивых женщин, в течение двадцати дней старались вовлечь его в постыдное смешение. Но так как он мужественно подвизался и остался непобедимым, Бог, видя его подвиг, даровал ему то, что впредь он уже не имел плотского вожделения. (Древний патерик. 1874. С. 106. № 39).

Некогда пришел мне (преподобному Елиазару) помысл узнать: творю ли я угодное Богу и что значат мои труды и моления? Я помолился с особенным усердием: “Владыко, Боже, Отче Вседержителю, вразуми меня, как прославлять пресвятое имя Твое!” После этой молитвы я услышал небесный голос: “Всякий день молись, говоря: “Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение... Господи прибежище был еси нам в род и род... Сподоби, Господи, в день сей без греха сохранитися нам.” (Соловецкий патерик. С. 98).

Один сенатор, отрекшись от мира и раздав свое имение бедным, удержал некоторую часть для собственного употребления, не желая через совершенную нестяжательность воспринять смиренномудрие и надлежащее подчинение правилу общежития. Это к нему святой Василий нарек своё слово: “Ты и сенатором перестал быть, и монахом не сделался.” (Древний патерик. 1874. С. 124. № 14).

Однажды преподобный Серафим, будучи иеродиаконом, служил Божественную литургию в Великий Четверток. После Малого входа Серафим возгласил в Царских вратах: “Господи, спаси благочестивые и услыши ны!” Но едва, обратясь к народу, навел на предстоящих орарем и сказал: “И во веки веков!” — как озарил его луч ярче солнечного света. Взглянув на это сияние, он увидел Господа Иисуса Христа в образе Сына Человеческого, во славе и неизреченным светом сияющего, окруженного Небесными Силами: Ангелами, Архангелами, Херувимами и Серафимами, как роем пчелиным, — и от западных церковных врат идущего по воздуху. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 688).

Один из старцев передал нам рассказ аввы Феодора Илиотского. На горе Елеонской жил затворник, великий подвижник. Диавол сильно обуревал его блудными помыслами. Однажды при страшном нападении диавола старец, потеряв терпение, воскликнул: “Когда же, наконец, ты оставишь меня в покое? Отступи от меня, по крайней мере, в моей старости?” Тогда диавол видимым образом явился старцу и сказал: “Поклянись мне, что никому не откроешь того, что скажу тебе, и я перестану нападать на тебя.” — “Клянусь Живущим на Небе, — поклялся старец, — что никому не открою сказанного тобой.” — “Перестань поклоняться вот этому образу, — сказал диавол, — и я прекращаю брань на тебя.” На иконе было изображение Владычицы нашей Пресвятой Богородицы Марии с Предвечным Младенцем — Господом нашим Иисусом Христом. “Дай мне подумать,” — ответил старец. На следующий день старец передал все авве Феодору Илиотскому, жившему тогда в лавре Фаран. От него и мы узнали об этом случае. “Воистину, авва, ты поруган, потому что поклялся, — сказал ему авва Феодор, — но хорошо поступил, что не умолчал. Знай, что нет греха гибельнее и ужаснее, как отречься от поклонения Господу нашему Иисусу Христу и Его Матери.” После этого, успокоив и подкрепив старца различными наставлениями, авва Феодор удалился к себе. Снова диавол явился затворнику. “Что ж это значит, негодный старик? — сказал диавол. — Не клялся ли ты мне, что никому не будешь говорить? Зачем ты все рассказал? Знай, что ты будешь осужден в День Суда, как клятвопреступник..!” — “Не тебе, клятвопреступнику, уличать меня! — ответил старец. — Сам знаю, что я клялся и нарушил свою клятву, но не перед тобой, а перед Господом и Творцом моим. Тебя же слушать не стану: ты-то вот уж подлинно подвергнешься неизбежной каре, как первовиновник всякого зла и клятвопреступник..!” (Луг духовный. С. 59).

В Александрии жил некогда один христолюбивый муж, благоговейный и милостивый, принимавший странных и омывавший ноги монахам. Он имел жену, смиренницу и постницу, и дочь шести лет. Однажды, когда он отправлялся в Константинополь по торговым делам, жена спросила его: “А кому, господин мой, ты поручаешь меня и дочь на время своего отсутствия?” — “Владычице нашей, Богородице,” — отвечал муж. Оставив в доме одного раба, он уехал, В его отсутствие диавол внушил этому рабу злую мысль: убить жену и дочь хозяина, ограбить имение и с награбленным бежать. Взяв нож, он пошел к горнице, где жена его господина сидела за рукоделием. Но когда он подходил к дверям, внезапно был поражен слепотой и не мог двинуться с места. Долго промучившись, он начал звать госпожу свою: “Приди сюда!” Госпожа, видя, что раб стоит в дверях и не входит к ней, не зная о его слепоте, сказала ему: “Зачем я пойду к тебе? Ведь я твоя госпожа, ты должен прийти ко мне, а не я к тебе.” Тогда раб всячески стал умолять её подойти к нему. Госпожа не пошла. Тогда раб закричал: “Ну пусти ко мне хоть бы дочь свою!” Но госпожа и дочь не пустила. Тогда раб, увидев, что злое дело его не удалось, в отчаянии ударил себя ножом и упал. Госпожа закричала. Собрались судьи и народ, и раб, будучи еще жив, подробно рассказал всем о своей неудавшейся попытке покушения на жизнь своей госпожи и ее дочери, и все прославили Бога. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 709).

Когда турки намеревались занять то место, где жили родители преподобного Нектария Афонского, мать преподобного, работая на гумне, забылась кратким сном и увидела Пресвятую Богородицу. Дева Мария объявила ей, что турки займут их область, и повелела тотчас бежать вместе с мужем и детьми и скрыться в какой-нибудь стране. Лишь только видение кончилось, женщина рассказала об этом своему мужу, и они, нисколько не медля, взяли своих детей, оставили родину и скрывались до тех пор, пока агаряне, завоевавшие Бетолию, после ее расхищения и разграбления не рассыпались для грабежа и неистовств по другим местам. Так предстательством Богородицы было спасено благочестивое семейство. (Афонский патерик. Ч. 2. С. 29).

У одной вдовы турки пленили двух ее малолетних сыновей. Несчастная мать, заливаясь слезами, плакала о своих детях и вдовстве, об убожестве и совершенном пренебрежении всеми её горя и все свое утешение находила только в чаянии милости и заступничества Царицы Небесной, к Которой молитвенно прибегала в плаче и страдальческих слезах, поручая Ей, как себя, так и — в большей мере — детей и умоляя Ее о спасении их от сатанинских козней и избавлении от агарянского плена. Молясь со все своей горячей верой, она была услышана: дети ее чудесным образом были спасены и выведены из темницы. Это произошло следующим образом. Однажды ночью явилась находящимся в темнице детям Пресвятая Богородица в образе их матери и сказала: “Встаньте, дети мои возлюбленные, и следуйте за Мной.” Дети вскочили от радости, двери темницы растворились сами собой, и Богоматерь, выведя оттуда детей, привела их в монастырь (в городе Неаполе), посвященный Пречистому Ее имени. Это было во время утрени. Приказав им остаться в этой обители, Она убеждала их, чтоб слушались игумена и братию, а в заключение повелела принять на себя ангельский образ. “Я, — продолжала Мнимая Мать, — спустя некоторое время приду к вам. Преуспевайте в подвигах духовной жизни и прощайте!” При этих словах Она благословила их и стала невидима. После утрени, принимая благословение от игумена, дети рассказали ему о случившемся с ними, и тот, по вдохновению свыше, понял, что они были выведены из темницы чудесным образом. Прославляя всемогущество Бога, он поручил одному из своих старцев обучить детей Священному Писанию и правилам иноческой жизни. Скоро они преуспели в духовном образовании, и, согласно их сердечному влечению и побуждениям духа, игумен постриг их в иночество. Между тем мать их, не имея никаких сведений об отнятых у нее детях, решила оставить мир и тоже посвятить себя подвигам иноческой жизни. Вследствие этого она покинула Елатию, где она жила, и по тайному водительству Промысла удалилась в город Неаполь, где и вступила в женскую обитель. Там она приняла пострижение от того самого старца, который постриг ее детей, и была наречена Евдокией. Находясь в близком соседстве, мать и дети не встретились, и в так неизвестности прошло какое-то время. Раз по случаю храмового праздника в мужскую обитель, где подвизались братья (одним из них был преподобный Филофей), в числе прочих монахинь женского монастыря пришла и Евдокия, Когда кончилась Божественная литургия, младший из детей Евдокии, встретив своего брата, занимавшего должность екклесиарха, случайно назвал его вслух прежним мирским именем. Услышав имя Феофила, Евдокия вздохнула и невольно, увлекаемая чувством материнской любви, начала всматриваться в лица двух братьев. Ее сердце забилось невыразимо! Недолго могла она сдерживать внутреннее волнение и порыв материнской нежности. Евдокия подошла к ним, назвала каждого по имени, и когда сами братья в ее старческих чертах узнали свою незабвенную мать, тотчас бросились к ней в объятья и плакали, благословляя Бога, соединившего их. На ее вопрос, когда и каким образом они освободились из плена, дети отвечали: “Ты сама лучше нас знаешь это, к чему же любопытствуешь? Не ты ли, освободив нас из рук турок, привела сюда? И не ты ли велела нам жить в этой обители, обещая прийти к нам?” Мать поняла тайны судеб Божиих. Это убедило ее в особенном предстательстве Божией Матери, она прославила Ее помощь в дивном спасении своих детей. На слезы радости и на трогательное свидание матери со своими детьми собралась вся братия и, узнав о чудном происшествии, торжествовала духовно. (Афонский патерик. Ч. 2. С. 282).

Один человек по имени Кодрат был бесноватым, и бесы однажды гнали его через пустыню десять недель. Он погибал от голода и ждал смерти. Но Пресвятая Богородица явилась ему в пустыне, изгнала из него демонов, укрепила его, показала путь к дому его родителей, и он сделался совершенно здоровым. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 921).

В царствование Иустина в Константинополе был некий еврей, ремеслом стекловар. Своего единственного сына он отдал учиться в Софийское училище. Однажды сосудохранитель призвал детей, чтобы они вкусили церковные хлебы. Еврейский мальчик вкушал вместе со всеми. Когда еврей узнал об этом, то взбесился и бросил своего сына в пылающую печь. Когда жена узнала об этом и прибежала к печи, то извлекла сына неопаленным. Отрок сказал, что некая Жена, облаченная в порфиру, пришла и погасила пламень, говоря: “Не бойся, мальчик.” Мать пошла к Патриарху и просила о крещении. Патриарх представил их царю. Царь позвал отца, его убеждали стать христианином, но не могли убедить. Царь повелел казнить еврея за сыноубийство. Жену же и отрока Патриарх крестил, она стала певчей, а отрок — чтецом. (Алфавитный патерик. Л. 86).

Летом 1395 года в русские пределы вторгся страшный завоеватель, “бич народов” Тамерлан. Он хвалился тем, что трава не растет на том месте, где ступил его конь. Тамерлан взял уже город Елец с его князем, перебил много народа и двинулся на Москву. Великий князь Василий Димитриевич спешно собрал войско и ждал у Коломны грозного завоевателя. Велено было перенести из Владимира в Москву прославленную Владимирскую икону Пресвятой Богородицы. Плач стоял в московских храмах. Усерднее возжигали неисчислимые свечи перед иконами: “Милосердная, Милосердная! Неужели доползет до святого града лавина тамерлановых полчищ!” — Москва звала Богоматерь. Икона продвигалась к Москве. Москвичи с великокняжеской семьей и всем духовенством вышли встречать святыню на Кучково поле. И чудо совершилось. Еще не получая никаких вестей, люди вдруг почувствовали освобождение от беды и возрадовались. В час встречи иконы в Москве Тамерлан спал в своем шатре. Вдруг видит он во сне высокую гору. С горы спускаются к нему святители с золотыми жезлами. Над ними в воздухе в несказанном величии, в сиянии ярких лучей стоит лучезарная Дева. Тьма Ангелов окружает Деву, они держат огненные мечи. Тамерлан в ужасе проснулся и созвал мудрецов, старейшин и гадальщиков. “Эта Дева, — сказали они, — есть Заступница русских, Матерь христианского Бога. Ее сила неодолима.” — “Не сладить нам с ними,” — воскликнул Тамерлан и велел своим полчищам повернуть обратно. “Бежал Тамерлан, — говорит летописец, — гонимый силой Пресвятой Девы.” (Е. Поселянин. Московский патерик. С. 6).

В царствование Феодора Иоанновича на Русь напали завоеватели: шведский король пошел на Новгород, а крымский царевич Нарадын со своим братом — на Москву. Подойдя к Москве, Нарадын с войском расположился в ее окрестностях — на речке Котловка и на Воробьевых горах. Феодор Иоаннович, пославший большую часть войска к Новгороду для отражения шведов, увидел полную невозможность своими малыми силами противостоять татарам и обратился со слезной молитвой к Пресвятой Богородице, прося Ее помощи. Он вошел в Благовещенский собор, взял чудотворную икону Божией Матери, именуемую “Донская,” и обошел с ней крестным ходом стены Кремля и ряды своих воинов. Молитва благочестивого царя была услышана. Ночью он получил откровение от Царицы Небесной, что силой Ее Сына по Ее предстательству враги будут побеждены. На другой день рано утром Нарадын напал на русских и бился с ними целые сутки. Но вдруг объял его великий страх, и он, гонимый невидимой силой Божией, обратился со своими полчищами в постыдное бегство. Русские преследовали его, многих татар побили, многих пленили и взяли большую добычу. В том же году Нарадын, желая отомстить за поражение, снова пошел на Москву. Но и на этот раз потерпел неудачу, будучи “поражен, как говорит сказание, десницей крепкой Сына Божия за предстательство Богоматери, Пречистой Богородицы.” После этого благоверный царь в благодарность Царице Небесной и в память об одержанных победах на месте, где стоял чудотворный Донской образ Богородицы посреди русских полков, повелел устроить в честь Богородицы церковь, основал при ней мужской монастырь и учредил в нем ежегодный крестный ход. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 914).

В 1170 году князь Андрей Суздальский, собрав большое войско, послал на Новгород своего сына Романа. К Андрею еще присоединились князь Мстислав и семьдесят других князей и вместе огромными силами подступили они к Новгороду. Новгородцы, не видя ниоткуда помощи, всю надежду возложили лишь на Господа Иисуса Христа и Пречистую Его Матерь и, наскоро устроив вокруг города укрепления, стали ожидать врагов. Последние не замедлили прийти и в продолжение трех дней со всех сторон окружали город. Но вот, в третью ночь осады Господь явил Свое милосердие осажденным. Когда архиепископ Иоанн молился об избавлении города перед образом Спасителя, вдруг услышал он голос: “Пойди в церковь Иисуса Христа, что на Ильинской улице, и возьми там образ Пресвятой Богородицы; поставь его на городские стены против врагов и обретешь спасение города.” Утром архиепископ рассказал всему освященному собору и народу о бывшем ему голосе, и все прославили Бога. Затем святитель вошел в церковь, пал на колени перед образом Богоматери и стал молиться об заступничестве от врагов. Во время его молитвы образ сам сдвинулся со своего места, и все в умилении воскликнули: “Господи, помилуй!” Святитель, взяв икону, передал ее диаконам и велел нести на городские стены, а сам с клиром и народом последовал за ней. Когда же икона была поставлена на указанное место и обращена ликом к врагам, то те еще более озлобились и пустили в осажденных тысячи стрел. Но в это время икона вдруг повернулась ликом к городу, и на глазах Богоматери появились слезы. И разгневался Господь на супротивных, и покрыла их тьма, и стали они поражать друг друга. Новгородцы, видя это, вышли из города и разбили врагов. Так Новгород был спасен. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 222).

Летом 1675 года полчища татар, предводительствуемых ханом Нуреддином, подступили к Почаевской обители и, обложив ее с трех сторон, осаждали в течение трех суток, грозя совершенным разорением. Татары уже сожгли окрестные строения, убили одного священника и одного иеродиакона из монастырской братии. Наконец, в ночь на 23 июля они составили совет и решили: подняв многочисленнейшую силу, единодушно взять монастырь и умертвить всех христиан, в нем находящихся. Слабая монастырская ограда не представляла никакой защиты для осажденных: в то время в Почаеве келии были деревянными, монастырь имел только несколько каменных построек и был огражден с нескольких сторон лишь дубовым палисадом. В этих обстоятельствах игумен обители Иосиф (Добромирский) убедил братию и прочих христиан, укрывшихся в стенах монастыря, оставив всякую надежду на земную помощь, обратиться к единственной заступнице — Божией Матери и блаженному угоднику преподобному Иову. Будучи в такой беде, иноки и миряне непрестанно молились Богу, проливая теплые слезы и припадая к образу Пресвятой Богородицы и к раке блаженного Иова. Между тем в среду 23 июля с восходом солнца татары держали последний совет о том, как удобнее было бы овладеть монастырем. Игумен велел петь акафист Божией Матери. И лишь только начали петь первый кондак “Взбранной Воеводе,” как над Великой церковью внезапно появилась Сама Пресвятая Богородица, окружённая Ангелами с обнаженными мечами, “омофор бело-блестящий распуская.” Рядом с ней был преподобный Иов, прилежно молящийся Богородице, да не предаст в неволю татарам монастырь, где он некогда был игуменом. Татары сначала приняли это за привидение и пустили стрелы в Пресвятую Богородицу и блаженного Иова, но стрелы начали возвращаться назад и ранить тех, кто их пускал. Объятые ужасом враги пришли в необычайное замешательство: “иные, думая, что это небесные воины, гнали вслед их и хотели убивать их, устремляясь друг на друга и убивая один другого, другие были попраны лошадьми и, таким образом, изволением Божиим, оставили свое оружие, побежали от горы Почаевской.” Между тем освобожденные таким необычайным образом православные погнались за татарами и захватили множество пленных, из которых некоторые, по словам автора “Горы Почаевской,” приняв христианскую веру, остались потом на монастырском послушании до своей кончины. (Прот. А. Хойнацкий. Волыно-Почаевский патерик. С. 182).

Однажды глубокой ночью Преподобный Сергий совершал свое келейное правило и перед иконой Богоматери пел акафист, что и делал — по своему обычаю — ежедневно. Окончив молитву, он сел отдохнуть, но вдруг его святая душа ощутила приближение небесного явления, и он сказал своему келейнику, преподобному Михею: “Бодрствуй, чадо, мы будем в этот час иметь чудесное посещение.” Едва он сказал это, как послышался голос: “Се, Пречистая грядет!” Тогда старец встал и поспешно вышел в сени. Здесь осиял его свет ярче солнечного, и он увидел Преблагословенную Деву, сопровождаемую Апостолами Петром и Иоанном Богословом. Не в силах вынести это чудное сияние неизреченной славы Матери Света, Преподобный Сергий пал ниц, но благая Матерь прикоснулась к нему рукой и ободрила его словами благодати: “Не бойся, избранниче Мой, — изрекла Она, — Я пришла посетить тебя. Услышана молитва твоя об учениках твоих, не скорби больше и об обители твоей: отныне она будет иметь изобилие во всем; и не только при жизни твоей, но и по отшествии твоем к Богу, Я неотступна буду от места этого и всегда буду покрывать его.” Сказала так и стала невидима. Затрепетал старец от страха и радости. Несколько минут он был как бы в восторженном состоянии, а когда пришел в себя, то увидел своего ученика Михея лежащим на полу, как бы умершим. Великий наставник мог видеть Царицу Небесную и слышать голос Ее, а ученик, пораженный ужасом, не в состоянии был видеть все и видел только свет небесный... (Троицкий патерик. С. 250).

Соловецкому пустыннику Феофану в сонном видении явилась Жена, сияющая благолепием, с двумя светозарными мужами и ободряла его, убеждая не малодушествовать и не бояться бесовских нападений. Еще видение продолжалось ещё, когда явилось полчище бесов с угрозой погубить пустынника. Но увидев Явившуюся, бесы содрогнулись и возопили: “Горе нам! Покрывающая его пришла сюда. Если бы не Она, мы давно погубили бы этого инока.” Сказав это, они исчезли. Это сонное видение утешило старца надеждой на помощь Богоматери. Каждый день он клал сто поклонов, произнося Богородичную молитву. (Соловецкий патерик. С. 151).

Однажды, по своему обыкновению, преподобный Елеазар совершал в келии краткую Иисусову молитву и полагал поклоны, а потом стал читать молитву к Пресвятой Богородице: “Пресвятая Госпожа Владычице, Богородице, спаси меня, грешного!” И вот внезапно является перед ним Пресвятая Богородица в сиянии небесной славы, имея три светлые звезды — одну на голове и две на плечах. Царица Небесная произнесла: “Елеазар, не переставай призывать Меня в своих молитвах, и Я буду помогать тебе до исхода твоей души.” (Соловецкий патерик. С. 98).

Когда мальчику Ване (будущему оптинскому старцу Иосифу) было 8 лет, он, играя однажды с товарищами, вдруг изменился в лице, поднял голову и руки вверх и тут же упал без чувств. Его принесли домой и уложили. Когда он пришел в себя, то его стали расспрашивать, что же с ним случилось? Мальчик сказал, что он увидел на воздухе Царицу, “Да почему же ты думаешь, что видел Царицу?” — спросили его. “Потому что на Ней была корона с крестиком,” — отвечал он. “Ну а почему же ты упал?” — снова спросили его. На это он тихо сказал: “Около Нее было такое солнце, я не знаю, не знаю, как сказать!” — и заплакал. Дивное видение это оставило глубокий след в душе восьмилетнего ребенка. Он с тех пор изменился: сделался тих, задумчив и стал уклоняться от детских игр, находясь неотлучно при матери. Взгляд его кротких глаз сделался еще глубже, и в его детском сердечке загорелась живая вера и любовь к Царице Небесной. Вскоре после этого в их селе случился большой пожар, а они незадолго до этого перешли в новый, только что отстроенный дом. Ребенок видел испуг домашних и сам понимал опасность. Не зная к кому обратиться за помощью, он стал протягивать руки к находящейся вблизи их дома церкви во имя Покрова Пресвятой Богородицы и просить: “Царица Небесная! Оставь нам наш домик, ведь он совсем новенький!” Детская молитва была услышана. Все кругом сгорело, а дом Литовкиных остался цел. (Оптинский патерик. С. 368).

24 июля 1901 года в городе Глухов, на конце Путивльской улицы, во дворе купца Бохонова около 12 часов дня произошел пожар. Так как в это время стояла необыкновенная сухая и жаркая погода и был сильный ветер, то огонь скоро перебросился почти на два квартала: загорелись надворные постройки в бывшей усадьбе Яценко на Терещенковской улице, так что одновременно горело в двух местах. Сначала ветер имел западное направление, и особой опасности подвергались Солдатская Слободка и Красная Горка. Но вскоре ветер переменил свое направление, и пламя с необыкновенной быстротой продвигалось к югу — на самый город. Началась паника: многим припомнился страшный пожар, опустошивший город в 1875 году. Народ, во множестве собравшийся на пожар, бросился бежать по своим домам, выносить и спасать свое имущество. В это время в городе находился чудотворный образ Рождества Пресвятой Богородицы из Глинской пустыни. Многие стали просить принести святую икону на место пожара, что, по распоряжению местного благочинного отца Герасима (Смоличева), и было сделано. И когда монашествующая братия с чудотворным образом Пресвятой Богородицы при молебном пении Царице Небесной обошла районы пожара, пламя как бы потеряло силу, и огонь перестал распространяться, так что больше не занялась и не сгорела ни одна постройка, хотя ветер не утихал. (Глинский патерик. С. 15).

31 мая 1899 года по случаю саранчи и засухи Глинская чудотворная икона принесена была в село Амони Рыльского уезда Курской губернии. По просьбе амонских домохозяев был совершен молебен перед святой иконой на полях. После этого налетели доселе невиданные в тех местах черногузы и еще в большем числе — грачи и стали уничтожать саранчу, и поля остались невредимы. Засуха также прошла. “Мы верим, — заключают амонцы в своем заявлении, поданном за общей подписью на имя настоятеля Глинской обители, — что все это случилось по милости Божией, заступлением Царицы Небесной.” (Глинский патерик. С. 20).

Афонский иеросхимонах Арсений сообщил настоятелю Новоиерусалимского монастыря отцу архимандриту Леониду замечательный случай, бывший с его родной сестрой. “Моя родная сестра, — рассказывал он, — воспитанная родителями в любви к Богу и благочестии, весьма любила храм Божий и ко всякой святыне относилась с глубоким благоговением. В летнее время она набирала цветов и ими под праздники украшала святые иконы, что ее премного утешало. Достигнув семнадцати лет, она помогала матери во всех хозяйственных делах. Однажды она заметила, что прислуга небрежно относится к древней иконе, хранившейся в нашем доме, и, кстати сказать, очень ветхой. Краски на ней осыпались, отчего и разглядеть изображенное было затруднительно. По ветхости икону вынесли в кладовку и поставили на божницу. Домашняя работница по своей небрежности к святыне дерзнула снять эту древнюю икону с божницы и покрыла ею горшки с молоком. Когда сестра увидела это, она немедленно поставила икону на место, а работнице строго приказала, чтобы та в следующий раз не смела этого делать. Прошло некоторое время. Икона опять была снята работницей с божницы и употреблялась, как покрышка глиняных крынок. Видя такое отношение к святой иконе, сестра несказанно опечалилась. Она снова сделала работнице строгий выговор. Опасаясь, что икона еще раз может быть снята, она принесла ее к себе в светелку, где в летнее время спала, и поставила ее там на божничку. В первую же ночь после того сестра видит себя во сне идущей в светелку, которая наполнилась молниеносным светом. Он исходил именно от ветхой иконы. Сестре представлялось, что она вошла в светелку. Вдруг лик на древней Казанской иконе Божией Матери начал проясняться. Когда он совершенно проявился, сестра услышала от святой иконы голос: “Благочестивая и благонравная девица. За проявленную тобой любовь к Моей святой иконе Я умолила Сына Своего и Бога о даровании тебе радости душевной и здоровья телесного. Ты скоро соединишься браком с единонравным тебе юношей, а Я во все дни жизни твоей буду Хранительницей твоего дома. В память Моего явления тебе попроси родителей, чтобы они на этой древней доске написали Меня так, как ты Меня видишь, и да будет эта икона тебе в благословение на твое супружество.” Вскоре после описанного видения сестра действительно вышла замуж за доброго и милого человека. Она была с ним счастлива и внешне, и духовно. Тридцать пять лет они мирно жили в единении супружеской любви. Дети их отличались примерным поведением, красотой и добротой, а главное — все они были кротки и благочестивы. Обещание Царицы Небесной, данное сестре в видении, исполнилось. Дом сестры был незримо храним Покровом Матери Божией. Неописуемая милость Пресвятой Богородицы наиболее ощутимо открылась сестре при следующих обстоятельствах. Сестра с мужем однажды уехали в гости. В доме остались две молодые девицы, а дом их стоял на окраине города. В глухую полночь двое разбойников с ножами стали лезть в дом. Девицы, не помня себя от страха, в ужасе попрятались кто куда в ожидании смерти. В момент этой паники девицы слышали, что к дому неведомо откуда подъехали несколько экипажей. Ржание коней, разговор гостей и ямщиков — все свидетельствовало о действительности этого события. Тогда девицы, постепенно придя в себя, решились выйти из своего укрытия. И видят наяву, что злодеями выдавлены стекла, но их самих нет. Видимо, они были отогнаны от дома приездом мнимых гостей, которых на самом деле не было. Сестра моя, — закончил свою повесть иеросхимонах Арсений, — скончалась еще нестарой. Смерть ее была безболезненна. Она умерла, словно уснула тихим, приятным сном. Перед смертью она, благословляя детей и мужа, в тихой молитве всех их поручила Царице Небесной и просила Ее быть им Покровительницей во все дни их жизни. Перед кончиной она была напутствована приобщением Святых Христовых Тайн и соборована.” (Троицкие листки с луга духовного. С. 55).

Прасковья Дмитриевна Ильинская, по ее словам, от природы имела слабые легкие. После замужества ее здоровье расстроилось настолько, что от горлового кровотечения она сделалась совершенно неспособной к труду. Врачи посоветовали ей поехать в Крым на лечение, но, не имея средств, она не могла воспользоваться рекомендацией докторов. Когда это стало известно ее воспитательнице Морозовой, она все расходы взяла на себя, и больная уже через неделю была в крымском санатории. Главный врач, осмотрев ее, сказал, что здоровье ее очень плохое и что она проживет не больше недели. “В ту же самую ночь, — рассказывает больная, — вижу сон. Будто бы я нахожусь в своей квартире, в Москве. И вдруг простенок между окном исчез, открылось бесконечное пространство, которое наполнилось неописуемым светом. В этом свете я увидела в воздухе Иверскую икону Божией Матери, которая до этого висела в простенке. Перед святой иконой появилось много страждущих людей. И все они просили милости и предстательства Божией Матери. И я тоже осмелилась приблизиться к Царице Небесной. Вдруг слышу Ее голос: “Что тебе, раба Моя?” — “Матерь Божия, — восклицаю я, — прошу себе милости Твоей и здоровья телесного, а детям — Твоего премилосердного благословения на спасение их душ.” Матерь Божия сказала тогда: “Да будет тебе по вере твоей,” — и стала невидима. Когда я проснулась и начался обход, ко мне подошел профессор. Прослушав меня, он выразил необыкновенное удивление и закончил тем, что объявил меня совершенно здоровой. Через три дня меня выписали из санатория, и я, неожиданно для мужа и родных, вернулась домой совершенно здоровой.” Таковы дивные дела милосердия Божией Матери, бываемые по нашей вере. (Троицкие листки с луга духовного. С. 59).

Однажды в праздник Антония Великого ученики святителя Григория Паламы были все вместе у чудного Исидора-отшельника и там совершали бдение божественному Антонию, а святитель Григорий между тем оставался в своем затворе. Вдруг является ему Антоний Великий и говорит: “Хорошо совершенное безмолвие, но и общение с братством иногда необходимо, особенно в дни общественных молитв и псалмопений. Поэтому и тебе должно теперь быть с братьями на бдении.” Убежденный таким видением божественный Григорий явился тогда же к братьям, которые приняли его с радостью, и всенощное бдение протекло для них с особенным торжеством. (Афонский патерик. Ч. 1. С. 348).

Один из отцов рассказывал об авве Феодоре Фермейском: “Пришел я однажды к нему вечером и застал одетым в разодранный левитон; грудь его была обнажена, и куколь лежал перед ним. В это время какой-то сановник пришел повидать его. Когда он постучался, старец вышел отворить и, встретив его, сел в дверях, чтобы поговорить. Я взял конец мафория и прикрыл его плечи. Но старец сбросил его. Когда сановник ушел, я сказал ему: “Авва, что ты сделал? Человек приходил к тебе за назиданием, а не затем, чтобы соблазняться.” Старец ответил мне: “Что ты говоришь, авва? Неужели мы все еще служим людям? Мы сделали, что нужно, а прочее нас не касается. Кто ищет назидания, пусть назидается, кто хочет соблазняться, пусть соблазняется. Я буду встречать людей так, как меня застанут.” И приказал своему ученику: “Если кто придет, желая видеть меня, не говори ему что угодно, как бывает у людей. Если я ем, говори: “Он ест.” Если сплю, говори: “Спит.” (Достопамятные сказания. С. 287. № 26).

95. Авва Иаков никогда не стремился к человекоугождению, зная, что награда будет не от людей, а от Бога

“Когда у аввы Иакова от слабости отказались ходить ноги, ученики посоветовали ему омыть их водой. Я (Блаженный Феодорит, епископ Кирский. — Ред.) считаю нужным и здесь сделать замечание о его любомудрии. Сосуд с водой находился тут же. Один из служителей хотел прикрыть его, чтобы приходившие к Блаженному не видели сосуда. Блаженный, заметив это, сказал: “Для чего ты закрываешь сосуд?” Служитель отвечал: “Чтобы его не было видно тем, кто к тебе приходит.” — “Оставь, дитя, — сказал старец, — не скрывай от людей того, что явно перед Богом.” Ибо, желая жить только для одного Бога, он не заботился о людском мнении. “Какая польза, — говорил он, — если люди будут видеть во мне большее благочестие, а Бог — меньшее? Ведь воздавать награды будут не они, а Бог-щедродатель.” Кто не подивится, как словам старца, так и его уму, столь возвысившемуся над славой человеческой..? Я знаю и другое подобное обстоятельство. Был поздний вечер — время вкушения пищи. Блаженный, взяв предложенный глиняный сосуд, вынул смоченную чечевицу, которая составляла его единственную пищу. В это время шел из города человек, которому было поручено какое-то дело по военной части. Иаков, увидев его еще издали, не оставил трапезы и по обыкновению продолжал принимать пищу. Когда человек подошел, Блаженный сказал: “Отдохни и после молитвы отправляйся своей дорогой; а теперь будь участником моей трапезы.” Сказав это, он тут же дал ему полную горсть чечевицы.” (Блаженный Феодорит. История боголюбцев. С. 168).

Брат попросил наставления у аввы Пимена. Старец сказал ему: “Доколе котел разогрет горящим под ним огнем, дотоле не дерзает прикасаться к нему ни муха, ни пресмыкающееся. Когда же котел остынет, тогда свободно садятся на него все гады. Подобное этому совершается и с иноком. Доколе инок пребывает в духовном делании, дотоле враг не находит возможности победить его.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 321. № 9; Достопамятные сказания. С. 212. № 111).

Авва Павел и Тимофей, занимаясь в скиту своим рукоделием, терпели беспокойство от братии. Однажды Тимофей говорит своему брату: “Чего мы хотим от нашего искусства? Целый день нам нет покоя.” Авва Павел сказал ему в ответ: “Довольно с нас и ночного безмолвия, если только ум наш будет бодрствовать.” (Достопамятные сказания. С. 238. № 2).

Один праведный пустынножитель, заметив, что его больной ученик частыми вздохами изъявлял нетерпение, сказал ему: “Не малодушествуй, сын мой! Тело твое, изнуренное недугом, может быть спасительным врачевством для твоей души. Если ты по делам твоим подобен железу, то огонь страдания очистит тебя от ржавчины, если же ты — золото, тο этот огонь придаст блеска твоей добродетели.” (Цветник духовный. Ч. 2. С. 79).

Некий старец часто подвергался болезни. Случилось ему в течение одного года не болеть, старец очень скорбел об этом и плакал, говоря: “Оставил меня Господь мой и не посетил меня.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 495. № 99).

100. Старец, тяжело болевший в течение 30 лет, отказался от приятной пищи и выразил желание терпеть свою болезнь еще 30 лет

Один из старцев был очень болен, страдая внутренним кровотечением. Один из братии сделал похлебку, опустил в нее смоквы, принес старцу и просил его вкусить, говоря: “Покушай, это будет очень тебе полезно.” Старец посмотрел на него пристально и сказал: “Истину говорю: желал бы я, чтобы Бог попустил мне страдать в этой болезни еще тридцать лет.” И не согласился, будучи так серьезно болен, хотя бы немного вкусить приятной пищи. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 483. № 88).

За восемь месяцев до своего успения авва Вениамин сделался болен водянкой. Тело его так распухло, что по своим страданиям он стал подобен Иову нашего времени. Епископ Диоскор, бывший тогда пресвитером горы Нитрийской, обратившись ко мне и блаженному Евагрию, сказал: “Пойдите посмотрите на нового Иова, который при такой неисцельной болезни сохраняет необыкновенное благодушие.” Придя, мы взглянули на его тело: оно так распухло, что рукой нельзя было обхватить его мизинец. Не в силах смотреть на это, мы отвели свои глаза. Тогда блаженный Вениамин сказал: “Помолитесь, чада, чтоб не сделался болен мой внутренний человек. А от этого тела не вижу вреда.” В те восемь месяцев он постоянно сидел на стуле огромной ширины, потому что лечь в постель не мог. И в таком состоянии он еще врачевал других от различных болезней. (Лавсаик. С. 38).

В лавре Башен был один старец по имени Мироген, который заболел водянкой. Его постоянно навещали старцы, ухаживали за ним. “Молитесь лучше обо мне, отцы, — говорил больной, — чтобы внутренний человек мой не страдал водянкой. Я же молю Бога, чтобы Он продлил мою настоящую болезнь.” Иерусалимский архиепископ Евстохий, услышав об авве Мирогене, пожелал прислать ему кое-что для телесных потребностей, но тот, не приняв ничего из присланного, сказал: “Помолись лучше за меня, отче, чтобы мне избавиться вечного мучения.” (Луг духовный. С. 15).

Авва Полихроний рассказывал нам, что в монастыре Пентуклы был один брат, весьма внимательный к себе и строгий подвижник. Но его обуревала страсть блуда. Не вынеся плотской брани, он вышел из монастыря и отправился в Иерусалим, чтобы удовлетворить свою страсть. Но лишь только он вошел в жилище блудницы, как вдруг весь покрылся проказой. Увидав это, он немедленно вернулся в монастырь, благодаря Бога и говоря: “Бог послал мне эту болезнь, да спасет мою душу.” И воздал великую хвалу Богу. (Луг духовный. С. 20).

Диавол ожесточил сердце Евагрия, как сердце фараона, и он, будто пылкий юноша, впал в самомнение и колебался душой, ни с кем не говоря ни слова, переменил одежду, и ум его обуяло ораторское тщеславие. Но Бог, Который удерживает всех нас от гибели, поверг его в беду: послав на него горячку и тяжкую болезнь в продолжение шести месяцев, измождил его плоть, которая препятствовала ему быть добродетельным. Когда врачи уже сомневались в его выздоровлении, не находили способа вылечить его, блаженная Мелания сказала: “Не нравится мне, сын мой, твоя долгая болезнь. Скажи мне, что у тебя на душе, ибо не эта твоя настоящая болезнь.” Он признался ей во всем. Блаженная сказала ему: “Дай мне перед Богом слово, что ты решишься вести монашескую жизнь, и хотя я грешница, но помолюсь Господу, чтобы дано было тебе время для обращения и продолжение жизни.” Он согласился. Когда она помолилась, он в несколько дней выздоровел. По выздоровлении получил от нее иноческое одеяние и отправился на Нитрийскую гору, что в Египте, где прожил два года, а на третий удалился в пустыню. (Лавсаик. С. 223).

Святой Григорий в слове о смерти праведных говорит: “Был некий человек, бедный имуществом, но богатый добрыми делами. Он долгое время болел, и болезнь его была такова, что он не только не мог встать со своего одра, но не мог даже повернуться, не мог поднести руки к своим устам. Мать и братья ухаживали за ним, а добрые люди посылали ему Христа ради подаяния, которые он велел, в свою очередь, тоже раздавать убогим. Он был неграмотным, но любил слушать чтение, просил накупить себе книг и с особенным вниманием слушал то, что ему читали, и этим утешался в болезни, непрестанно прославляя Бога. Когда приблизился его смертный час, он громко начал петь и славить Господа и к пению пригласил тех, которые пришли навестить его. И вот, когда началось общее пение, он воскликнул: “Молчите, молчите! Неужели вы не слышите, какое необычайное пение раздается на Небесах!” И с этими словами скончался. Храмина наполнилась благоуханием, исшедшим от его тела, и все прославили Бога.” (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 407).

Жил некогда в Антиохии богатый и знатный человек. Однажды он впал в болезнь, которая была настолько тяжела, что один глаз у него вышел наружу. Он лечился у лекарей, раздал им много денег, но пользы никакой не получил. Но когда он был в безвыходном положении, то случайно узнал о святой жизни Иоанна Златоуста, который в то время находился в одном из монастырей. Больной пришел к нему, пал к его ногам и стал просить об исцелении. Иоанн сказал ему: “Болезнь пришла к тебе за твою ложь и твое маловерие. Но если всей душой теперь уверуешь в то, что Бог силен исцелить тебя, и дашь обещание на будущее исправить свою жизнь, то Бог исцелит тебя.” На эти слова Златоуста больной воскликнул: “Верую, Господи, и сотворю все, велимое Тобой.” И с этими словами он взял в руки часть одежды святого и возложил ее на свою голову и на больной глаз. При этом болезнь его сразу прошла, глаз восстановился, — словом, человек выздоровел. Он ушел в свой дом, славя Бога и Его великого угодника Иоанна. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 146).

В Антиохии жил вельможа по имени Архела. Однажды лицо его покрыла проказа. Он долгое время пребывал в таком положении. Несмотря ни на какие усилия, никак не мог избавиться от болезни. Грустно было ему! Ближние смотрели на него с отвращением, и он был вынужден скрываться. Один из ближайших друзей, сжалившись над его положением, однажды предложил следующее: “Неподалеку от нас есть монастырь, — сказал он, — в нем живет инок по имени Иоанн. Много я слышу о нем доброго, и много к нему христиан обращается за помощью; сходим к нему и попросим его молитв.” Архела согласился, и оба, придя в монастырь, где жил Иоанн, пали к его ногам и молили об исцелении. На просьбы друзей Иоанн сказал Археле: “Сначала дай обет Богу впредь поступать по Его заповедям, потом наполни руки бедных от своего имения и, наконец, уверуй, что Бог может исцелить тебя.” Архела отвечал: “Что ты мне повелеваешь, все исполню, и если что у кого взял неправедно, отдам с избытком, только исцели меня, отче преподобный!” Иоанн после этого приказал братьям омыть Архелу священной водой, и тот совершенно выздоровел. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 163).

Некая женщина по имени Христина, страдавшая какое-то время одной из женских болезней, стала просить мужа, чтоб он отвез ее в монастырь, где жил святой Иоанн Златоуст, веруя, что он исцелит ее. Муж исполнил просьбу жены, привез ее в монастырь и, оставив перед святыми вратами, сам пошел к святому и стал умолять его, чтобы он исцелил больную. На просьбу мужа Иоанн Златоуст сказал: “Пойди скажи своей жене, чтобы она оставила свой злой нрав и лютость, чтобы раздала милостыню нищим, чтобы усердно молилась и чтобы, наконец, хранила себя в воздержании и посте в праздники и будни, и тогда Бог подаст ей исцеление.” Муж вышел и передал слова святого жене. Она сказала: “Все поведенное буду исполнять до последнего издыхания.” Муж возвратился к святому и передал обещание своей жены. Иоанн Златоуст на это сказал: “Идите с миром, Бог уже исцелил твою жену.” И, действительно, муж вышел и увидел жену здоровой. Оба возвратились домой, с радостью прославляя Бога. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 172).

В житии святителя Афанасия, Патриарха Константинопольского (память 24 октября), написано: “Две монахини женского монастыря весьма тяжко и долго болели так, что, наконец, не в силах были выносить свое страдальческое положение. На врачей уже не было надежды. Тогда послали они к святителю Афанасию и умоляли его исходатайствовать им у Господа облегчение. “Я желал бы, — отвечал им святой, — чтобы вы еще потерпели какое-то время для принятия большей награды в вечности. Но так как вам недостает терпения, то помолитесь в эту ночь Пресвятой Богородице, и завтра получите от Нее исцеление.” Слово святителя оправдалось. К утру больные благодатью Царицы Небесной исцелились. (Афонский патерик. Ч. 1. С. 380).

Блаженный Пимен больным и родился, и вырос, и в этом недуге остался чист от всякой скверны, и от утробы матери не познал греха. Много раз просил он у своих родителей позволения принять постриг, но они, любя своего сына, надеясь и желая иметь его своим наследником, запрещали ему. Когда же он совершенно изнемог, так что стали опасаться за его жизнь, его принесли в Печерский монастырь, чтобы он исцелился молитвами святых отцов или от их рук принял святой ангельский образ. Родители не оставляли свое дитя и всех просили молиться за него, чтобы он исцелился от недуга. И много потрудились преподобные отцы, но ничто не принесло пользы больному. Его молитва превозмогала все другие. Он же просил себе не здоровья, а прибавления болезней, чтобы после его выздоровления родители не вывезли его из монастыря и не осталось бы без исполнения его желание. И много лет пробыл блаженный Пимен в той тяжкой болезни. Служившие ему гнушались им и много раз по два и три дня оставляли его без пищи и питья. Он же все терпел с радостью и за все благодарил Бога. Некто, больной таким же недугом, принесен был в пещеры и пострижен. Иноки же, приставленные служить больным, принесли его к Пимену, чтобы служить обоим сразу. Но, будучи небрежны в службе, они и не помнили про больных, а те изнемогали от жажды. Наконец, Пимен сказал другому больному: “Такой смрад от нас, все служащие гнушаются нами. Если Господь восставит тебя, можешь ли ты взять на себя эту службу?” Тот обещал блаженному до своей смерти служить с усердием. Тогда Пимен сказал ему: “Вот Господь снимает с тебя твою болезнь. Теперь, выздоровев, исполни свой обет и служи мне и мне подобным. На тех же, кто не радеет об этой службе, Господь наведет лютую болезнь, чтобы могли спастись, приняв такое наказание.” И тотчас же больной встал и стал служить ему. На нерадивых же и нехотевших служить больным нашел недуг, по слову блаженного. Однажды брат, исцелившийся от недуга, погнушался смрада, исходившего от Пимена, уклонился от блаженного и оставил его без пищи и питья. Этот брат лежал в отдельной комнате, и вдруг его стало жечь огнем так, что он не мог встать три дня. Не стерпев жажды, он начал кричать: “Помилуйте меня, Господа ради! Умираю от жажды!” Услышали в другой келии, пришли к нему и, видя его в таком недуге, сказали Пимену: “Брат, который служил тебе, умирает.” Блаженный же сказал: “Что человек посеет, то и пожнет. Так как он оставил меня мучиться голодом и жаждой, солгал Богу и презрел мою худость, то с ним сделалось то же. Но мы научены не воздавать злом за зло. Пойдите и скажите ему: “Зовет тебя Пимен. Встань и приди сюда.” Только пришли и произнесли эти слова, больной тотчас стал здоровым и пришел к блаженному, никем не поддерживаемый. Преподобный обличил его: “Маловер! Вот ты здоров, теперь не согрешай. Разве ты не знаешь, что одинаковую награду получают и больной, и служащий ему?” Двадцать лет лежал преподобный Пимен в таком страдании. В день же своего преставления он выздоровел. Преподобный Пимен обошел все келии и, кланяясь всем до земли, просил прощения, объявив о своем исходе из этой жизни. (М. Викторова. Киево-Печерский патерик. С. 153).

Один поселянин просил Кирилла Белоезерского помолиться о его больном товарище, у которого из уст и ноздрей текла кровавая пена. Но старец, милостивый ко всем, на этот раз по духу прозорливости не позволил больному находиться даже за оградой обители. Другу же, радевшему, сказал: “Поверь мне, чадо, что болезнь эта приключилась в наказание за его прелюбодейство. Если пообещает исправиться, верую, что Господь его исцелит, если же нет, — то еще горше пострадает.” Когда передано было это больному, он устрашился обличения и обещал исправиться. От чистого сердца исповедал он все свои согрешения святому и по его молитве исцелился не только телесно, но и душевно, приняв епитимию для очищения грехов. (Троицкий патерик. С. 306).

В 1838 году отец Мефодий Оптинский внезапно был разбит параличом: отказали ноги, левая половина онемела совершенно, правая рука тоже была бессильна почти для всего, кроме возможности творить крестное знамение да перебирать четки. Но особенно было дивно то, что язык его был связан для всего, кроме слов “Господи, помилуй,” которые он произносил чисто, внятно, с живостью ума и умилением в ответ на все вопросы. В этом неподвижном состоянии отец Мефодий находился 24 года. С начала болезни в нем был заметен некий упадок духа, но по прошествии первых пяти лет и до самого конца старец с необычайным терпением и благодушием переносил свое страдальческое положение, всегда был кроток и весел, как дитя, встречая и провожая посещавших его обычным: “Господи, помилуй.” Память имел свежую, ясно помнил события своей жизни до болезни. Молитвенные правила вычитывал ему его келейный, и когда тот ошибался, отец Мефодий останавливал его, пальцем указывал ошибку, повторяя: “Господи, помилуй! Да, да.” Надобно было видеть, когда в двунадесятые праздники братия из церкви заходили поздравить его и в утешение ему, как бывшему искусному регенту и певцу, пели, бывало, тропарь и кондак праздника. Он исполнялся восторга, ликовал, то нежными звуками вторя поющим, то громко и ясно восклицая свое “Господи, помилуй,” проливал радостные слезы, так что присутствовавшим невольно сообщалось его восторженное состояние. Посещавшие страдальца получали великую душевную пользу. Один только вид его болезненного положения, переносимого с ангельским терпением, всех назидал и трогал. (Оптинский патерик. С. 151).

Брат спросил старца: “Есть два брата. Один безмолвствует в келии, продолжая пост до шести дней в седмицу и много налагая на себя трудов; другой же служит больным. Чье дело более приятно Богу?” Говорит ему старец: “Хотя бы тот брат, который держит пост в течение шести дней, за ноздри подвесил себя, и тогда он не мог бы сравняться с тем, который служит больным.” (Древний патерик. С. 378. № 21).

Поучительный пример христианского великодушия представляет нам святитель Иоанн Златоуст. В его время при дворе императора Аркадия жил сильный и славный вельможа Евтропий. Он старался убедить царя издать указ об отмене разрешения использовать церковь, как убежище для совершивших какое-либо преступление. Право убежища, данное святым благоверным царем Константином, возвышало значение Церкви Христовой перед лицом язычников и в то же время было благодетельно для преступников, которые, прибегая под покров церкви и оставаясь неприкосновенными, познавали благодать Искупителя, нежелающего смерти грешника, и слезами покаяния омывали свое преступление, исправлялись, становились добрыми и честными людьми на всю жизнь. Святитель Иоанн Златоуст, как верный страж дома Божия, со всей силой восстал против незаконного вмешательства Евтропия в дела Церкви. Из-за этого он навлек на себя гнев этого вельможи и терпел от него многие обиды. И что же? Евтропий вскоре подвергся столь тяжкому обвинению, что был лишен власти и осужден на смерть. Нигде не было ему защиты и спасения, кроме Церкви, права которой он пытался незаконно ограничить. В смертельном страхе, убитый горем, униженный Евтропий поспешил воспользоваться правом убежища в Церкви. В то время, когда святитель Иоанн Златоуст совершал службу и проповедовал, падший вельможа прибежал и скрылся в алтаре. Святитель Христов не отверг своего прежнего противника и досадителя, не отлучил и не отогнал от алтаря разорителя церковных прав, но в своей проповеди тут же изложил поразительный случай превратности человеческой жизни и вселил в сердца слушавших жалость к вельможе. Ни одного укорительного слова, ни одного намека на прежние обиды не вышло из уст великого святителя. С полной любовью принял он под защиту алтаря Господня бывшего врага Церкви в надежде на его раскаяние. (Пролог. 13 ноября 1877 года).

Авва Форт говорил: “Если Богу угодно, чтобы я жил, то Он знает, как это устроить; если же не угодно Ему, то зачем мне жить?” Он не от всех принимал подаяния, хотя лежал на одре болезни. “Если кто принесет мне что-нибудь для меня, — говорил он, — а не для Бога, то мне нечем платить ему, и от Бога он не получит награды, потому что принес не для Бога. Пребывающие же в Боге и на Него единого взирающие настолько благочестивы, что не должны даже и думать о какой-нибудь обиде, хотя бы тысячу раз случилось им быть обиженными.” (Достопамятные сказания. С. 280).

Однажды святому великомученику Прокопию, в то время еще не совсем утвержденному в вере Христовой и шедшему на брань против сарацин, явился кристалловидный крест, и от него Прокопий услышал голос: “Я есть Распятый Иисус, Сын Божий.” Этим видением Прокопий уже совершенно утвердился в христианской вере и, войдя в один из городов (Скифополь), повелел устроить себе из золота и серебра крест и на нем написать на еврейском языке три имени: вверху “Эммануил,” а по сторонам — “Михаил” и “Гавриил.” Когда крест был сделан, Прокопий с благоговением облобызал его и затем смело пошел на врагов. Он пришел к Иерусалиму и там напал на сарацин, одержал над ними много побед и пленил многих. Так живая вера и живое упование на Бога перед выступлением на брань принесли обильный плод. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 805).

Авва Коприй поведал: “Соседняя сторона была бесплодна, и владевшие ею поселяне, посеяв хлеб, собирали его разве что вдвое против посеянного. Ибо червь, зарождаясь в колосе, повреждал всю жатву. Земледельцы, оглашенные нами и сделавшиеся христианами, просили нас помолиться о жатве. Я сказал им: “Если вы имеете веру в Бога, то и этот пустынный песок будет приносить вам плод.” Они немедленно набрали вот этого песка, по которому мы ходим, и принесли к нам, прося нашего благословения. Когда я помолился, чтобы было по вере их, они посеяли песок на полях вместе с хлебом, и земля их стала плодороднее всякой земли в Египте. Таким образом, привыкнув это делать, они ежегодно приходят к нам с прежней просьбой.” (Лавсаик. С. 176).

Некий старец жил с братом на правах общежития. Старец был очень милосерд. Случился голод, и начали приходить к ним люди за милостыней. Старец давал хлеб всем приходившим к нему. Брат, увидев это, сказал старцу: “Дай мне мою часть хлеба и делай со своей, что хочешь.” Старец разделил хлеб и по своему обычаю продолжал подавать милостыню из своей части, а к нему прибегали многие, услышав, что он подает всем. Бог, видя расположение его воли, благословил хлеб. Брат, взяв свою часть и не дав никому ничего, издержал хлеб, доставшийся на его долю, и сказал старцу: “Так как у меня осталось очень мало хлеба, прими меня снова в общежитие.” Старец отвечал: “Пожалуйста, как хочешь.” И снова они начали жить по общежительному уставу. Опять наступило время скудости, и опять нуждающиеся стали приходить к старцу за милостыней. У них самих чувствовался недостаток в хлебе, брат заметил это. И вот приходит бедняк просить подаяния. Старец говорит брату: “Дай ему хлеба.” Брат отвечает: “Авва! У нас уже нет хлеба.” Старец сказал на это: “Пойди поищи.” Брат пошел, отворил дверь в чулан, в котором они обыкновенно хранили хлеб, и увидел, что чулан наполнен хлебом. Таким образом узнав веру и добродетель старца, он прославил Бога. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 509. № 125).

Святой Феодосий, игумен монастыря Пресвятой Богородицы, что близ Иерусалима, был, как говорит описатель его жития, око — слепым, вождь — хромым, бескровным — покров и нагим — одежда. Он посещал больных, приходившим к нему давал одежду, других кормил, третьим в иных нуждах помогал. При этом нужно заметить, что в монастыре им был заведен обычай кормить ежедневно по сто человек. Однажды случилось так, что монастырь оскудел съестными припасами, а народа за милостыней собралось множество. Увидев нищих, иноки пришли в уныние и доложили святому Феодосию, что хлеба нет. Выслушав это, преподобный с гневом взглянул на них и, укорив в маловерии, приказал тотчас отворить ворота обители и впустить пришедших. Когда все бедные сели, как обычно, за стол, он велел ученикам кормить их. Зная, что житница пуста, иноки с поникшими головами пошли к ней. Но каково же было их удивление, когда они, войдя в нее, нашли ее полной хлеба! Все прославили Бога и похвалили веру раба Его. В другой раз, в праздник Успения Пресвятой Богородицы, собралось также много нищих, а кормить их опять было нечем. В этих трудных обстоятельствах преподобный так же, как и в первый раз, не потерял веры. Воззрев на небо, он благословил остававшийся в ничтожном количестве хлеб и затем велел раздавать его народу. И все ели и насытились, а остатками хлеба наполнили множество корзин и, высушив на солнце, довольно долгое время питались им. Был и еще чудный случай в жизни преподобного. Однажды накануне Пасхи из-за того, что обильно раздавали милостыню к празднику, сами иноки остались без хлеба, без масла, без всего. Скорбными они явились к преподобному Феодосию и стали жаловаться, что ничего у них нет к празднику. Игумен стал утешать их: “Дети, Бог, сотворивший чудеса с нашими отцами и накормивший израильтян в пустыне, сотворит и с нами милость, только терпите и веруйте, что Бог не оставит вас.” И в этот раз вера преподобного не осталась тщетна. Вечером в Великую Субботу некто прибыл в монастырь на двух мулах и привез всяких съестных припасов с избытком. И снова все иноки прославили Бога. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 368).

Наступил праздник Святой Пасхи. В обители аввы Аполлония была отслужена торжественная утреня. Братия причастились Святых Тайн. Из бывших запасов было приготовлено кое-что для подкрепления. Что ж у братии было? Всего только немного черствого хлеба да соленые овощи. Тогда святой Аполлоний сказал: “Если мы имеем веру, как истинные слуги Христа, пусть каждый из вас испросит для радостного дня то, чего бы он охотно ныне вкусил!” Братия просили его самого обратиться к Богу с молитвой, потому что он превосходил всех возрастом и своими подвигами. Себя же они сочли недостойными такой просьбы. Тогда авва с живейшей радостью излил молитву перед Богом, и по окончании ее все сказали: “Аминь!” И тотчас у самого входа в пещеру появились совершенно неизвестные люди, доставившие разного рода припасы. Никто не мог и представить себе ни такого изобилия, ни такого разнообразия, ни такой быстроты доставки. Были принесены яблоки таких сортов, какие совсем не родятся в Египте, необычайно большие гроздья винограда, орехи, смоквы, финикийские гранаты, сотовый мед, много молока, огромные сирские финики и еще теплые хлебы необычайной белизны — тоже, по-видимому, из чужих земель. Доставившие все это лишь только вручили провизию инокам, как тотчас поспешили удалиться. Тогда, воздав благодарение Богу, иноки приступили к трапезе и вкусили ниспосланные им плоды. Изобилие принесенных даров было таково, что их хватило при ежедневном вкушении до самого Дня Пятидесятницы. Вот что сотворил Господь ради торжества великого дня! (Руфин. Жизнь пустынных отцов. С. 46).

Некий человек, отрекшись от мира и придя в монастырь, с великой ревностью просил принять его в братство. Авва начал перечислять ему многие препятствия к удовлетворению его прошения: и тяжесть трудов, которые несет братство, и жестокость их начальников, которых ничье терпение вынести не может. Он советовал пришедшему избрать какой-нибудь другой монастырь, в котором устав для жительства легче, а не брать на себя то, что выполнить не сможет. Эти уговоры не имели никакого воздействия на брата, напротив, он начал обещать такое беспредельное послушание во всем, что соглашался идти в огонь, если авва ему прикажет. Услышав такое обещание, авва решил испытать его и приказал войти в огромную печь, которую тогда растапливали для печения хлебов. Брат, нисколько не отлагая исполнение повеленного и нисколько не рассуждая, бросился в огонь. Пламя было немедленно побеждено столь дерзновенной верой, как некогда — верой еврейских отроков. Оно погасло, жар в печи тотчас спал. А тот, кто вошел в пламень и о котором думали, что он сгорел, был как бы орошен прохладной росой, ко всеобщему изумлению. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 534. № 171).

Одна убогая старица имела двух детей: сына и дочь. Сын ушел в монахи, а дочь из-за нищеты совершила какое-то преступление, и князь, начальник города, хотел предать ее смерти. Мать рвала на себе волосы и, придя к князю, в отчаянии говорила ему: “Умоляю тебя, князь, если ты убьешь мою дочь, то убей с ней и меня, ибо без нее мне некому принести и воды напиться, и я без нее жить не могу. Был у меня один сын, но и тот ушел в монахи и теперь ведет святую жизнь.” Князь сказал ей: “Позови сюда своего сына, про которого ты говоришь, что он свят. Пусть помолится за свою сестру, тогда я и отпущу ее.” Старица пошла к сыну и объявила ему волю князя. Сын-монах отвечал ей: “Поверь мне, мать, что если и тебя князь убьет с твоей дочерью, то и тогда я не выйду из монастыря, ибо я умер для мира.” Мать сначала долго умоляла сына, но потом, видя, что ничего не помогает, жестоко укорила его и затем все рассказала князю. Когда князь спросил её: “Привела ли сюда сына своего, монаха, которого ты сама же называешь святым?” — она отвечала: “Нет, владыка, он не святой и не знает Бога, ибо я долго умоляла его пойти к тебе, но он сказал мне: “Если бы и тебя с дочерью осудили на смерть, то и тогда я не пошел бы, ибо я прежде вас умер для мира.” Князь удивился твердости инока и уверился в том, что он великий раб Божий. И сказал он матери: “Поверь мне, старица, если б ты привела сюда монаха, я ни за что бы не отпустил твою дочь. А поскольку он не пришел сюда, я убедился, что он великий муж перед Господом. Возьми свою дочь и ступай с Богом. Я верю, что сын твой молится за меня.” (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 630).

В Египте свирепствовала ужасная чума, и этой смертельной язвой уже были поражены Мисир и его окрестности. Один из еврейских врачей, отъявленный враг христиан, распустил молву, будто виновны в постигшем всех несчастье христиане, ибо они, говорил еврей, опускают в воду крест, что и вызвало ужасную болезнь. Эта клевета на христиан распространилась всюду и, наконец, стала известна египетскому султану. Хотя султан и был мусульманином, но весьма любил и почитал святого Патриарха Иоакима, как за его добродетель, так и за мудрость, и за благоразумие, а потому донесение врагов Креста Христова оставил без внимания. Окаянный еврей, видя, что не достиг своей цели, выдумал на христиан новую клевету. Верховный визирь был природным евреем. Этого-то царева любимца еврей-врач и избрал орудием своей злобы против христиан. Визирь же сумел довести султана до того, что тот, несмотря на свое уважение к Патриарху, потребовал его в диван (верховное судилище) для личных объяснений в возводимой на христиан клевете. Патриарх явился на суд. Султан сначала вел с ним длинную беседу о вере и, наконец, видя, что он убедительно, с ясными доказательствами оправдал христианскую веру и уничтожил доводы ислама, приказал ему в доказательство евангельских слов сдвинуть с места гору, что по соседству с Мисиром. Святейший Патриарх, не колеблясь, согласился. Испросив несколько дней для молитвы, он с верными христианами постом, бдением и молитвой умилостивлял Господа и просил, да не посрамит их на виду неверных и да не похулится ими святое имя Его. В назначенное время при стечении множества народа Патриарх во имя Христово сказал горе, чтоб она сдвинулась со своего места и перешла на другое: гора сотряслась в основании и оставила свое место. Остановленная, наконец, тем же именем Христовым, она и поныне называется по-турецки Дур-даго, что значит “встань-гора.” Это чудо поразило нечестивых. Не зная, чем поколебать силу Христовой веры, враги ее приготовили смертоносный яд и убедили царя, чтобы он повелел Патриарху выпить его, ибо Христос, говорили они, сказал в Евангелии: ”Если что смертоносное выпьют, не повредит им” (Мк. 16:18). Султан и это принял и приказал подать Патриарху яд. Полный веры в силу Креста Христова Патриарх осенил смертную чашу крестом и выпил. Напрасно ожидали, что он тотчас умрет, — Патриарх остался совершенно невредим. После этого, ополоснув стакан водой, он попросил, чтобы эту воду выпил еврей-врач. Отказаться было нельзя, потому что сам султан того требовал. Итак, еврей выпил воду и в то же мгновение умер. Пораженный такими чудесами, султан приказал обезглавить визиря, а на прочих евреев наложил пеню, чтобы на эти средства были сделаны водопроводы из Нила к Мисиру, а святого Патриарха превознес почестями (Афонский патерик. Ч. 2. С. 54; Об этом событии упоминает русский путешественник Трифон Коробейников, бывший на Востоке в 1583 году. См: Хождение купца Трифона Коробейникова по святым местам Востока. СПб., 1841. С. 44-48.)

Соловецкий послушник М. (впоследствии иеромонах) во дни новоначалия, исправляя послушание на скитском дворе, был сильно изувечен дикой коровой. В бесчувственном состоянии, с разбитой головой, ранами на лице и повреждениями на теле он был отправлен для врачевания в монастырь. По прибытии он прежде врачевания пошел к старцу Науму и лишь только вступил в коридор, где находилась келия старца, как сам старец вышел к нему навстречу и с веселым видом принял его. Не дав высказаться о несчастии, Наум тотчас спросил послушника: “Что, брат, веруешь ли, что Богу все возможно, что Он может исцелить и твои недуги?” После утвердительного же ответа опять спросил: “Твердо ли и всем ли сердцем веруешь, что для Бога нет ничего невозможного?” После вторичного подтверждения Наум налил в деревянный ковш воды и, перекрестив, подал, говоря: “Пей во имя Отца и Сына и Святого Духа.” Послушник выпил. “Пей еще,” — сказал старец. Послушник и это выпил, но от третьего приема решительно отказался, говоря: “Не могу больше пить.” Тогда старец вылил третий ковш ему на голову, сказав: “Во имя Святой Троицы будь здоров.” Вода с головы полилась на шею и по всему телу, и вместе с тем страждущий почувствовал себя совершенно здоровым. Раны на голове вскоре зажили, и через несколько дней послушник снова возвратился к своему делу. (Соловецкий патерик. С. 170).

Святая великомученица Екатерина, жившая в IV веке при императоре Максентии, восемнадцати лет уже была известна своей великой ученостью. Она знала книги философов и стихотворцев, говорила на многих языках и занималась искусством врачевания. Как же она распорядилась своими талантами, познав Христа? Сначала пыталась обратить ко Христу царя-мучителя. “Отряси мрак, — говорила она ему, — затемняющий ум твой, и уразумей Бога Истинного.” Не сумев убедить его, она обратила свою мудрость на его клевретов. Царь призвал для состязания с ней пятьдесят первых своих мудрецов и ученых, и она всех их обратила ко Христу. Потом к Нему же склонила Порфирия, советника и царского друга, затем множество воинов и саму царицу. Наконец, во время своих ужасных страданий и весь народ заставила воскликнуть: “Велик Бог христианский!” (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 213).

Жена одного сельского диакона из Подмосковья, некая Варвара Ивановна Знаменская, по ее словам, собиралась отвезти в Волоколамское духовное училище своего сына Сергия. Накануне отъезда она отправилась с ним в церковь и здесь в течение всей литургии и молебна перед образом Божией Матери усердно со слезами молила Царицу Небесную, чтобы Она взяла ее сына под Свое небесное покровительство и устроила бы жизнь его во спасение души. Когда она вернулась домой, то мальчик сказал: “Мама! У меня что-то болит голова.” — “Иди отдохни,” — отвечала ему мать. На другое утро, когда настало время везти его в училище, он уже был мертв. Когда его отпевали, мать сильным плачем выражала свои душевные чувства. Священник, видя ее плачущей, сказал ей: “Варвара Ивановна! У вас ведь есть еще другие дети. Что вы так плачете!” Она отвечала: “Батюшка, я плачу не от горя, а от благодарности Царице Небесной, что Она услышала мою молитву и взяла моего сына под Свое покровительство для вечного упокоения.” Так могуча молитва матери, отверзающая небеса и устрояющая вечное счастье ее детей. (Троицкие листки с луга духовного. С. 59).

Одна из жительниц Москвы, некая Ирина Ивановна Бурова, рассказала о женщине, встретившейся ей на Ваганьковском кладбище. Та поведала ей о своих умерших детях. “Живем мы с мужем, — говорила она, — слава Богу, хорошо. У нас было двое детей: мальчик 12-и лет, учившийся в школе, и младший — 3-х лет. Внезапно старший заболел и перед смертью слезно просил мать пригласить духовника и напутствовать его Святыми Тайнами. “Мама, — говорил он, — я скоро умру, приобщи меня.” Прошло три дня, и он снова стал просить, чтобы его причастили. Мать говорит, что он недавно причащался, но он убедительно просил снова пригласить священника. Через два часа после причащения он скончался. В сороковой день по своей кончине он явился во сне своему младшему брату со множеством светлых детей, равных ему по летам, со словами: “Мы пришли за тобой.” Малыш стал говорить, что он еще маленький, хочет пожить на свете и не хочет умирать. Усопший брат отвечает: “Такова воля Божия, и через три дня ты будешь с нами.” Через день после этого сна младший сын женщины заболел и попросил мать позвать к нему священника. После принятия Святых Тайн в тот же день он умер. Рассказывая обо всем этом, мать говорила: “Хотя и невыносимо жаль мне было расставаться с детьми, но боюсь плакать и скорбеть, так как верю, что Господь промыслительно управляет жизнью и смертью людей. Кто знает, что получилось бы из детей, если бы они остались живы!” (Троицкие листки с луга духовного. С. 138).

Один языческий царь призвал к себе христианского епископа и потребовал, чтобы тот отказался от своей веры. Но епископ кротко и спокойно ответил: “Этого я не могу сделать.” Царь разгневался и воскликнул: “Разве ты не знаешь, что твоя жизнь в моей власти? Одно мановение, — и тебя не будет на свете!” — “Знаю, знаю это, — отвечал епископ, — но позволь мне, царь, предложить тебе один вопрос. Представь себе, государь, что твой вернейший слуга попал в руки врагов. Они всячески старались заставить раба изменить тебе. Но он был непоколебим в своей преданности и верности тебе. Тогда твои враги, сняв одежды с раба, прогнали его с посмеянием. Теперь скажи, государь, когда твой раб, поруганный за верность тебе, вернется, не вознаградишь ли ты его честью и славой, не дашь ли лучшие одежды для прикрытия его наготы?” — “Конечно, так! — отвечал царь, — но к чему ты это говоришь?” Тогда благочестивый епископ сказал: “Царь, ты можешь снять с меня эту земную одежду, то есть лишить меня этой жизни, но Господь мой облечет меня в новую, лучшую одежду.” Выслушав это, царь задумался, потом отпустил епископа и больше не требовал у него отречения от христианской веры. (Г. Дьяченко. Практическая симфония. С. 268).

Поведали об авве Зеноне, что он, живя в скиту, вышел однажды ночью из келии (очевидно, пошёл навестить брата) и, сбившись с дороги, блуждал три дня и три ночи. От переутомления он изнемог и упал на землю замертво. И вот предстал ему юноша с хлебом и чашей воды в руках и сказал: “Встань, укрепись пищей и питиём.” Авва встал и помолился из осторожности, не доверяя явлению. Юноша сказал: “Ты сделал хорошо.” Услышав это, авва опять помолился. Так молился он три раза, и каждый раз юноша одобрял его действия. Только после этого авва принял принесённую пищу. Юноша сказал: “Сколько ты ходил, настолько удалился от своей келии, теперь встань и следуй за мной.” И мгновенно старец очутился возле своей келии. Старец предложил юноше: “Войди в келию и сотвори молитву о нас.” Юноша вошёл в келию старца и стал невидим. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 127. № 4).

Настоятель киновии авва Мина рассказывал о святом папе Евлогии: “Однажды ночью, совершая в домовом храме епископии правило, он увидел стоящего близ него архидьякона Юлиана и изумился, что тот дерзнул войти без доклада. Однако святитель промолчал. Окончив псалмопение, он сделал земной поклон. То же самое сделал и тот, кто явился ему в образе архидьякона. Поклонившись, папа встал, но явившийся остался распростёртым на полу. “Доколе ты будешь лежать?” — спросил папа, обратившись к посетителю. “До тех пор, пока ты не прострешь руку и сам не поднимешь меня, — отвечал тот, — я не могу встать.” Тогда святитель протянул руку и поднял его. Потом продолжил славословие. Некоторое время спустя, папа оглянулся, но уже никого не увидел. По окончании утренних молитв он позвал своего келейника и спросил его: “Почему ты не доложил о приходе архидьякона? Он без доклада пришёл ко мне, да ещё ночью.” Келейник уверил, что он не видел, чтобы кто-нибудь входил. Не поверив ему, папа сказал: “Пойди, позови сюда привратника.” Когда привратник явился, папа спросил его: “Не приходил ли сюда сегодня ночью архидьякон Юлиан?” Привратник поклялся, что тот не приходил и не уходил. И только тогда папа успокоился. Утром явился архидьякон Юлиан для благословения. Папа спросил его: “Зачем ты, архидиакон, нарушил порядок и сегодня ночью пришел ко мне без доклада?” — “Молитвами твоими, Владыко, я не приходил сюда да и из дому вовсе не отлучался вплоть до этого часа.” Тогда великий Евлогий понял, что ему являлся мученик Юлиан с целью побудить воздвигнуть ему новый храм, потому что тот, что был, от времени уже разваливался. Почитатель мученика блаженный Евлогий с большой готовностью воздвиг новый храм и благолепно украсил его, как подобает храму мученика.” (Луг духовный. С. 173).

Однажды пришел к авве Силуану его ученик Захария и нашел его самого в восхищении, а руки его были распростерты к небу. Затворив дверь, Захария вышел. Потом опять приходил два раза: около шестого и девятого часа — и находил его все в том же положении. Наконец, постучался в десятом часу, вошел в келию и увидел, что авва отдыхает. “Что с тобой, отец, сделалось?” — спросил Захария старца. “Сегодня, сын мой, я занемог,” — попытался отговориться старец. Но Захария, обняв его ноги, сказал: “Не отстану от тебя, авва, до тех пор, пока не скажешь мне, что ты видел.” Старец открыл ему: “Был я восхищен на Небо, видел славу Божию и находился там до этого часа, а теперь отпущен.” (Достопамятные сказания. С. 259. № 3).

В 1636 году, в игуменство Варфоломея, Маркелл, впоследствии соловецкий игумен и архиепископ Вологодский, находясь вне монастыря на послушании, увидел во сне, будто стоит он в Преображенском соборе обители у западной стены, а перед Царскими вратами — большая лестница. Преподобный игумен Иринарх, сойдя по той лестнице, направился к игумену Варфоломею, взял посох из его рук и сказал: “Довольно, брат, не твое это дело.” Потом, взглянув на Маркелла, произнес: “Подойди и возьми этот посох.” Маркелл приблизился, взял посох, и видение кончилось. (Соловецкий патерик. С. 83).

В Новгороде боярыня Марфа, однажды жестоко обидев преподобного Зосиму, в знак примирения пригласила его к себе на обед. Отец Зосима принял это приглашение и, когда вошел в дом боярыни, был с честью встречен самой хозяйкой и всем ее семейством и посажен на почетном месте. Все ели и пили с живейшим удовольствием, а преподобный сидел молча и, по обыкновению, мало вкушал от предлагаемой пищи. Взглянув на гостей, он в изумлении опустил глаза. Взглянув в другой и третий раз, он увидел то же самое, а именно: шесть главнейших бояр сидели без голов. Поняв, что значит это видение, преподобный Зосима вздохнул и прослезился и уже не мог вкушать ничего более, как ни упрашивали его. После обеда Марфа, испросив у преподобного Зосимы прощение за прежнее оскорбление (она отдалила его с бесчестьем от своего дома), дала монастырю во владение землю, утвердив это пожертвование грамотой. Когда преподобный вышел из ее дома, его ученик Даниил спросил о причине скорби и слез старца во время обеда. Отец Зосима рассказал ему о своем видении, заметив, что эти шесть бояр будут со временем обезглавлены, и просил никому не говорить об этом. Немного спустя виденное исполнилось. Смирив Новгород силой оружия, великий князь Иоанн Ш повелел казнить тех шесть бояр, которых преподобный Зосима видел обезглавленными, а Марфу Борецкую отправить в ссылку. Имение ее было разграблено, дом и двор опустели. (Соловецкий патерик. С. 30).

В 1892 году во время крестного хода в Троице-Сергиевой Лавре по случаю 500-летия со дня кончины Преподобного Сергия Радонежского архиепископ Ярославский Ионафан лично созерцал чудесное явление самого Преподобного Сергия. Об этом в келиях Лавры он рассказывал так: “Во время крестного хода я видел, как впереди чудотворного образа Преподобного шествовал чудный старец в схиме. Вид его был столь благолепен для глаз, приятен и сладостен для сердца, что я до сих пор не могу забыть его. Не скажете ли вы мне, кто этот схимник и как его имя?” Наместник ответил ему, что в обители сейчас есть только один схимник, который никак не мог участвовать в крестном ходе по своей старости. Тогда много дивились рассказу архиепископа и заключили, что виденный им был не кто иной, как сам Преподобный Сергий, открывшийся смиренному сердцем и очами праведному архипастырю. (Троицкие листки с луга духовного. С. 20).

Это было в семье брата архимандрита Кронида, наместника Троице-Сергиевой Лавры, священника Луки. Как-то раз, поздно вечером отец Лука за чтением газеты заснул и не потушил на столе стеариновую свечу. Жена отца Луки тогда тоже уже легла спать. Вдруг в первом часу ночи она ясно слышит голос, торопливо и настойчиво будивший ее: “Маня, Маня!” Когда она проснулась, то увидела свою покойную мать, которая стояла, осиянная каким-то неземным светом, и, показывая настойчивыми жестами на дверь кабинета, повторила ей несколько раз: “Спеши, спеши.” — “Тогда я, — рассказывала потом супруга отца Луки, — моментально поднялась с постели, накинула на себя капот и кинулась к двери кабинета. Когда я вошла, то увидела такую картину: Лука Петрович, склонившись в кресле, дремал, а газета, которую он читал, лежала откинутой на столе, где стояла спиртовая лампа “молния.” Тут же на столе была и свечка. Газета уже начала тлеть. Еще момент, — и она бы вспыхнула. Тогда спирт в лампе, в свою очередь, мог загореться, и начался бы ужаснейший пожар, от которого едва ли бы спасся отец Лука. Да и всему дому грозила великая опасность. Я мгновенно погасила свечу, чем предотвратила беду.” (Троицкие листки с луга духовного. С. 115).

Однажды некие братия пришли в монастырь аввы Антония, чтобы посоветоваться с ним о привидениях, которые являлись им, и спросить, с десной ли стороны эти видения или от диавола? Братия, отправляясь в путь, взяли с собой осла, который дорогой умер. Когда они пришли к старцу и прежде, чем успели задать свой вопрос, он спросил их: “Отчего осел ваш умер по дороге?” Братия отвечали: “Откуда знаешь это, отец?” Старец сказал: “Демоны поведали мне.” — “А мы и пришли, — сказали братия, — спросить тебя и посоветоваться с тобой о подобном. Нам являются привидения, которые иногда говорят, по-видимому, правду, но мы боимся быть обманутыми.” Тогда старец сделал им увещание, чтоб они нисколько не внимали этим привидениям, потому что они — от диавола. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 36, № 191).

Рассказывали о неком старце. Когда он сидел в своей келии и подвизался, то ясно увидел демонов и посмотрел на них с презрением. Когда же диавол увидел себя уничиженным старцем, то, придя, объявил: “Я — Христос!” Старец, увидев его, закрыл глаза. Диавол же сказал ему: “Зачем ты закрыл глаза? Я — Христос!” Старец сказал в ответ: “Я здесь не хочу видеть Христа.” И диавол, услышав это, стал невидим. (Древний патерик. 1914. С. 48. № 10).

В двадцати милях от Александрии есть лавра, называемая Каламон. Там подвизался авва Феодор. Однажды его спросили: “Хорошо ли, отче, если мы придем к кому или к нам придет кто-нибудь, и мы стали бы пить вино?” — “Нет!” — отвечал старец. “А почему же разрешали древние отцы?” — “Древние отцы были велики и сильны, они могли разрешать и опять запрещать. А наш род, чада, не может разрешать и запрещать. Если мы разрешим, то уже не выдержим строгого подвижничества.” (Луг духовный. С. 192).

Однажды в скиту устроено было для братии угощение. Одному из присутствовавших старцев подали чашу вина. Он отказался выпить ее, сказав подавшему: “Унеси от меня эту смерть.” Прочие участвовавшие в трапезе, увидев это, также не стали пить вина. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 482. № 84).

Старец жил в дальней пустыне. Однажды пришел к нему брат, который нашел его больным. Он умыл его, сделал из своего приношения немного варева и дал ему поесть. Старец говорил ему: “Поистине, брат, я забыл, что люди имеют такое утешение.” Брат принес ему потом стакан вина. Увидев его, старец сказал: “Я не намерен пить вина до самой смерти.” (Древний патерик. 1874. С. 78. № 78).

Об авве Петре Пионитском рассказывали: “Он не пил вина. Когда же состарился, братия смешали немного вина с водой и просили его выпить. Но он говорил: “Поверьте мне, это, я считаю, то же вино, только приправленное.” Он не пил и вино, смешанное с водой.” (Достопамятные сказания. С. 233. № 1).

В обитель аввы Антония сделано было приношение, в котором оказался небольшой бочонок вина. Один из старцев, налив в малый сосуд и из него в чашу, поднес это авве Сисою. Тот выпил. Поднес потом старец вторую, тот принял и вторую. Когда же старец предложил ему третью, авва не принял и сказал: “Перестань, брат! Или ты не знаешь, что есть сатана?” (Достопамятные сказания. С. 249. № 7).

Пришла однажды к блаженной Сарре одна монахиня и принесла с собой из мира снеди и вина. Сотворив метание (поклон), она подала ей съестное, а равно и вино. Блаженная все взяла, кроме вина, присовокупив: “Возьми от меня смерть.” Потом, посмотрев на принесшую, сказала: “Как ты, юная, дерзаешь касаться вина или просто даже обонять его запах? Не знаешь ли, что пострадали от вина Ной и Лот?” Монахиня отвечала ей: “Госпожа моя, если я не пью вина, то тяготится чрево мое.” Говорит ей блаженная: “А если не отяготится чрево, если не поболеет, если не утончится твое тело и не станет, как дерево, сухое, то как вселится в твою душу благодать Духа? Побойся Бога! Как ты, юная, дерзаешь пить вино? Вот уже 59 лет я в этой келии и благодатью Христовой никогда не вкушала вина. Хотя вначале диавол, желая пресечь мое доброе намерение, столько налегал на меня, чтобы склонить к вину, что я не могу не рассказать тебе этого. Он навел на меня трехгодичную болезнь, употреблял и другие бесчисленные козни, чтобы отклонить меня от доброго намерения. Но, несмотря на трудность и болезненность, я победила свой помысл при содействии мне Господа моего. Подумай, что кто не злопостраждет здесь ради Бога, как помилует его благой Владыка в День Суда?” Тогда монахиня, поклонившись ей, сказала: “Вот, госпожа моя, отныне даю слово Богу перед тобой, что никогда больше не буду пить вина, хотя бы надлежало мне умереть, только поминай меня в своих молитвах.” Блаженная встала и, сотворив молитву, отпустила ее. (Митерикон. С. 55. № 59).

В Патерике есть повесть о неком египетском пустынножителе, которому бес обещал, что не будет его больше угнетать никакими искушениями, если только он совершит один какой-либо из трех грехов: убийство, блуд или пьянство. “Соверши, — говорил он, — какой-либо из этих грехов: убей человека или поддайся хоть раз блудным помыслам или один раз упейся, и дальше ты пребудешь в мире, после этого я не буду уже искушать тебя никакими искушениями.” Пустынник же подумал про себя так: “Человека убить — страшно, ибо это есть и само по себе большое зло, и заслуживает смертной казни, как по Божию суду, так и по гражданскому. Совершить блуд — стыдно, погубить хранимую до того чистоту тела — жаль, гнусно оскверниться непознавшему еще этой скверны. Упиться же один раз, кажется, небольшой грех, ибо человек скоро протрезвляется сном. Итак, пойду я упьюсь, чтобы бес больше не угнетал меня, и мирно буду жить потом в пустыне.” И вот, взяв свое рукоделие, он пошел в город и, продав его, вошел в корчму и упился. По сатанинскому же действию, случилось ему беседовать с некой бесстыдной и прелюбодейной женщиной. Будучи прельщен, он пал с ней. Когда он совершал с ней грех, пришел муж той женщины и, застав грешащего с женой, начал его бить; а он, оправившись, начал с ним драться и, одолев, убил. Таким образом, тот пустынник, начав с пьянства, совершил также блуд и убийство. Каких грехов он, трезвый, боялся и гнушался, те он смело совершил пьяный и через это погубил свои многолетние труды. Разве только потом истинным покаянием он смог снова обрести утраченное, ибо милосердием Божиим человеку, истинно кающемуся, возвращаются его прежние заслуги, которые он погубил грехопадением. Вот как пьянство толкает на все грехи и лишает спасения, губя добродетели. Об этом ясно говорит святой Златоуст: “Пьянство, если в ком найдет и целомудрие, и стыд, и разум, и кротость, и смиренномудрие, — все повергает в бездну законопреступления.” Не лишится ли своего спасения и не будет ли отрешен от небесного наследия тот человек, который через пьянство лишился всех добродетелей? Истину говорит Апостол: .”..Пьяницы... Царства Божия не наследуют” (1 Кор. 6:10). (Свт. Димитрий Ростовский. С. 455).

Однажды, когда авва Еллин был один в пустыне, ему захотелось меда. Скоро нашел он под камнем соты и сказал: “Удались от меня необузданное похотение, ибо писано: ”...поступайте по духу, и вы не будете исполнять вожделений плоти” (Гал. 5:16), — и, оставив соты, удалился. (Лавсаик. С. 181).

Авва Пимен поведал об авве Иоанне Колове следующее. Он умолил Бога, и отняты были у него страстные вожделения. Он ощутил ненарушимое спокойствие. Тогда он пришел к некоему отцу и сказал: “Вижу себя спокойным, не имеющим никакой брани.” Старец отвечал ему: “Иди и умоли Бога, чтоб возвратились брани и то сокрушение сердца и смирение, которые ты имел прежде: по причине браней душа приходит в преуспеяние.” Иоанн испросил у Бога возвращения браней, и когда пришли брани, он уже не молился об освобождении от страстей, но говорил: “Господи! Даруй мне терпение в брани.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 288. № 11).

Старец, украшенный сединой, поведал, что один пресвитер из наших стран, муж чудный и много времени проведший в подвиге и со многим старанием прилежавший к чтению Священных Писаний, рассказывал следующее: “Была у меня, — говорил он, — сестра — девица, молодая летами, но приобретшая старческий разум. Она проводила все время в посте и воздержании. Сидела она однажды около меня и вдруг, откинувшись на спину, пробыла безгласна и бездыханна целый день и ночь. На следующий день в тот же час, как бы восстав от сна, была она в страхе и ужасе. Когда же я спрашивал, что случилось с ней, она просила оставить ее в покое, пока пройдет немного душевный страх и обретет она возможность рассказать о том, что ей было показано. “Ибо, — говорила она, — превышает и зрение, и слух то, что видено было мной хорошего и худого.” В слезах провела она много дней, не хотела слышать и слова от кого-нибудь и сама не говорила даже с близкими. Имена некоторых часто вспоминала со слезами и, стеная, оплакивала их. Я имел большое желание узнать о виденном ею, она едва уступила моей просьбе и начала говорить: “В тот час, когда я сидела около тебя, два неких мужа, с седыми волосами, сановитые на вид, одетые в белые одежды, придя и взяв меня за правую руку, приказали следовать за ними. Один из них, державший в руке жезл, простер его к небу и отверз его, приготовляя нам доступ туда. Потом они привели меня на некое место, где перед храмом стояло великое множество Ангелов; двери же храма нельзя описать словами. Когда же я вошла внутрь, увидела возвышенный престол и рядом с ним многих Ангелов, красотой и величием превосходящих тех, которые стояли снаружи. На престоле сидел Некто, Своим светом всех освещающий, Которому, припадая, все поклонялись. Ведшие меня повелели и мне поклониться Ему. Услышала же я, что Он повелел вести меня и показать все для вразумления еще находящихся в жизни. Они тотчас взяли меня за руку и приказанное им исполнили. И, придя в некое место, вижу великое множество творений красоты несказанной, облеченных в различные одежды, блестящие золотом и драгоценными камнями, и храмины разнообразные и живущих в них в чести и славе великое множество мужей и жен. Мне говорили: “Это епископы, праведно и свято начальствовавшие над людьми; это клирики и миряне, из них одни в своем служении просияли, другие целомудренно и праведно пожили.” Там, брат, увидела я пресвитера нашего селения и клириков, которых знаем и я, и ты. Увидела множество дев и вдов, жен, в браке честно поживших; из них многие были знакомы, иные из нашего местечка, да и из других мест, с которыми случалось бывать вместе на праздниках мучеников, иных же, которых и не знала я, о которых просила ведших меня рассказать что-нибудь. Они же сказали: “Это все из различных городов и селений. Одни упражнялись в подвижничестве, иные же пожили, — каждый в своем состоянии, а некоторые во вдовстве провели большую часть жизни и сокрушаемы были скорбями и многими бедствиями. Есть из них некоторые, в девстве или вдовстве сначала павшие, но за покаяние и многие слезы опять восстановленные в прежнем чине.” Затем отвели меня в места, страшные по виду и ужасные, исполненные всякого плача и рыданий...” Намереваясь начать рассказ об этом, она пришла в такой страх, что слезами омочила всю одежду, и от страха прерывался ее голос, язык же ее невольно заплетался, она останавливалась. Но, принуждаемая мной, продолжала рассказ: “Видела я места столь страшные и ужасные, что ни зрением, ни слухом нельзя воспринять. Предстоящие мне говорили, что эти обители приготовлены для всех нечестивых и беззаконных и для тех, кто в мире назывался христианином, но много делал зла. Там видела я печь, разожженную и издающую страшное клокотание. Увидев ее и ужаснувшись, я спросила: “Для каких нечестивых приготовлено это?” Мне сказали: “Для вчиненных в клир, но из-за сребролюбия и беспечности Церковь Божию оскорбивших и в постыдной жизни проживших без покаяния.” В числе тех были и имена некоторых наших городских, о которых и сам ты слышал, что они жили постыдно, некоторые же были и из моей церкви. Я же трепеща возгласила: “Неужели для находящихся в клире и девстве приготовлены такие бедствия?” Один же из бывших вдали ответил мне: “Бедствия, девица, назначены им соответствующие их нечестью против Бога и их неправде против ближнего. Ибо ни тех, кто страдает, не презирает Бог, ни тех, кто делает неугодное Ему, не оставляет без наказания. Всем за доброе и злое воздает по достоинству Бог Всемогущий.” Еще отойдя, остановились мы на месте, полном глубокой тьмы. Все там исполнено было вопля и смущения и скрежета и жалобного голоса и страшного стенания. Там, брат, увидела я многих разных и дев, и вдов, и некоторых других, о ком сказано было, что никогда они не поступали сообразно своим обетам, переходили с места на место и своим бродяжничеством порочили жизнь других, винопитию и наслаждениям прилежали, а на псалмопение, молитвы и пост не обращали никакого внимания, несмотря на то, что своими обещаниями вступили в завет с Христом. О некоторых же из них говорили, что они с ненавистью к людям, хотя и без лжи, толковали о намерениях других, что послужило к развращению кое-кого; и оттого они виновны в погибели тех, кого развратили своими пересудами. Я же, видя их великое стенание и плач, не меньшим, чем они, была объята страхом. Посмотрев внимательнее, вижу объятых огнем и муками двух самых любезных мне девиц, которым вместе со мной весьма часто ты, брат, давал многие советы и увещал их, любя их особенно за дружбу ко мне. Увидев их, восстенала я и позвала по имени одну из них. Они обе взглянули, и по лицам их было видно, как они стыдятся наказания, которому подвергаются, и еще более стали мучиться от стыда и совсем поникли. Я же со слезами спрашивала их: “Что сделано вами тайного, что утаилось от многих, и в какие худые дела вы впали, за которые получили здесь наказание?” Они же сказали: “Сами наказания обвиняют нас и говорят о наших деяниях, зачем же спрашивать нас? Зачем же, впрочем, и скрывать нам? Ибо девство погубили мы растлением, по причине же зачатия решились на убийства. Воздержание и пост на виду у других исполняли, втайне же делали противоположное, ибо желали только славы человеческой, а на ожидающее здесь не обращали никакого внимания. Все сделанное там тайно обличили здешние бедствия. За тамошнее прельщение принимаем достойное наказание. За тамошнее славолюбие здесь принимаем соответственный стыд. За наши дела подверглись мы праведному суду и никакой ни от кого из тамошних друзей не удостаиваемся помощи. Но если есть у тебя теперь какая сила и дерзновение ради твоей доброй жизни, помоги нам в одержащих нас страшных мучениях. Покажи любовь к нам и хотя бы немного помилования испроси нам у мучающих нас.” Я же отвечала им: “И где столь многочисленные увещания и советы моего брата? Где мольбы, где великое его попечение, где постоянные молитвы? Неужели ничто из этого не было достаточно для того, чтобы не быть вам, сестры, отведенными сюда? Так всякий совет и забота и молитвы о ком-либо бывают тщетны и бесполезны, если он сам себя не сделает послушным им.” Они же, устыдившись, сначала молчали, потом опять стали говорить: “Не время теперь для обличения и укорения, но для утешения и помощи, ибо постигла нас беда. Помилование доставь и помощь, если можешь; помоги нам, умилостившись над нами.” Я же обещала: “Если смогу сделать что доброе, сделаю.” Они же сказали, чтобы я попросила за них начальствующих над муками, если возможно, совсем освободить их от этого мучения. Если же невозможно, то хотя бы получить малое облегчение от таких бедствий. Я же, припав со слезами и плачем к начальствующим, молила их: “Подражайте своему Владыке, человеколюбивому и благому, облегчите им мучения.” Они же со страшным взором, без успеха отослали меня, говоря: “Не время для них теперь покаяния и исповедания, ибо данное им от Бога время для покаяния они провели в блуде и убийствах и наслаждениях и во всяком беззаконии и облегчения здесь получить не могут. За басню почитавшие там здешние блага как ныне получат их? Для них справедливо: какие посеяли деяния там, такие пожинают плоды; какие там презрели блага, тех здесь не получат, а какими пренебрегали муками, те испытают. Потому до конца будет им бедствие. Ступай, девица, возвести там о здешнем — о добром и о злом, хотя бы многим показалась ты говорящей пустое.” Они же, узнав, что бесполезно было мое моление, плача и скрежеща зубами, сказали: “Все терпели мы сообразно сделанному нами. Учивших нас в мире жить достойно девства мы не послушались, и добрые увещания оказались здесь бесполезными. Но, оставив нас, ты опять пойдешь в мир, просим тебя, расскажи обо всем этом жившей с нами, ибо и она с нами делала подобное, смеясь над здешним, за басни почитая говоримое, как и мы. Возвести ей о наших мучениях, чтобы, если до конца будет делать подобное, и ей не испытать бы таких же бед. Уверь ее, что истинно есть здесь все, и убеди покаяться, ибо, может быть, это будет спасением для такой души. Господь же и Бог да удостоит её освободиться от мук, о которых мы вместе не слушали, и получить вечные блага в Самом Христе Господе нашем. Ему же слава и держава во веки веков. Аминь.” (Древний патерик. 1874. С. 428).

Однажды к матери Сарре пришли пустынники. Она предложила пришедшим корзинку с плодами. Оставляя хорошие плоды, они ели только гнилые. Сарра сказала им: “Поистине вы пустынники!” (Достопамятные сказания. С. 269. № 8).

Один из старцев говорит: “Видел я в Келиях брата, постившегося всю Страстную седмицу. Когда наступал вечер (субботний), он уходил в церковь, чтобы не вкушать. Вообще он ел только немного свеклы с солью и без масла.” (Древний патерик. 1874. С. 79. № 83).

Рассказывали об авве Сисое: “Он не ел хлеба. В праздник Пасхи братия упрашивали его разделить с ними трапезу. Старец сказал им: “Я одно что-нибудь могу сделать: буду есть или хлеб, или яства, вами приготовленные.” Они сказали ему: “Ешь один хлеб.” Так он и сделал.” (Достопамятные сказания. С. 258. № 46).

“В самый полуденный зной, — поведал о себе авва Евагрий, — пошел я к святому отцу Макарию и, будучи истомлен жаром, попросил воды, чтобы охладиться питьем. Но он сказал: “Будь доволен тенью. Многие путешественники и мореплаватели терпят жажду не менее тебя!” Потом, когда я исповедал ему свои помыслы относительно воздержания, он сказал: “Поверь мне, сын! Целых двадцать лет я не употребил досыта ни хлеба, ни воды, ни сна. Хлеб мой ел я весом, воду пил мерой и позволял себе немного уснуть, прислонившись к стене.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 114. № 13).

Рассказывали об авве Макарии: “Когда случилось ему быть с братией, он полагал себе за правило: если будет вино, выпей для братии, но за один стакан вина не пей целый день воды. Поэтому, когда братия для успокоения давали ему (вина), старец с радостью принимал его, чтобы помучить себя. Но ученик его, зная обо всем, просил братию: “Ради Господа, не давайте ему, иначе он будет мучить себя в келии.” Братия, узнав это, более не предлагали ему вина.” (Древний патерик. С. 13. № 4; Достопамятные сказания. С. 144. № 10).

Некогда авва Силуан и ученик его Захария пришли в один монастырь, где их упросили вкусить немного пищи на дорогу. Когда вышли они из монастыря, ученик аввы увидел воду на дороге и хотел попить. Старец сказал ему: “Захария, ныне пост!” — “Разве мы, отец, не ели?” — удивился ученик. “Ели, но это было делом любви, — сказал старец, — а теперь, сын мой, должны мы соблюсти свой пост.” (Достопамятные сказания. С. 259. № 1).

Когда-то прислали Макарию Александрийскому кисть свежего винограда. Ему очень хотелось его съесть, но он отослал эту кисть одному больному брату, которому также хотелось винограда. С великой радостью получив виноград, брат этот по своему воздержанию послал его другому брату, как будто ему самому не хотелось винограда. Но и этот брат, получив гроздь, поступил с ней таким же образом, хотя ему и самому очень хотелось отведать ягод. Таким образом виноград перебывал у многих братий, и ни один не захотел его съесть. Наконец, последний брат, получив его, отослал опять к Макарию, как дорогой подарок. Макарий, узнав свой виноград и разведав, как все было, удивился и благодарил Бога за такое воздержание братии. (Лавсаик. С. 57).

Однажды пришли посетители к старцу, и он оставил их у себя обедать. Предложил им редечного масла, а они сказали ему: “Отец! Лучше дай нам немного хорошего масла.” Услышав это, он перекрестился и сказал: “Существует ли другое масло, кроме этого, я не и знаю.” (Достопамятные сказания. С. 55. № 3).

Авва Вениамин рассказывал: “Когда после жатвы возвратились мы в скит, принесли нам из Александрии подаяние: на каждого — по алебастровому сосуду чистого масла. При наступлении следующей жатвы братия приносили, если что оставалось у них, в церковь, Я не открывал своего сосуда, но, просверлив его иглой, вкусил немного масла, и было у меня на сердце так, будто я совершил великий проступок. Когда же братия принесли свои сосуды нетронутыми, а мой был просверлен, то я устыдился, как обличенный в блуде.” (Достопамятные сказания. С. 55. № 1).

Авва Вениамин, пресвитер из Келий, рассказывал: “Пришли мы в скит к одному старцу и хотели дать ему немного масла, но он сказал нам: “Вот где лежит малый сосуд, который вы принесли мне три года тому назад; как вы положили его, так он и остался.” Услышав это, подивились мы добродетели старца.” (Достопамятные сказания. С. 55. № 2).

Взалкал однажды утром некий брат и боролся со своим помыслом, чтобы не вкушать пищи до третьего часа. Когда настал третий час, он решился терпеть до шестого. Когда же наступил шестой час, он размочил хлеб и, присев вкусить, опять встал и сказал: “Потерплю до девятого часа.” Настал и девятый час, и старец, сотворив молитву, увидел силу диавола, как дым, выходящую из его недра. Таким образом миновала его алчба. (Древний патерик. 1874. С. 74. № 70).

Однажды брат пришел к авве Пимену и говорит ему: “Что мне делать, отец? Меня мучает блудный помысл. Ходил я к авве Ивистиону, он сказал мне: “Не позволяй этому помыслу долго оставаться в тебе.” Авва Пимен отвечает брату: “Авва Ивистион, дела его высоки, он — с Ангелами и не знает, что у нас с тобой есть блудные помыслы. Если монах будет сдерживать свое чрево и язык и будет жить, как странник, то, поверь, он не умрет.” (Достопамятные сказания. С. 201, № 62).

Во время болезни подвижник Глинской пустыни монах Петр почти не принимал пищи, и накануне смерти у него появился было аппетит. Тогда многое ему предлагали, но он отказывался: “Все роскошное предлагаете,” — говорил он. “Батюшка, скушайте яйцо.” — “И это роскошь, и за это отвечать придется.” — “Чем кормить вас, батюшка?” — “Кулеш есть?” — спросил отец Петр. — “Есть.” — “Из котла?” — “Да.” — “Это я люблю, за это отвечать не буду.” Покушал немного, Прошло несколько часов, ему еще предлагают. “Надо иметь воздержание,” — сказал больной. В чай ему положили варенья. Подвижник посмотрел на стакан и сказал: “Чадо, помни, яко восприял еси благая в животе твоем.” Чай остался невыпитым. (Глинский патерик. С. 165).

Во время болезни в Великий пост 1895 года, за несколько недель до смерти, подвижнику Глинской пустыни иеросхимонаху Илиодору предложили покушать рыбы, чтобы подкрепиться. Старец улыбнулся и спросил: “На что мне силы?” — “Да вы, батюшка, ослабели, можете умереть.” — “И умереть хорошо, буди воля Господня, а рыбы не надо; какой же я после того буду иеросхимонах?” Так он и не пожелал воспользоваться разрешением для больных вкушать в пост рыбу. (Глинский патерик. С. 141).

Поведали об одном старце, что однажды ему захотелось огурца. Он взял огурец, повесил его перед глазами. Не попустив желанию победить себя и не прикоснувшись к огурцу, старец укорял себя и приносил покаяние в самом пожелании.

Однажды авва Зенон проходил Палестину и, утомившись, сел перекусить возле огуречных грядок. Помысл говорил ему: “Возьми один огурец и съешь, ибо что в этом важного?” Но он отвечал своему помыслу: “Воры подвергаются наказанию, так испытай себя, можешь ли ты перенести наказание.” Так он пять дней простоял на жаре и, изнуренный зноем, сказал сам себе: “Не могу снести наказания.” Потом обратился к своему помыслу: “Если не можешь, то не воруй и не ешь ворованное.” (Достопамятные сказания. С. 81. № 6).

Некогда преподобный Савва работал в монастырском саду, и возникло у него желание съесть прежде определенного часа яблоко, которое было красиво и на вид весьма вкусно. Будучи воспламенен этим желанием, он сорвал яблоко с дерева, но, раздумав, мужественно преодолел намерение и благочестивыми мыслями стал упрекать себя: “Красив был для взора и приятен на вкус тот плод, который умертвил меня через Адама. Адам предпочел духовной красоте то, что казалось приятным для телесных очей, и насыщение чрева почел драгоценней духовных удовольствий, но через это он ввел смерть в мир. Поэтому я не должен презирать добродетель воздержания, не должен отягчаться душевной дремотой. Ибо, как появлению всяких плодов предшествует цвет, так воздержание предшествует всякой добродетели.” Этими благочестивыми мыслями Савва преодолел свою похоть, бросил яблоко на землю и растоптал его ногами, попирая вместе с яблоком и похоть. (И. Помяловский. Палестинский патерик. Вып. 1. С. 5).

Как преподобный Елеазар умел побеждать свои желания, показывает следующее повествование: “Случалось, что ему приходило на мысль вкусить рыбы. Он готовил ее, ставил перед собой и, не дотрагиваясь, укорял себя в невоздержании. Нетронутая пища оставалась в келии, и когда она начинала разлагаться, подвижник говорил себе: “Ешь теперь, если хочешь.” (Соловецкий патерик. С. 89).

Старцы, собравшись, согласились между собой представить Патриарху для рукоположения во пресвитера авву Иакова. Авва, услышав об этом, бежал в Египет. Отцы поспешно отправились за ним в погоню. Так случилось, что они пришли на то же поле, на котором скрывался авва Исаак. Было уже поздно, наступила ночь, и старцы расположились тут для ночлега, а бывшего при них осла пустили на траву. Осел, ходя по полю, к утру пришел на то место, где скрывался авва; и старцы, начав утром искать осла, вместе с ним нашли, к своему удивлению, и авву. Они хотели связать его, но он не допустил этого, сказав: “Я уже не убегу. На это есть воля Божия. Не уйти мне от нее, куда бы ни убежал.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 246. № 1).

Близ некоего общежительного монастыря жил отшельник, стяжавший многие добродетели. К нему однажды пришли монахи из общежития, поэтому он и вынужден был разделить с ними трапезу раньше, чем в обычный свой час. По окончании трапезы братия сказали ему: “Ты несколько скорбишь, авва, что сегодня вкусил пищи не в свой обычный час?” Он отвечал им: “Я прихожу в смущение тогда, когда поступаю по своей воле.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 469. № 61).

Брат сказал великому старцу: “Авва! Мне бы хотелось найти старца по моей воле и жить с ним!” Старец отвечал на это: “Хорошо твое желание, владыка мой!” Брат, не поняв слов старца, подумал, что он признал его мнение правильным и утвердил его. Старец, заметив это, сказал ему: “Так-то! Если найдешь старца, соответствующего твоей воле, то намереваешься жить с ним? Значит, желаешь не того, чтобы тебе последовать воле старца, но чтоб старец последовал твоей воле, и в этом надеешься найти преуспеяние.” Тогда брат понял свою ошибку и пал в ноги старцу, принося покаяние: “Прости меня! Я очень тщеславился, думая, что я хорошо сказал, между тем как ничего хорошего не было ни в моих словах, ни в мыслях.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 505. № 116).

Рассказывали об авве Пафнутии. Он не любил вина. Однажды в дороге, встретившись с шайкой разбойников, увидел он, что разбойники пьют вино. Атаман разбойников знал старца, знал также, что он не пьет вина. Но, видя Пафнутия в великом утомлении, наполнил чашу вином и, взяв в руку меч, сказал старцу: “Если не выпьешь, убью тебя.” Старец, поняв, что разбойник хочет исполнить заповедь Божию, и желая обратить его на путь спасения, принял чашу и выпил. Тогда атаман раскаялся перед старцем и говорит: “Прости мне, авва! Оскорбил я тебя.” Старец отвечает: “Уповаю, что Бог за эту чашу сотворит с тобой милость и в этом веке, и в Будущем.” — “И я надеюсь на Бога, — сказал атаман, — и с этого времени никому не сделаю зла.” Таким образом, старец, отказавшись от своей воли для Господа, обратил на путь спасения всю шайку разбойников. (Достопамятные сказания. С. 235. № 2).

Некий брат подделал ключ, отворил келию одного из старцев и взял его деньги. Старец же написал хартию: “Господин брат, кто бы ты ни был, окажи любовь, оставь половину на мою нужду.” И, разделив деньги на две части, положил хартию. Тот же, придя в другой раз и разорвав хартию, взял все деньги. Спустя два года он стал умирать, и душа его не выходила. Тогда, призвав старца, сказал ему: “Помолись за меня, отче, ибо я украл твои деньги.” Спросил старец: “Почему же не признался ты прежде?” И когда стал он молиться, тот предал дух. (Древний патерик. 1874. С. 370. № 30).

Авва Спиридон, пастырь овец, настолько был свят, что удостоился быть пастырем людей, ибо в одном из кипрских городов, а именно в Тримифунте, он был избран епископом. Но по великому своему смирению он, будучи епископом, пас и овец. Однажды воры, забравшиеся к нему, невидимой силой были связаны у самых ворот овчарни. На рассвете пришел пастырь к овцам и, увидев воров со связанными назад руками, узнал о случившемся. Сотворив молитву, авва Спиридон развязал воров. Потом долго убеждал и увещевал их, чтобы они старались жить честными трудами, а не воровством, и, подарив им одну овцу, отпустил, добавив с любовью: “Чтобы не подумали, что вы даром стерегли овчарню.” (Достопамятные сказания. С. 267. № 1).

Шайка разбойников, грабивших на берегах Нового озера, досадовала на то, что поселились на острове люди, которые могут знать о ее делах. Хищники приплыли на челнах к Красному острову. “Сыны беззакония, — грозно сказал отшельник преподобный Кирилл Новоезерский при встрече с ними, — вы забыли, что есть грозный суд правды Божией, и на пустой остров явились для грабежа, у пустынника думаете найти свою корысть. Что вы делаете? Все мое серебро — в моей келии!” Один из разбойников поспешил в келию преподобного, а на других вдруг напал мрак. Скоро из келии послышались жалобные вопли их товарища: он просил избавить его от двух юношей, которые нещадно его били. Ослепленные разбойники стали просить преподобного отпустить их с миром. И преподобный вошел в келию, поднял лежавшего без чувств разбойника и отпустил всех мирно. “Впредь не злодействуйте, чтобы не быть в аду,” — сказал им преподобный. В другой раз воры сняли колокол с бедного храма обители и поспешили переправиться на другой берег, но заблудились и вынуждены были вернуться в обитель. “Зачем вы пришли сюда?” — спросил их преподобный. Те пали к его ногам и просили прощения. “Еще не бывало того, — сказал угодник Божий, — чтобы кто-то был счастлив чужим добром. Алчешь чужого — потеряешь свое. Вор не бывает богат, а бывает горбат. И с умом воровать — беды не миновать. Вот трудовая копейка до веку живет. Заработанный ломоть лучше краденого каравая. Помните эту народную мудрость.” Затем велел накормить их и отпустил с миром. (Троицкий патерик. С. 147).

Авва Серапион рассказывал: “Когда я был молод, встав однажды от трапезы, по действию диавола похитил одну долю хлеба и съел ее тайно от аввы. А поскольку я продолжал это делать в течение какого-то времени, то, обуреваемый страстью, не мог уже преодолеть себя. Совесть меня осуждала, а сказать старцу я стыдился. Случилось же по устроению человеколюбивого Бога прийти каким-то людям к старцу ради душевной пользы. Они спрашивали его о своих помышлениях. Старец сказал им: “Ничто не причиняет столько вреда монахам и радости демонам, как утаение помыслов от духовных отцов.” Он говорил им о воздержании. Во время этой беседы я размыслил, что Бог открыл обо мне старцу, и, сокрушаясь о грехе, начал плакать, потом выбросил хлеб из-за пазухи, который по злому обычаю похищал, и, повергшись на пол, просил прощения за прошедшее и молитвы об утверждении в будущем. Тогда сказал мне старец: “Чадо! Когда я еще молчал, твоя исповедь освободила тебя от этого плена, и ты, произнося осуждение на самого себя, убил уязвляющего тебя в укрывательстве демона. Хотя до сих пор ты и допускал его управлять собой, не противясь ему и не обличая его, но теперь больше не будет он иметь в тебе места, будучи изгнан из твоего сердца.” Еще не закончил старец своих слов, как вдруг нечистая сила представилась как огненное пламя, выходящее из-за пазухи. Оно наполнило храмину смрадом, так что присутствующие думали, что сожжено было множество серы. Тогда старец сказал: “Познай слово мое! Через это знамение Господь явил свидетельство твоего освобождения.” (Древний патерик. 1874. С. 62. № 27).

Шел один мирянин со своим сыном к авве Сисою в гору аввы Антония. По пути сын его умер. Отец не смутился, но с верой принес его к старцу и пал перед ним, поставив тело сына так, будто тот кланяясь авве, чтобы получить благословение. Затем отец встал, оставив сына у ног старца, и вышел из келии. Старец, думая, что сын еще кланяется ему, говорит отроку: “Встань и выйди вон.” Умерший тотчас встал и вышел. Отец, увидев его, изумился. Вернувшись к старцу, он поклонился ему и рассказал в чем дело. Старец, выслушав, опечалился, ибо не хотел этого. Ученик же его запретил мирянину рассказывать об этом до самой смерти старца. (Достопамятные сказания. С. 252. № 16).

Старец Зосима рассказал нам следующее: “Однажды моего ученика укусила змея, отчего он внезапно скончался, истекая кровью. В большом горе прихожу я к отшельникам Феодору и Павлу. Увидев меня в большом расстройстве и скорби, прежде, чем я успел им поведать о своем горе, они спросили: “Что с тобой, авва Зосима? Умер брат твой?” — “Да,” — говорю им. Пройдя вместе со мной и увидев его распростертым, они сказали мне: “Не печалься, авва Зосима, Бог милостив!” И, воззвав к умершему, сказали: “Брат Иоанн, встань! Ты нужен старцу!” И брат тотчас поднялся с земли. Найдя змею, они перед нами рассекли ее надвое.” (Луг духовный. С. 499).

Были два брата по духу: диакон Евагрии и священник Тит. И имели они друг к другу любовь великую и нелицемерную, так что все дивились их единодушию и безмерной любви. Ненавидящий же добро диавол, который всегда ходит, ...как рыкающий лев, ища, кого поглотить (1 Пет. 5:8), возбудил между ними вражду. И такую ненависть вложил он в них, что они уклонялись друг от друга, не хотел один другого видеть в лицо. Много раз братия молили их примириться между собой, но они и слышать не хотели. Когда Тит шел с кадилом, Евагрий отбегал от фимиама; когда же Евагрий не отбегал, Тит проходил мимо него, не покадив. И так пробыли они много времени в греховном мраке, приступали к Святым Тайнам: Тит, не прося прощения, а Евагрий, гневаясь, — до того вооружил их враг. Однажды Тит сильно разболелся и, будучи уже при смерти, стал горевать о своем прегрешении и послал к диакону с мольбой: “Прости меня, ради Бога, брат мой, что я напрасно гневался на тебя.” Евагрий же отвечал жестокими словами и проклятиями. Старцы, видя, что Тит умирает, насильно привели Евагрия, чтобы помирить его с братом. Увидев его, больной приподнялся немного, пал ниц к его ногам и сказал: “Прости и благослови меня, отец мой!” Тот же, немилостивый и лютый, отказался простить в присутствии всех, говоря: “Никогда не примирюсь с ним, ни в этом веке, ни в будущем.” И вдруг Евагрий вырвался из рук старцев и упал. Его хотели поднять, но увидели, что он уже мертв. И не могли ему ни руки вытянуть, ни рта закрыть, как у давно умершего. Больной же тотчас встал, как бы никогда и не был болен. И ужаснулись все внезапной смерти одного и скорому выздоровлению другого. Со многим плачем погребли Евагрия. Рот и глаза у него так и остались открыты, а руки — растянутыми. Тогда старцы спросили Тита: “Что все это значит?” И он рассказал: “Видел я Ангелов, отступавших от меня и плачущих о моей душе, и бесов, радующихся моему гневу. И тогда начал я молить брата, чтобы он простил меня. Когда же вы привели его ко мне, я увидел Ангела немилостивого, держащего пламенное копье, и когда Евагрий не простил меня, ангел ударил его, и тот упал мертвым. Мне же Ангел подал руку и поднял меня.” Услышав это, убоялись братия Бога, сказавшего: “Прощайте, и прощены будете” (Лк. 6:37). (М. Викторова, Киево-Печерский патерик. С. 55).

В конце прошлого века в обители Преподобного Сергия служил иеродиакон лет 35-ти — отец Иаков. Заболели у него ноги и совсем отнялись. Отец Иаков неописуемо скорбел о своей болезни. Находясь в больнице, он однажды глубокой ночью, чтобы утолить свою скорбь, начал читать акафист Преподобному Сергию и слезно просить его о помощи. Вдруг видит наяву, как палата наполняется светом, и в этом свете предстает ему Преподобный Сергий. Подойдя к больному, Преподобный, преисполненный неописуемой отеческой любви и ласки, говорит: “Ты просишь выздоровления и продолжения жизни, но на это нет воли Божией, так как дальнейшая жизнь для тебя бесполезна. Примирись и покорись воле Божией, устрояющей все промыслительно к нашему благу.” После этого Преподобный Сергий стал для иеродиакона невидим. Тогда сердечно утешенный отец Иаков, желая увидеть, куда направился Преподобный Сергий, поднялся с постели и влез на подоконник с помощью рук. Лучи неземного света показывали, что Преподобный направился к Троицкому собору. Когда видение кончилось, отец Иаков в полной беспомощности стал звать больничного служителя. Тот, увидев больного на подоконнике, удивился и спросил его, как он там очутился? Тогда отец Иаков рассказал ему о своем видении Преподобного Сергия и о том, что Преподобный, выйдя от него, скрылся в Троицком соборе. После явления Преподобного Сергия отец Иаков жил недолго. Он тихо скончался в смиренной преданности воле Божией. (Троицкие листки с луга духовного. С. 8).

Один брат, разгневавшись на другого, встал на молитву, прося, чтобы Бог дал ему долготерпение в отношении к брату и чтобы искушение это прошло без вреда. В то же самое время он увидел дым, исходящий из своих уст. Вместе с тем прошел и его гнев. (Древний патерик. 1874. С. 72. № 65).

Авва Исидор поведал о себе: “Однажды я пошел на торг продать немного сделанных мной корзин. Заметив, что по поводу продажи во мне возникает гнев, я оставил корзины и бежал.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 243. № 5).

Однажды во время жатвы авва Иоанн, услышав, что один брат говорит гневно и скорбно со своим ближним, оставил жатву и поспешно удалился. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 293. № 36).

Авва Иоанн поведал: “Однажды я шел по скитской дороге со своим рукоделием. Встретившись с хозяином верблюдов и вступив с ним в разговор, я заметил, что словами его могу быть приведен в гнев. Тогда я немедленно бежал, оставив свои корзины.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 293. № 37).

Некто Исаак-монах рассказывал следующий случай из своей жизни. “Однажды, — говорил он, — я поссорился с братом и стал гневаться на него. Между тем, сидя как-то за своим рукоделием, я вспомнил о своей ссоре, раскаялся и, движимый страхом ответственности перед Богом, думал: “Что мне делать?” В это время вошел ко мне какой-то юноша и, не сотворив, как следовало, крестного знамения, сказал: “Ты согрешил и тревожишься, доверься мне и будешь спокоен.” Я же, поняв, что это диавол, отвечал: “Уйди, ибо ты не от Бога.” Он же говорит: “Жаль мне тебя: дело свое ты губишь, а все-таки ты мой.” — “Нет, — говорю, — не твой я, диавол, а Божий.” Он сказал: “Гнев держащих и зло помнящих Бог передал нам. Ты же три недели гневаешься на своего брата.” Я отвечал: “Лжешь.” А он: “Ты зло имеешь на него, а держащих злопамятство ожидает геенский огонь, и я к таким людям приставлен, и ты — мой.” Услышав это, я тотчас же пошел к брату, поклонился ему и примирился с ним. Что же? Возвратившись домой, я увидел, что диавол, не потерпев моего примирения, из злобы, сжег мое рукоделие и рогожу, которую я обыкновенно подстилал, когда молился.” (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 11).

Некий брат, живя в общежительном монастыре и часто побеждаясь гневом, сказал сам себе: “Пойду в пустыню, может быть, там, не имея с кем ссориться, успокоюсь от страсти.” Он вышел из монастыря и стал жить один в пустыне. Однажды он наполнил водой сосуд и поставил его на землю. Сосуд внезапно опрокинулся. Во второй раз случилось то же самое. В третий раз кувшин также опрокинулся. Монах, рассердясь, схватил кувшин и ударил о землю. Кувшин разбился. Придя в себя, брат начал размышлять о случившемся и понял, что враг поругался над ним. Тогда он сказал: “Вот! Я — один, однако побежден страстью гнева. Возвращусь в монастырь: видно, везде нужна борьба с самим собой и терпение, в особенности же — помощь Божия.” Монах возвратился в свою обитель. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 460. № 47).

Два брата были во вражде между собой. Во время гонения на христиан их схватили и, подвергнув многим мучениям, посадили в тюрьму. Один из них сказал другому: “Брат! Нам должно примириться и не гневаться одному на другого, потому что завтра мы должны умереть и предстанем Господу.” Но тот отказался от примирения. На другой день их вывели из тюрьмы, чтобы отсечь им головы. Брату, желавшему примириться, голова была отрублена прежде, и он в вере отошел ко Господу. Другой же, не хотевший примириться, отрекся от Христа. Мучитель спросил: “Почему ты не отвергся вчера, прежде пытки, чтоб избежать ран, а отвергся только сегодня?” Он отвечал: “Я преступил заповедь Господа моего — не примирился с братом. За это Бог оставил меня и отъял от меня Свою помощь. Лишенный ее, я отрекся от Христа.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 456. № 38).

Борьба с гневом ставилась великими подвижниками благочестия, в частности преподобным Серафимом Саровским, в большую заслугу борющемуся. Однажды пустынножитель Марк спросил преподобного Серафима: “Кто в нашей обители выше всех предстоит перед лицом Божиим?” Старец, недолго думая, сказал: “Повар из бывших солдат на кухне.” И объяснил при этом свои слова так: “Характер у повара от природы огненный. Он готов в запальчивости убить человека, но его непрестанная борьба внутри души привлекает к нему великое благоволение Божие. За такую борьбу ему подается свыше благодатная сила Святого Духа, ибо непреложно Божие слово, которое говорит: “Побеждающему (себя) дам место сесть с Собой и облеку в белые одежды.” И, наоборот, если человек не борется с собой, то доходит до ужасного ожесточения, которое влечет душу к верной гибели и отчаянию. (Троицкие листки с луга духовного. С. 81).

Авва Анастасий передал нам рассказ о затворнике авве Георгии. “Однажды ночью я встал, чтобы ударить в било (я был канонархом), и слышу, что старец плачет. Подойдя к нему, я спросил: “О чем ты так плачешь, авва?” Старец молчал. “Скажи же мне о причине твоего плача,” — продолжал я спрашивать. “Как мне не плакать, — сказал старец, вздохнув из глубины души, — когда Господь наш прогневался на нас. Мне казалось, что я стою перед Кем-то сидящим на высоком престоле. Многие, многие тысячи стоят вокруг престола, умоляя Его о чем-то. Но Он не склоняется на их молитвы. И приблизилась к Нему некая Жена, облеченная в порфиру. Припав к Нему, Она воскликнула: “Умилостивись же, хотя бы ради Меня!” Но Он остался непреклонен. Я плачу и рыдаю в сильном страхе за то, что угрожает нам.” Он рассказал мне об этом в четверток утром, а на следующий день, в пятницу, в девятом часу произошло страшное землетрясение, разрушившее города приморской Финикии.” (Луг духовный. С. 67).

Чтобы избавиться от молвы, преподобный Дионисий Афонский удалился на гору Олимп. Нашлись люди, которые дали знать Сакку-агарянину, владельцу того места, где поселился преподобный, что в пределах его владений какой-то инок строит монастырь. Агарянин взбесился, явился к Лариссу, турецкому аге, в ведении которого находился Олимп с его окрестностями, и, жалуясь на своеволие иноков, потребовал, чтобы их предали суду. И зарождающийся монастырь, как основанный без позволения хозяина горы, уничтожили. Горько было преподобному, когда один из преданных ему людей, священник лито-хорийской деревни, известил его о начавшихся против него кознях. Чтобы не дать волю гневу, он со слезами удалился в так называемое место Загора, что почти по соседству с Олимпом. Но Бог призывал его к Олимпу и своими судьбами устроил его славное и торжественное возвращение. Произошло все так. С того самого времени, как, вследствие неприязненных действий агарянина, преподобный удалился с Олимпа, в окрестностях той горы установилась чрезвычайная засуха, так что жителям грозили голод и пагуба. К еще большей печали, разразилась необычайная гроза, и градом побило фруктовые деревья, виноградники и нивы и даже повредило сами жилища. Гром разражался с необыкновенной силой, молнии сверкали ослепительно, наводя на всех страх и ужас. Напрасно совершали молебны и плакали: гнев Божий не утихал. Тогда все поняли причину бедствий. Сам агарянин, виновник изгнания преподобного Дионисия и его братства, ужаснулся и затрепетал, когда христиане объяснили ему, что Бог карает их за святого отшельника. Наконец, он решился послать нарочных в сопровождении нескольких христиан с просьбой к преподобному, чтобы, не помня обид, он возвратился на Олимп и продолжал там свою уединенную жизнь. Незлобивый старец был тронут смирением своего врага и снова погрузился в невозмутимую тишину олимпийских пустынь. С того времени подвижническая жизнь преподобного Дионисия текла спокойно. (Афонский патерик. Ч. 2. С. 43).

Монах Ирон пятьдесят лет провел в пустыне и превзошел всех живущих в ней иноков своим равноангельским житием. Но гордость погубила и такого подвижника. Он вообразил, что соседние с ним иноки держатся не такого устава, какого бы, по его мнению, следовало держаться. И стал относиться к ним с презрением. Диавол, заметив зародившееся в старце самомнение, не замедлил приложить старание, чтобы погубить его, и достиг своего. Он явился ему в образе светлого ангела, а самообольщенный монах принял его действительно за такового. Диавол предложил старцу броситься в колодец, говоря, что-де за святую жизнь ему от этого вреда не будет. Старец послушался, и... вытащили его из колодца едва живым. На третий день он скончался. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 371).

Знал я в Иерусалиме одну девственницу, которая шесть лет носила власяницу и, заключившись в своей келии, отреклась от всех удовольствий и вела жизнь самую воздержанную. Но потом, оставленная Божией помощью за чрезмерную гордость — родоначальницу всякого зла, она впала в блуд. Это случилось потому, что она подвизалась не по духовному расположению и не по любви к Богу, но напоказ людям, ради суетной славы, которой ищет растленная воля. Демон тщеславия, отвлекая ее от благочестивых помыслов, возбудил в ней желание осуждать других. Когда же она пришла в опьянение от демона гордости и еще начала соуслаждать ему, святой Ангел — страж целомудрия — отступил от нее. (Лавсаик. С. 110).

Увидев девицу, двадцать пять лет пребывавшую в безмолвии, авва Серапион сказал ей: “Что ты сидишь здесь?” — “Я не сижу, — отвечала она ему, — а иду.” — “Куда же ты идешь?” — спросил ее Серапион. “К Богу моему,” — отвечала девица. Говорит ей раб Божий: “Жива ты или умерла?” Она говорит ему: “Верую Богу моему, что умерла для мира, ибо кто живет по плоти, тот не пойдет к Богу.” Услышав это, блаженный Серапион сказал ей: “Чтобы уверить меня в том, что ты умерла для мира, сделай то, что я делаю.” Она отвечала ему: “Приказывай только возможное, и я сделаю.” Он отвечал деве, что для мертвого, подобного ей, все возможно, кроме нечестья, и потом сказал ей: “Сойди вниз и пройдись.” — “Я не выхожу двадцать пять лет, — отвечала она ему, — как же теперь пойду?” — “Вот, — сказал Серапион, — не говорила ли ты: я умерла для этого мира? Очевидно, потому, что и мир для тебя не существует. А если так, то мертвый ничего не чувствует, и для тебя должно быть все равно — выйти или не выходить.” Девица, услышав это, пошла. Когда она вышла и дошла до церкви, блаженный сказал ей: “Если хочешь уверить меня в том, что ты умерла и уже не живешь для людей, чтоб угождать им, сделай то, что я могу сделать, и тогда убедишь меня, что ты действительно умерла для этого мира.” — “Что же, — спросила девица, — должна я сделать?” — “Сними с себя платье, как я, — сказал он, — положи на плечи и иди по городу, а я без стыда пойду впереди тебя.” — “Но если, — отвечала она, — я сделаю это, то многих соблазню таким бесстыдством, и кто-нибудь скажет, что это сумасшедшая или беснующаяся.” — “Тебе что за дело, если это скажут, — отвечал ей блаженный Серапион. — Ведь ты говоришь, что умерла для людей, а мертвецу нет никакого дела до того, бранит ли его кто или смеется над ним, потому что он нечувствителен ко всему.” Тогда говорит ему девица: “Прошу тебя, прикажи мне совершить какой-нибудь другой подвиг, и я сделаю, а пока я не дошла еще, только молюсь о том, чтобы дойти до такой степени.” После этого раб Божий, бесстрастный Серапион, сказал ей: “Смотри же, сестра, не возвеличивайся, будто ты святее всех, и не хвались, что ты умерла для этого мира. Теперь ты узнала, что еще жива и угождаешь людям. Я могу быть более мертвым, чем ты, и то, что я умер для мира, могу доказать делом, именно тем, что равнодушно взираю на него, ибо, не стыдясь и не соблазняясь, могу сделать то, что приказывал тебе.” Так, научив ее смиренномудрию и сокрушив ее гордость, блаженный оставил девицу и удалился. (Лавсаик. С. 217).

Один старец-столпник, спасавшийся близ Едессы, на вопрос святителя Феодора, епископа Едесского, что именно заставило его взойти на столп и столько лет он собирается на нем подвизаться, отвечал: “Вместе со старшим братом я расстался с миром еще в юности. Сначала три года мы провели в монастыре, а затем ушли в пустыню и, найдя там две пещеры, поселились: я — в одной, брат — в другой. Время мы проводили в безмолвии, посте и молитве и сходились только в воскресные дни. Такая жизнь в пустыне для меня продолжалась, однако, недолго. Раз, когда мы оба вышли из своих пещер для сбора злаков и кореньев для еды и были на некотором расстоянии друг от друга, я вдруг заметил, что брат мой внезапно остановился, как будто чего-то испугавшись, а потом стремглав побежал и скрылся в своей пещере. Недоумевая, что бы это значило, я пошел к месту его внезапной остановки, чтобы посмотреть, что там такое. И что же? Вижу рассыпанным громадное количество золота. Недолго думая, снял я с себя мантию, собрал в нее неожиданно найденное сокровище и с большим трудом принес в свою келию. После этого, не сказав брату ни слова, я ушел в город, купил там большой дом, устроил в нем странноприимницу и больницу и при них основал монастырь, поместив в нем сорок иноков. Поручив все это опытному игумену и вручив ему на нужды тысячу златниц, другую же тысячу раздал я бедным и, снова оставив мир, пошел к своему брату. На пути я начал высокоумствовать и осуждать брата за то, что он не хотел сделать добра из найденного им золота. Когда я подходил к пещере брата, то помыслы высокоумия и самомнения уже совершенно овладели мной. Но в это самое время является мне Ангел Божий с грозным видом и говорит: “Знай, что все, что ты совершил, не стоит прыжка, сделанного твоим братом через золото, и он несравненно выше и достойнее тебя перед Богом. Ты даже недостоин того, чтобы видеть его, и это будет до тех пор, пока покаянием и слезами не очистишься от греха.” После этого Ангел стал невидим, а я пошел к пещере брата и, к своему ужасу, действительно, не смог увидеть его. Много тут я пролил слез, столь много, что пришел в совершенное изнеможение. Наконец, Господь сжалился надо мной, и голос свыше указал мне идти на это место, где теперь видишь меня и где я живу уже сорок девять лет. Здесь только в последнее, пятидесятое, лето Ангелом возвещено мне полное прощение и обещание, что я увижусь с братом в Обителях Небесных.” (В. Гурьев. Пролог. С. 352).

Однажды два брата пришли к некоему старцу, у которого не было обычая употреблять пищу ежедневно. Увидев братьев, он принял их с радостью и сказал про себя: “Пост имеет свою награду.” Потом присовокупил: “Употребляющий пищу ради любви совершает две добродетели: отсекает свою волю и исполняет заповедь странноприимства.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 507. № 121).

Пришли однажды к авве Зенону братия и спросили его: “Что значит написанное у Иова: ”...Небеса нечисты в очах Его” (Иов 15:15).” Старец сказал на это: “Братия оставили исследование своих грехов и взялись за исследование небесного. Значение же этих слов таково: чист — один Бог, и потому Писание сказало, что Небо нечисто перед Ним.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 128. № 5).

Авва Пафнутий, ученик аввы Макария, рассказывал, что старец говорил о себе: “Когда я был отроком, вместе с другими детьми пас коров. Сверстники мои пошли воровать смоквы и, когда бежали назад, уронили одну, Я поднял ее и съел. Ныне, когда вспоминаю об этом, сажусь и плачу.” (Достопамятные сказания. С. 153. № 36).

В некоем городе жил один юноша, который сотворил много зла, и ремеслом его было то, что он обкрадывал мертвецов, Но вот однажды благодать Божия коснулась его сердца, ужаснулся он своих злых дел, вспомнил Божий суд и решился в покаянии и смирении провести остаток жизни. Придя к пещерам, где лежали обворованные им мертвецы, он сначала горько плакал, не смея даже произнести имени Божия, а потом и совсем затворился в одной из пещер. Но тут и началась ужасная для него бесовская брань. Прошла неделя его жития в гробищах, и бесовские полчища явились и возопили: “Где же этот скверный и нечистый, который, пресытившись грехом, теперь хочет показать себя целомудренным и благочестивым? Неужели думаешь быть помилованным, содеяв столько зол? Выходи скорее отсюда и приступай к своим прежним делам. Блудницы и скупщики краденого уже ждут тебя. Что же не идешь, чтобы удовлетворить свои скверные желания? Смотри, если не пойдешь, то мы возьмем свое. И к чему так морить себя? И ты, окаянный, думаешь избежать муки? Не наш ли ты? И потому не всем ли нам повинен? Посмеешь ли что-либо на все это ответить нам?” Так вопили бесы. Но юноша при всей своей горячей вере в беспредельное милосердие Божие к кающимся грешникам укреплялся Божиими помощью и силой и бесам ничего не отвечал. Долго-долго бесы продолжали мучить его своими воплями, но видели, что это мало помогает, и для того, чтобы опять взять юношу в свои руки, по попущению Божию начали наносить зло и его телу. Бесы много раз так сильно били его, что оставляли едва живым. И были времена, что юноша не мог даже шевельнуть ни одним своим членом. Между тем родные разыскали его и, найдя в пещере, спросили: “Зачем ты пришел сюда?” Не зная его намерений, они всячески его убеждали возвратиться домой, но юноша не послушался их. Бесы же продолжали его мучить, а родные приходили к нему и снова умоляли уйти из пещеры. Юноша говорил им: “Нет, лучше умру я в этих гробницах, чем возвращусь в мир на смертные грехи.” И сколько близкие ни увещевали его, он остался непреклонным, и они вынуждены были одни возвратиться домой. По их удалении бесы снова напали на юношу с таким остервенением, что едва не убили его. Но зато это уже было последнее их нападение. Видя юношу непоколебимым, как скала, терпеливым и мужественным, они, наконец, удалились от него, вопия: “Да, благодатью Божией и своим терпением ты одолел нас!” И после этого юноша уже не видел зла от бесов и без обиды, сказано, жил в гробах до своей смерти. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 9).

Преподобный Давид прежде был разбойником. Много делал зла, многих убивал. Он был такой, говорит описатель его жития, “как никто же другой был зол.” Однажды, отдыхая на горе со своими товарищами и размышляя о своей жизни, он пришел в ужас от своих дел, раскаялся и решился оставшиеся дни посвятить служению Богу. Бросив своих сообщников, он пришел в монастырь и просил привратника доложить о себе игумену, говоря, что он хочет быть монахом. Игумен не замедлил прийти к нему и, думая, что он по преклонным летам не выдержит монашеского подвига, отказался принять его в монастырь. Давид усерднее начал просить, игумен не принимал. Огорченный отказом, он, наконец, воскликнул: “Да знаешь ли ты, отче, кто я? Я — Давид, атаман разбойников. Если ты не примешь меня, клянусь тебе, что снова примусь за свои дела, приведу сюда своих товарищей, разорю монастырь и никого не оставлю из вас в живых.” Услышав это, игумен решился принять его и, постригая, дал ему ангельский образ. Что же затем? Затем, говорится в его житии, “начал Давид подвизаться воздержанием, удерживать себя смирением. И всех преуспел, иже в монастыре, семьдесят черноризец. И тех убо вся и всегда поучал и всем на успех был. Единою же седящу ему в келии, ста пред ним Ангел, глаголя ему: “Давиде, Давиде, простил тябя Господь, будешь отныне чудеса творить.” И потом Давид много чудес Богом сотворил: слепые просвети, хромых ходить сотвори и бесноватые исцели.” Так-то велико, братие, и неизреченно милосердие Божие к кающимся грешникам! (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 22).

Некая женщина, впав в тяжкий грех и не будучи в силах из-за стыда поведать его своему духовному отцу, пришла к святителю Иоанну Милостивому, Патриарху Александрийскому, и, упав к его ногам, воскликнула: “О преблаженный, я такой тяжкий грех соделала, что не имею сил сказать о нем. Но при этом верую, что ты один можешь разрешить меня от него!” Иоанн сказал: “Если с верой пришла сюда, то исповедуй мне свой грех.” Женщина отвечала: “Не могу, Владыко.” — “Ну так, если стыдишься, — сказал Иоанн, — пойди напиши на хартии свой грех и принеси ко мне.” — “И этого не могу сделать,” — сказала женщина. “Так запечатай хартию и принеси сюда.” Женщина исполнила повеленное, принесла хартию к Иоанну и умоляла его, чтоб он не распечатывал ее. После этого она удалилась из города, в котором жила, а святейший Патриарх на пятый день после того скончался и был погребен. Узнав об этом, женщина возвратилась в город и, думая, что грех ее уже известен, если не многим, то некоторым, в страшной скорби пришла ко гробу Иоанна и стала вопить: “О человек Божий! И тебе-то одному я не осмелилась открыть свой грех, а теперь знают о нем все. Не отступлю от гроба твоего до тех пор, пока ты не известишь меня о том, где мое рукописание. Я верую, что ты не умер, но и сейчас жив.” И так вопия, женщина пробыла у гроба Святейшего Патриарха, не вкушая пищи, три дня. В третью ночь является ей Патриарх с двумя епископами, которые ранее были погребены рядом с ним, и говорит: “О женщина, когда же ты перестанешь беспокоить нас и орошать наши могилы слезами? Возьми хартию и, распечатав, посмотри, что в ней.” Женщина взяла хартию, и видение кончилось. Распечатав ее, женщина увидела в ней, что рукописание ее греха зачеркнуто, а ниже написано следующее: “Иоанна ради, раба Моего, загладился твой грех.” — “И рада бысть жена, — заключает сказание, — возвратися в дом свой, приимши отпущение грехов.” (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 168).

Авва Агафоник, настоятель Кастеллийской киновии святого Саввы, рассказывал: “Однажды я пришел в Руву к отшельнику авве Пимену. Найдя его, я поведал ему свои помыслы. Настал вечер, и он пустил меня в пещеру. Тогда стояла зима, и в ту ночь было особенно холодно, так что я озяб страшно. Утром приходит ко мне старец и говорит: “Что с тобой, чадо?” — “Прости, отче! Я очень плохо провел ночь от холода.” — “Правда? Но я, чадо, не озяб.” Я удивился этому, потому что он был наг. “Сделай милость, скажи мне, почему ты не озяб?” — спросил я. “Пришел лев, лег подле меня и согревал собой. Впрочем, я скажу тебе, брат, что я буду съеден зверями.” — “За что?!” — “Когда я еще находился на нашей родине (они оба были из Галатии), пас овец. Однажды пришел странник. Мои собаки бросились на него и на моих глазах растерзали. Я мог бы его спасти, но не сделал этого. Я оставил его без помощи, и мои собаки съели его. Знаю, что и мне предстоит такая же участь.” И, действительно, через три года старец, по его слову, был съеден зверями.” (Луг духовный. С. 197).

Жил некогда в Царьграде один человек, весьма славный, и богатый, и милостивый к бедным. Но был у него один порок: он всю свою жизнь провел в грехе прелюбодеяния и в старости без покаяния в этом грехе скончался. После его смерти у Патриарха Германа с его епископами о душе умершего произошел спор. Одни говорили, что умерший спасен, ибо написано, что “избавление мужу есть богатство,” а другие, напротив, говорили, что умерший погиб, потому что сказано: в чем застану, в том и сужу. После этого Патриарх повелел всем монастырям и затворникам молиться об умершем Богу, чтобы Он открыл его загробную участь. И Господь открыл одному затворнику, где пребывает та душа. Затворник этот призвал Патриарха и при всем народе сказал ему: “В эту ночь во время молитвы я увидел некое место, с правой стороны которого был рай, исполненный неизреченных благ, а с левой — огненное озеро, из которого пламень восходил до облаков. Между раем и страшным пламенем стоял привязанный умерший муж и, взирая на рай, громко стонал и горько рыдал. И подошел к нему светоносный Ангел и сказал: “Что напрасно стонешь? Вот ради твоей милости ты от муки избавлен, а за то, что не оставил своего беззакония до смерти, лишен ты блаженного рая.” Слыша это, Патриарх и бывшие с ним, одержимые страхом, сказали: — Правду говорит Апостол: “Бегайте блуда” (1 Кор. 6:18). И что теперь скажут говорившие: “Если мы и блуд творим, но зато милостыней своей будем избавлены от наказания”? Вот и умершему нужно было и милостыню творить, и чистоту соблюсти, без которой никто не узрит Бога. Никакой пользы не приносит серебро, подаваемое нечистой рукой и с душой нераскаянной. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 897).

Архиепископ Вологодский Никон вспоминает из детства такой случай. “Когда мне было девять лет, в нашем селе Чашникове, в 25 верстах от Москвы, умерла просфорница приходской церкви в возрасте 85 лет. Всю свою жизнь она провела в благочестии и чистоте и перед своей кончиной пожелала освятить себя Таинством Елеосвящения. Таинство это совершал над ней священник села Чашникова отец Иоанн в присутствии всего села. Болящая во все время соборования была в полной памяти. Как только прочтено было последнее, седьмое, Евангелие, она стала все более и более слабеть. Свеча выпала из ее рук, и дыхание незаметно прекратилось. Священник благословил усопшую иерейским благословением и, обратясь к родным, предложил им одеть ее в погребальные одежды, а сам стал разоблачаться. В этот момент все присутствующие видят, как усопшая открывает глаза, и слышат, как она тихо, но ясно говорит: “Святителю Христов, отче Николае! Тот грех содеян мной в юности и забыт мной. Но я виновна в нем и каюсь Господу перед тобой. Святитель Божий, прошу тебя, прости и разреши меня от этого греха.” И с этими словами она снова тихо предала свой дух Богу.” (Троицкие листки с луга духовного. С. 75).

Однажды авва Павел пошел с лошаками. На постоялом дворе оказался ребенок, которого, по козням диавола, лошак раздавил до смерти. Сильно огорченный этим, авва Павел удалился и пришел в Арон. Сделавшись отшельником, он постоянно оплакивал смерть младенца. “Я был причиной смерти ребенка, и меня будут судить на суде, как убийцу.” Поблизости находилось львиное логовище, и авва Павел ежедневно подходил к нему, ударял и раздражал зверя, чтобы тот растерзал его. Но лев не делал ему никакого вреда. Увидев, что ему не удается раздразнить зверя, он решил так: “Вот я лягу на пути льва. Он выйдет, направится к реке для утоления жажды и пожрет меня.” Лег. Спустя некоторое время лев действительно показался, но, подобно человеку, со всей осторожностью прошел, не задев старца. Тогда старец вразумился, что Бог простил ему его прегрешение. Возвратясь в свою обитель, он жил в ней, принося всем пользу примером своего подвига до самой своей кончины. (Луг духовный. С. 122).

Пресвитеру Пиаммону дана была благодать откровений. Однажды, принося Бескровную Жертву Господу, он увидел близ престола Ангела Господня. У Ангела в руках была книга, в которую он записывал имена иноков, приступавших к святому престолу. Старец внимательно смотрел, чьи имена пропускал Ангел. После окончания литургии он призвал к себе каждого из пропущенных Ангелом и спросил, нет ли у него на совести какого-нибудь втайне совершенного греха. И при этой исповеди открыл, что каждый из них повинен в смертном грехе. Тогда он убедил их принести раскаяние, и сам вместе с ними, повергаясь перед Господом, день и ночь со слезами молился, как если бы сам был причастен к их грехам. И пребывал в покаянии и слезах до тех пор, пока снова не увидел Ангела, предстоявшего престолу и записывающего имена приступавших ко Святым Тайнам. Записав имена всех, Ангел стал даже по имени называть каждого, приглашая приступить к престолу для примирения с Богом, И, увидев это, старец понял, что принято их раскаяние, и с радостью допустил всех к престолу. (Руфин. Жизнь пустынных отцов. С. 112).

Сын одной матери, молодой человек, вел жизнь рассеянную. Скорбящая мать открыла свою скорбь преподобному Макарию Овручскому и просила его помочь. Преподобный взялся врачевать больного душой сына. Он то призывал его к себе, то бывал в доме матери, уговаривая сына прийти в себя. Рассеянный сын, долго не внимавший ничему, как-то раз спросил: “Зачем принуждают долго молиться?” Преподобный отвечал: “Долгие молитвы совершают иноки по обету, и это к тебе не относится. Но вот что относится к тебе: оставаться без молитвы — то же, что осудить душу на голодную смерть. Читай одну молитву “Отче наш” и в ней найдешь все: и свет богопознания, и уроки жизни, и утешение, и силу для духа. Прочесть эту молитву со вниманием, думаю, нетрудно.” Рассеянный сын послушался, И что же вышло? Прочтя раз молитву, он захотел прочесть ее в другой и в третий раз. Затем молитва до того полюбилась ему, что он стал читать ее часто и, читая, учился добру, стал трудиться, жить со вниманием к себе, переменился во всем и был утехой матери до гроба. (Прот. А. Хойнацкий. Волыно-Почаевский патерик. С. 216).

Однажды возникла вражда между двумя селениями из-за границы, проходящей меж ними. Узнав об этом, человек Божий Аполлоний поспешил прийти для водворения мира. Но люди, увлекаясь яростью, отнюдь не склонялись к миру, особенно — одна сторона, крепко надеявшаяся на силу какого-то разбойника. Этот человек, по-видимому, и был поджигателем вражды. Поговорив с этим разбойником и заметив его упорство, Аполлоний сказал ему: “Если, друже, ты поможешь мне водворить мир, я умолю Бога, и Он отпустит тебе твои прегрешения.” Услышав это, разбойник тотчас с мольбой бросился к ногам человека Божия. Потом, обратившись к толпе, следовавшей за ним, приказал разойтись с миром. Все разошлись по домам, а сам он остался с Аполлонием, умоляя его об исполнении обещания. Аполлоний взял его с собой и, идя дорогой, наставлял: “Тебе необходимо сперва решиться совершенно изменить свою жизнь и затем терпеливо молить Бога о милосердии. Ожидай с верой исполнения обещания, ведь ...все возможно верующему (Мк. 9:23).” Настала ночь, и они вместе легли спать в обители. И вот оба видят во сне: они — на Небе и стоят перед престолом Христа. Крутом стоят Ангелы и святые, вознося молитвы Господу. И сами они начинают молиться. И вот глас Божий прогремел над ними: “Нет общения света со тьмой! Нет части неверному с верным! Но ради молитв твоих, Аполлоний, дано будет ему спасение.” Что видели, что слышали они, того не может пересказать язык, не может услышать ухо. Пробудившись от сна, они обо всем поведали братии. И велико было общее изумление, когда тот и другой рассказывали об одинаковом сновидении. Раскаявшийся и ставший уже святым разбойник, совершенно изменив свою жизнь и весь внутренний строй, обратился к чистоте и благочестию, точно волк сделался агнцем. (Руфин. Жизнь пустынных отцов. С. 45).

Говорят об авве Антонии, что он сказал: “Я видел Духа Божия нисходящим на троих: на авву Афанасия (и дано ему патриаршество), на авву Пахомия (и дано ему начальство над общежитиями), и на авву Макария (и дана ему благодать исцеления недугов).” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 40. № 197).

После кончины своего старца авва Иоанн постился сорок дней, и ему было небесное видение, причем он слышал голос: “На какого больного ты ни возложишь свои руки, он исцелится.” И вот утром, по Промыслу Божию, подходит к нему человек и приводит свою жену, у которой был рак. Муж начал просить, чтобы он исцелил ее. Авва назвал себя грешником и недостойным такого дела. Однако муж неотступно молил его, чтобы он склонился на его просьбу и помилосердовал о его жене. Тогда он, возложив руку, осенил грудь (крестным знамением), и женщина немедленно получила исцеление. С той поры Бог явил через него много других знамений не только при жизни, но и по его смерти. (Луг духовный. С. 73).

Пришли мы однажды к отшельнику авве Иоанну, по прозвищу Огненный. Вот что рассказал он нам со слов аввы Иоанна Моавитского: “Во святом граде была одна монахиня, отличающаяся благочестием и великим усердием в угождении Богу. Диавол, позавидовав девственнице, внушил одному молодому человеку сатанинскую страсть к ней. Но удивительная дева, усмотрев козни диавола и сожалея о молодом человеке, взяла корзинку и, положив в нее немного моченых бобов, удалилась в пустыню. Устраняя юношу от соблазна, она заботилась о спасении его души и себе самой искала безопасное место в пустыне. Прошло довольно много времени. Промысл Божий устроил так, что не осталась неизвестной ее добродетельная жизнь. В пустыне Иордана увидел ее один отшельник. “Мать, что ты делаешь в этой пустыне?” —- спросил он ее. “Прости меня, — отвечала она, желая скрыть свой подвиг. — Я сбилась с пути. Сделай милость, отче, ради Господа, укажи мне дорогу.” Но отшельник, узнав свыше об ее подвиге, сказал: “Поверь мне, мать, ты вовсе не теряла пути и не ищешь его. Хорошо зная, что ложь от диавола, расскажи мне всю правду, зачем пришла ты сюда?” — “Прости, отче! — отвечала дева. — Один юноша соблазнился мной, почему я и удалилась в эту пустыню. Я предпочла скорее умереть здесь, чем служить для кого-нибудь соблазном, по слову Апостола.” — “Сколько же времени ты прожила здесь?” — “По благодати Христа, семнадцать лет.” — “Но как же ты питалась?” Отшельница, показав корзинку с мочеными бобами, отвечала: “Вот эту самую корзинку, которую ты видишь, я взяла с собой, когда вышла из города. В ней было немного бобов. Но Бог оказал мне, недостойной, такую милость, что столько уж времени я питаюсь ими, а они не убавляются. И знай, отче, что Его благость так покрывала меня, что в течение этих семнадцати лет — до нынешнего дня — не видел меня ни один человек, а я видела всех.” Выслушав это, отшельник прославил Бога.” (Луг духовный. С. 212).

Был некий военачальник, старый летами, но нечестивый. Некая дева, принадлежавшая его ведомству, не вступившая в брак, хотя уже имевшая возраст законный для брака, оставив мать и родных, убежала в общество жен-подвижниц (женщины тоже, подобно мужчинам, подвизаются и вступают на поприще добродетели). Военачальник, узнав о ее бегстве, наказал мать и держал ее в оковах до тех пор, пока она ему не указала жилище благочестивых жен. Пользуясь своей силой, он похитил оттуда девицу и привел в свой дом. Несчастный, он надеялся насытить свое невоздержание. Но Тот, Кто фараона подверг великим и тяжким наказаниям за Сарру, жену Авраама, Кто поразил слепотой содомлян, когда они покушались напасть на бестелесных, как на странников, Тот, ослепив и этого нечестивца, предоставил девице возможность убежать. Когда военачальник вошел в терем, та, которую стерегли здесь, тотчас вышла и исчезла и вернулась в вожделеннейшее для себя убежище. Таким образом, этот безрассудный увидел, что не может победить предызбравшую обручение Богу, и принужден был успокоиться и больше уже не искать ту, которая была им похищена, но при Божией помощи скрылась. (Блаж. Феодорит. История боголюбцев. С. 113).

Игумен авва Исидор поведал: “За восемь миль от города Саввии есть селение, и в нем — храм. Там служит досточудный священник, родители которого против воли заставили его вступить в брак. Однако не только он сам чуждался плотских вожделений, хотя был молод и состоял в законном супружестве, но убедил и свою супругу проводить свою жизнь с ним в целомудрии и чистоте. Они выучили Псалтирь и вместе занимались псалмопением в храме, сохранив девство до старости.” (Луг духовный. С. 132).

Оставшись после родителей сиротой, Амун на двадцать втором году от роду принужден был своим дядей вступить в супружество. Не сумев воспротивиться настоятельному требованию дяди, он решил обвенчаться, пробыть в брачном покое и выполнить все брачные обряды. Но как только все провожавшие их в брачный покой вышли, блаженный Амун запер дверь и начал беседовать со своей блаженной супругой: “Приди сюда, госпожа и сестра моя, я поговорю с тобой. В нашем браке ничего особенно хорошего нет. И правильно мы сделаем, если с нынешнего же дня станем спать порознь. Сохраняя таким образом свое девство, мы угодим и Христу.” Вынув потом из-за пазухи Библию, как бы от лица Апостолов и Самого Спасителя, начал он читать юной девице, незнакомой с Писанием, изъясняя ей большую часть прочитанных мест своим богопросвещенным умом и наставляя ее в девственной и непорочной жизни, так что она, исполнившись благодатью Христовой, сказала: “И я, господин мой, решилась с радостью проводить святую жизнь и буду делать все, что повелишь мне.” — “Я повелеваю и прошу, — отвечал он, — чтобы каждый из нас жил отдельно.” Но это еще было тяжело для нее, и она сказала: “Останемся в одном доме, только ложе у нас будет разное.” Так жил он с ней в одном доме лет восемнадцать. Весь день работал в саду и в роще. Вечером, придя домой и помолившись, он вместе с супругой вкушал пищу, потом возносил ночные молитвы и совершал молитвословия. Рано поутру уходил в свой сад. Когда они оба достигли бесстрастия, — воздействовали молитвы святого Амуна, — наконец, блаженная говорит ему: “Я хочу сказать тебе нечто, господин мой. Если ты меня послушаешь, я удостоверюсь, что ты меня истинно по Богу любишь.” Он сказал ей: “Говори, что ты хочешь сказать.” Она продолжала: “Ты муж благочестивый и подвизаешься в правде, и я ревную твоему житию, нам, действительно, лучше жить отдельно. Многие получат от этого пользу; теперь же, когда ты непорочно живешь со мной о Господе, твое столь великое совершенство любомудрия от всех сокрыто мной. Это неблагоразумно.” Поблагодарив ее и воздав хвалу Богу, Амун говорит ей: “Хорошо ты придумала, госпожа и сестра моя. Если тебе угодно, оставайся в этом доме, а я построю себе другое жилище.” Разлучившись с ней, он пошел внутрь горы Нитрийской. Прожив еще двадцать два года в пустыне и достигнув высоты подвижнической добродетели, святой Амун скончался, или, лучше сказать, почил в монашеской жизни шестидесяти двух лет от роду. (Лавсаик. С. 24).

Братия хвалили авве Антонию одного монаха. Когда этот монах пришел, Антоний захотел испытать, перенесет ли он оскорбление, и, увидев, что не переносит, сказал ему: “Ты похож на село, которое на вид красиво, а по сути — разграблено разбойниками.” (Достопамятные сказания. С. 6).

У аввы Арсения один брат попросил наставления. Старец сказал ему: “Всеми своими силами подвизайся так, чтобы твое внутреннее делание было благоугодно, и победишь внешние искушения. (Достопамятные сказания. С. 14).

Авва Маркелл рассказал братии следующее. Однажды, когда встал он ночью на молитву, вдруг услышал трубный звук и шум, как будто от воинской брани. Старец пришел в смятение и недоумевал: откуда этот трубный звук и какая брань может быть в пустыне? Когда он так размышлял, вдруг предстал перед ним бес и закричал: “Что задумался? Подлинно, здесь происходит брань, но если не хочешь, чтобы мы с тобой воевали, то ступай и спи, и не будем нападать. С ленивыми мы не воюем, а имеем дело лишь с постниками и с бдящими в молитвах. Лишь с ними у нас брань.” (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 496).

Рассказывал о себе один из фиваидских старцев, что он — сын идольского жреца. Будучи ребенком, он сиживал в храме и видел своего отца, приносившего жертву идолам. Однажды, после того как отец вышел из храма, сын вошел тайно в храм и увидел там сатану. Тот сидел на троне, многочисленное воинство предстояло ему. И вот! Приходит один из его князей, поклоняется ему. Сатана спрашивает его: “Откуда ты?” Князь отвечает: “Я был в такой-то стране, возбудил там войну и большое смятение, произвел кровопролитие и пришел возвестить об этом тебе.” Сатана спросил: “За какое время ты это сделал?” — “За тридцать дней.” Сатана велел бить его бичами, сказав: “Только-то и всего, что ты сделал за такое продолжительное время!” Тут другой пришел и поклонился ему. Сатана спросил: “Откуда ты?” Демон отвечал: “Я был в море, воздвиг бурю, потопил корабли, умертвил множество людей и пришел возвестить тебе об этом.” Сатана спросил: “За какое время ты это сделал?” Он отвечал: “В двадцать дней.” Сатана повелел и этого бить бичами, сказав: “Почему ты за столько дней сделал так мало?” И третий пришел и поклонился ему. И этого он спросил: “Ты откуда?” Демон отвечал: “Я был в таком-то городе. Там праздновалась свадьба, я возбудил ссору и произвел большое кровопролитие, убил самого жениха и пришел возвестить тебе об этом.” Сатана спросил: “За сколько дней ты это сделал?” Демон отвечал: “За десять.” Сатана повелел и этого, как действовавшего неревностно, бить бичами. И еще один демон пришел поклониться ему. Сатана спросил: “Откуда?” Демон отвечал: “Из пустыни. Исполнилось сорок лет, как я борюсь там с одним из монахов и едва одержал над ним победу: вверг его этой ночью в любодеяние.” Сатана, услышав это, встал с трона, начал целовать демона, снял царский венец, который был на его голове, возложил на голову демона и посадил его возле себя на престоле: “Ты совершил великое и славное дело.” Увидав и услыхав это, сын жреца сказал сам себе: “Монашеский чин, должно быть, имеет великое значение.” Он принял христианство и вступил в монашество. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 479. № 82).

Рассказывали об одном старце: “Пришел он в скит с сыном, который еще питался молоком и не знал, что такое женщина. Когда мальчик достиг мужского возраста, то демоны представили ему ночью женские образы. Он открыл это своему отцу. Старец подивился. Случилось однажды сыну быть с отцом в Египте. Увидел он там женщин и говорит своему отцу: “Вот те самые, которые ночью приходили ко мне в скит.” Старец отвечал ему: “Это сельские иноки, сын мой, они имеют иной вид, чем пустынники.” При этом старец удивился, каким образом в скиту демоны могли показать ему женские образы? И тотчас возвратились они в свою келию.” (Древний патерик. 1874. С. 93. № 24).

Брат безмолвствовал в своей келии. Демоны, приняв вид ангелов, хотели обольстить его: они приходили к нему, будили его, показывали ему свет и приглашали к божественной службе. Брат пошел к некоему старцу и сказал: “Авва! Ангелы приходят ко мне и приглашают к божественной службе.” Старец сказал: “Не слушай их, сын, это — демоны, и когда они придут будить тебя, скажи им: “Я, когда мне захочется, встану.” Получив такое наставление, брат возвратился в келию. На следующую ночь демоны, по принятому ими обычаю, опять пришли будить его. Но он отвечал так, как было ему заповедано: “Я, когда захочу, встану, а вас не послушаю.” Они возразили: “Этот злой старик, лицемер, сбил тебя с толку! К нему приходил брат, прося денег взаймы. Деньги у старца были, но он обманул брата, сказал, что у него нет денег, и не дал брату. Из этого следует, что он лицемер.” Брат встал рано утром, пошел к старцу и пересказал ему слышанное от бесов. Старец сказал на это: “Что у меня были деньги — правда, а что я не дал брату, просившему взаймы, то поступил так, зная, что причиню вред его душе, если дам. Я признал за лучшее нарушить одну заповедь, чтоб исполнением ее не впасть в нарушение десяти. Из-за этого могло бы произойти значительное смущение, причиной которого были бы деньги, если бы я их дал. А ты не слушай демонов, которые хотят обольстить тебя.” Убежденный словами старца, брат ушел в свою келию. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 500. № 110).

Однажды явились авве Евагрию три демона в священнических одеяниях, намереваясь препираться с ним о вере. Один назвал себя арианином, другой — евномианином, третий — последователем Аполлинария. Евагрий, имевший Духа премудрости, легко победил их. Авва умер пятидесяти четырех лет от роду, “скончался вмале и исполнив лета долга,” по изречению Писания. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 111).

Авва Павел, настоятель монастыря аввы Феогния, рассказывал, что говорил ему один старец-подвижник. “Однажды он сидел в своей келии и занимался рукоделием — плел корзины — и пел псалмы. Вдруг через окно вошел в келию как бы отрок-сарацин и начал плясать. “Старик, хорошо ли я пляшу?” — спросил он. Тот ничего не отвечал. “Как тебе нравится моя пляска, старик?” — снова спросил он. Последовало абсолютное молчание. “Что ж, по-твоему, негодный старик, ты что ль великое дело делаешь? Так я тебе скажу, что ты соврал в шестьдесят пятом, в шестьдесят шестом и в шестьдесят седьмом псалмах.” Тогда он встал, повергся перед Богом, и пришедший тотчас исчез.” (Луг духовный. С. 190).

Авва Ор поведал: “Знал я такого человека, к которому явились однажды злые духи в образе небесного воинства и в ангельском одеянии на огненных колесницах и со множеством оружия. Точно собрались на войну против какого-нибудь сильного властителя. И тот, кто казался царем над ними, сказал: “Человек, ты исполнил уже все. Тебе остается только поклониться мне, и я вознесу тебя, подобно Илии.” Услыхав это, инок впал в раздумье: “Что ж это значит? Ежедневно поклоняюсь я Спасителю и Царю моему. Если бы это был Он, стал ли бы требовать от меня того, что, как Ему хорошо известно, я делаю беспрестанно?” И тотчас ответил: “У меня есть Царь, Которому я неустанно служу, а ты — не царь мой!” И после этих слов враг никогда более не являлся.” (Руфин. Жизнь пустынных отцов. С. 29).

Праведный муж пресвитер Апеллий был по ремеслу кузнецом и изготовлял то, что нужно было для братии. Однажды в безмолвии ночи он занят был своей работой. Диавол, приняв вид красавицы, пришел к нему как бы с заказом. Апеллий схватил голой рукой из горна кусок раскаленного железа и бросил ей в лицо. Страшно и пронзительно вскрикнув так, что услышали все жившие по соседству братия, она исчезла, и с тех пор он без всякого вреда стал брать голой рукой раскаленное железо. (Руфин. Жизнь пустынных отцов. С. 74).

Однажды сатана, приняв образ пресвитера, пришел к авве Иоанну и всем видом показывал, будто очень спешит и хочет побыстрее преподать ему Причастие. Но блаженный Иоанн, узнав его, сказал: “Отец всякого обмана и всякого лукавства, враг всякой правды! Ты не только непрестанно обольщаешь души христиан, но и дерзнул надругаться над самими Святыми Таинствами.” Диавол отвечал ему: “Не удалось мне уловить тебя. Подобным способом я обольстил одного из твоих братии и, лишив рассудка, довел его до сумасшествия. Многие праведники много молились за него и едва смогли привести его в разум.” Сказав это, демон удалился. (Лавсаик. С. 137).

Дважды в неделю приносили авве Иакову из-под горы воду. Демон, приняв вид аввы, встречал несущего по дороге и забирал воду; несшему же приказывал идти назад, а воду выливал. Сделав это два-три раза, он заставил авву Иакова страдать от жажды. Измучившись, авва спросил того, кто обыкновенно приносил воду, почему он уже в продолжение пятнадцати дней не приносит ему воды? Тот отвечал: “Я приносил ее три-четыре раза, и ты же брал ее у меня.” — “Где, — спросил авва, — я брал у тебя принесенную воду?” Когда слуга показал место, Иаков сказал: “Хотя бы тысячу раз ты видел меня на этом месте, не отдавай сосуда прежде, чем придешь в келию.” Таким образом он разрушил злой навет демона. (Блаж. Феодорит. История боголюбцев. С. 176).

Демон всегда злобен, лукав, хитер, бесстыден. После нескольких поражений он через год после поселения святого Петра на Афоне избрал новое средство к низложению великого подвижника, средство самое хитрое, а потому только горше посрамился он в своих злоухищрениях. Окаянный демон преобразился в одного из слуг святого Петра и явился в его пещеру. С крайним бесстыдством стал обнимать и лобызать своего господина, потом сел и начал беседу, прикрытую самой ловкой и бесстыдной лестью, даже сопровождая ее слезами. “От многих слышали мы, господин мой, честь моя и свет мои, — говорил бес, — что варвары и безбожники, схватив тебя на войне, увели пленным в Самарскую крепость. Вдруг мы слышим, что Он, Всеблагой, извел тебя из той гнусной темницы и под Своим руководством привел в Рим. Но Богу снова было угодно повергнуть нас в глубокую печаль и неутешный плач: нам неизвестно было, куда ты скрылся из Рима. Когда же не могли не только найти тебя, но даже и слышать, что с тобой, мы начали усердно просить великого Чудотворца Николая. Святой Николай, теплый помощник всем с верой призывающим имя его, не презрел нас, недостойных, и скоро открыл нам тебя, сокровенное и многоценное наше сокровище. И вот я, любящий тебя сильнее всех твоих рабов, предварил их и пришел к тебе, моему господину. Само собой ясно, что теперь тебе, господин мой, ничего другого не остается, как принять на себя труд отправиться со мной в наш славный дом и явлением своим в кругу домашних и друзей неизреченно обрадовать их. Ты сам знаешь, как много в нашем месте людей, преданных страстям, которые для обращения от диавольской лести к истинному богопознанию имеют нужду, кроме Бога, еще и в другом каком-либо наставнике. Великая тебе готовится от Бога награда, если ты этих обольщенных диаволом возвратишь законному Владыке Богу.” Это и другое и больше того говорил демон. Святой, сам не постигая причины своего волнения во время бесстыдной демонской беседы, начал смущаться и невольно чувствовал неприятный трепет сердца. Но иначе и быть не могло: при демонских явлениях человеку его душа всегда смущается; в присутствии же Ангела Божия она радуется и чувствует неизъяснимое удовольствие. Находясь в этом гнетущем состоянии, святой плакал и, орошая лицо свое слезами, говорил демону: “Знай, человече, что в это место привел меня не Ангел, не человек, а Сам Бог и Пресвятая Богородица, и потому без Их воли я не могу выйти отсюда.” Демон, лишь только услышал пресвятое имя Пренепорочной, вдруг исчез, как призрак. Святой Петр не мог надивиться злоумышлению, коварству и дерзости демона и, от всей души возблагодарив Бога и Царицу Небесную, начал снова подвизаться со смирением и сокрушением сердца в молитве, воздержании и посте, так что достиг в меру истинной любви и чистоты ума. (Афонский патерик. Ч. 1. С. 25).

Однажды сын тьмы, коварный и многокозненный демон преобразовался в ангела света. Дерзко и нагло похитив не принадлежащий ему образ, он с обнаженным мечом в руке встал близ пещеры святого Петра Афонского и сказал ему: “Петр, искренний служитель Христов! Изыди вне, выслушай от меня некие таинства Божии и душеполезные наставления.” Святой на то сказал демону: “А ты кто, и откуда пришел и с какими полезными для меня назиданиями явился сюда?” — “Я архистратиг силы Божией, — отвечал демон. — Всемогущий послал меня возвестить тебе некие пренебесные тайны. Мужайся же, крепись и радуйся, ибо уготован тебе неувядаемый венец и божественная слава. Ныне ты должен оставить это место и идти в мир, чтобы от твоего добродетельного жития и высокого учения восприняли пользу и другие души человеческие. В намерении переселить тебя отсюда Господь иссушил и источник воды, из которого ты пил.” Для лучшего обольщения святого прехитрый изобретатель зол, злокозненный враг спасения человеческого, попущением Божиим, действительно, тогда воспрепятствовал течению воды. Но святой Петр на надутую лесть падшей гордыни отвечал самым смиренным образом: “Неужели я, смердящий и паршивый пес, стою того, чтоб пришел ко мне Ангел Господень?” А лжеангел в ответ: “Не удивляйся, святе! Ты в нынешние времена своими подвигами превзошел древних святых и пророков Моисея, Илию, Даниила и Иова. Великим ты признан на Небесах за превеликое твое терпение. Илию и Моисея ты превзошел постом, Даниила — житием со смертоносными змеями, а Иова — совершенством терпения. Но выйди отсюда, своими собственными глазами удостоверься в оскудении воды и потом без всякого сомнения иди в мирские монастыри. „Там, — так глаголет тебе Господь Вседержитель, — там Я всегда буду с тобой, и многих тобой спасу.” Вот прямая о тебе воля Божия!” Но святой явившемуся самозванцу отвечал: “Знай, что, если не придет сюда Госпожа моя Богородица, Которая посылала меня в это место, и помощник в моих нуждах Святитель Николай, я не выйду отсюда.” Диавол, как только услышал имя Пренепорочной, тотчас исчез. Тогда блаженный Петр увидел и крайнее злоумышление врага, и беспредельную вражду его против рабов Божиих, а вместе с тем — при державной защите их всемогущей десницей Божией — и все его бессилие перед ними. “Христе Иисусе, Боже и Господи мой! — произнес святой Петр из глубины души после удаления от него диавола, — вот враг мой, диавол, яко лев рыкая, ходит, ища поглотить меня, грешного, но Ты, Господи, не оставь меня, во все дни жития моего, всемощной Твоей помощью” (Афонский патерик. Ч. 1. С. 28).

Однажды ночью афонский святой Симон Мироточивый молился. Вдруг является перед ним демон в виде страшного дракона. Зевнув, он хотел проглотить святого, но так как не было на то соизволения свыше, не мог умертвить его, хотя одним ударом хвоста поверг преподобного наземь, ударив так сильно, что святой Симон в совершенном изнеможении едва мог собраться с духом и воспеть с пророком: ”...будут наступать на меня злодеи, противники и враги мои, чтобы пожрать плоть мою... (Пс. 26:2); а я, как глухой не слышу и как немой, который не открывает уст своих. ” (Пс. 37:14). Между тем страшный дракон не переставал бить его хвостом с намерением, если не совсем умертвить, когда бы допустил это Бог, то, по крайней мере, навести страх и таким образом выгнать его из пустыни. Но вместо страха, несмотря на невыносимую боль, святой Симон обратился к Богу с молитвенным воплем страдальческой души и, зная, что на самом деле это не дракон, а под видом его вооружился сатана, противопоставил ему имя Господа. (Афонский патерик. Ч. 2. С. 437).

Авва Ираклий поведал, что некий старец жил в идольском капище. Пришли к нему демоны и говорят: “Уйди из нашего места.” Старец отвечал: “У вас нет места.” Демоны начали разбрасывать его ветви, старец терпеливо собирал их. После этого демон, взяв его за руку, повлек из капища. Когда он дотащил старца до дверей, тот другой рукой уперся в дверь и воскликнул: “Иисусе! Помоги мне!” Демон тотчас убежал, а старец начал плакать. Господь сказал ему: “О чем ты плачешь?” Старец отвечал: “Плачу о том, что демоны дерзают владеть человеком и так поступать с ним.” Господь сказал ему: “Ты был нерадив. Когда же ты взыскал Меня, видишь, как скоро Я предстал тебе.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 246. № 1).

Преподобный Филарет не избежал упорной брани и искусов завистливого сатаны, который, не надеясь увлечь его в сети своего адского ловительства обыкновенными средствами, решился низринуть его со скалы в пропасть и таким образом положить конец его подвигам. Для этого сатана принял жалкий вид человека, потерпевшего кораблекрушение. Явившись на одной из соседних прибрежных скал, он жалобно кричал и умолял преподобного сойти и помочь ему в его бедственном положении. Не подозревая тайных покушений врага, преподобный, тронутый несчастьем мнимого человека, спустился к нему, желая узнать, чего он хочет. Едва только он приблизился к нему на отвесный край скалы, сатана столкнул его в пропасть, но не преуспел в своем чаянии. Бог сохранил Своего раба совершенно невредимым. (Афонский патерик. Ч. 2. С. 286).

Жил в миру юноша, живший с отцом и желавший быть монахом. Он упрашивал отца отпустить его в монастырь, но тот не соглашался. Тогда отца уговорили близкие друзья, и он согласился. Юноша, оставив родительский дом, вступил в монастырь. Постригшись в монашество, он начал исполнять монастырские послушания и ежедневно поститься. Потом он стал принимать пищу раз в два дня, наконец, раз в неделю. Настоятель монастыря, видя это, удивлялся и благословлял Бога за его воздержание и подвиг. После некоторого времени юный монах начал убедительно просить настоятеля отпустить его на отшельничество в пустыню. Авва сказал ему: “Сын! Отвергни это помышление, ты не сможешь вынести тяжкого подвига отшельнической жизни, в особенности же — искушений и злохитростей диавола. Если последует искушение, некому будет там успокоить тебя и избавить от возмущений, которые нанесет тебе враг.” Но монах еще усиленнее просил об уединении. Авва, видя, что нет никакой возможности удержать его, сотворил молитву и отпустил. Юноша пошел в пещеру и начал безмолвствовать, употребляя в пищу финики, а воду — из источника. Прожил он шесть лет отшельником, никого не видя. И вот приходит к нему диавол в виде старца-аввы. Лицо у него было страшное. Брат, увидев его, испугался, пал ниц и начал молиться, потом встал. Диавол сказал: “Помолимся, брат, еще.” Они помолились, и, когда окончили молитву, диавол спросил: “Сколько времени ты здесь живешь?” Он отвечал: “Шесть лет.” Диавол сказал: “Ты мой сосед! А я только четыре дня тому назад узнал, что ты живешь здесь. Моя келия недалеко отсюда, одиннадцать лет я не выходил из нее, вышел только сегодня, узнав, что ты живешь по соседству. При таком известии я подумал: “Схожу к этому человеку Божию и побеседую с ним о пользе для наших душ. Скажу ему и о том, что отшельничество наше не приносит никакой пользы, поскольку мы не причащаемся Святых Тела и Крови Христовых, так что я боюсь, как бы нам не сделаться чуждыми Христу, если мы удалимся от этого Таинства. Да будет тебе известно, брат, что в трех милях отсюда есть монастырь, имеющий пресвитера, сходим туда в воскресный день или через две недели, причастимся Тела и Крови Христовых и возвратимся в наши келии.” Совет диавола понравился брату. Когда наступил воскресный день, диавол опять пришел и позвал: “Пойдем, пора.” Они отправились в вышеупомянутый монастырь, где был пресвитер. Войдя в церковь, встали на молитву. По окончании молитвы брат оглянулся и, не видя того, кто привел его, подумал: “Куда он ушел? За какой-либо нуждой?” И долго ждал его, но он не приходил. Не найдя, стал спрашивать у братии того монастыря: “Где тот авва, который вошел со мной в церковь?” Они отвечали: “Мы не видели никого, видели только тебя одного.” Тогда брат понял, что это был демон, и сказал сам себе: “Смотри, с какой хитростью диавол извлек меня из моей келии. Но что из того? Я пришел для доброго дела: причащусь Тела и Крови Христовых и вернусь в свою келию.” По совершении литургии, когда брат хотел возвращаться, его остановил авва того монастыря, сказав: “Не отпущу тебя! Прежде раздели трапезу с нами.” По окончании трапезы брат возвратился в свою келию. И вот опять пришел к нему диавол в образе мирского молодого человека, осмотрел его с головы до ног и говорит: “Это он самый!” Потом снова начал смотреть на него. Брат спросил его: “Почему ты так смотришь на меня?” Он отвечал: “Думаю, что ты не узнаешь меня. Впрочем, как и узнать после столь продолжительного времени! Я — сосед твоего отца, сын такого-то. Твоего отца разве не так-то зовут? А имя матери твоей не такое ли было? Сестру твою так-то зовут. Твое прежнее имя было такое-то. Мать и сестра твои умерли уже более трех лет тому назад, а отец умер только что и сделал тебя своим наследником, говоря: “Кому мне завещать имущество, как не сыну, мужу святому, который оставил мир и проводит отшельническую жизнь ради Бога. Ему предоставлю все мои блага.” Потом, обратясь к нам, сказал: “Если кто из вас имеет страх Божий и знает, где находится мой сын, пусть известит его, чтоб он пришел сюда, принял имущество и раздал его нищим за свою душу и за мою.” Многие отправились искать тебя, но не нашли, а я, придя сюда по своим делам, узнал тебя. Не медли! Пойди продай все и исполни волю отца.” Брат отвечал: “Мне не следует возвращаться в мир.” Диавол сказал: “Если не пойдешь, имущество пропадет, а ты дашь ответ перед Богом. Что плохого в том, что говорю: пойди и раздай имение нищим и сиротам как благой распорядитель, чтоб блудницы и развратные люди не расхитили оставленного бедным? Что отяготительного в том, если ты пойдешь и, во исполнение воли отца, подашь милостыню ради спасения своей души? Потом возвратишься в келию.” Обольстив брата, диавол возвратил его в мир. Он проводил его до города и тут оставил. Монах хотел войти в дом своего отца как уже умершего, но сам отец вышел ему навстречу. Увидев сына, отец не узнал его и громким голосом спросил: “Ты — кто?” Монах смутился и не мог ничего ответить. И начал отец его допрашивать, откуда он. Тогда монах в смущении сказал: “Я твой сын.” Отец удивился: “По какой причине ты возвратился сюда?” Монах постыдился объяснить истинную причину своего возвращения, но сказал: “Любовь к тебе заставила вернуться, потому что я очень жалел тебя.” Он остался в отцовском доме, а по прошествии некоторого времени впал в любодеяние и подвергся тяжкому наказанию от своего отца. Несчастный! Он не прибег к покаянию, остался в мире. По этой причине я говорю, братия, что монах ни при каких обстоятельствах не должен оставлять своей келии, кто бы ни советовал ему это. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 487. № 94).

Авва Макарий жил в глубокой пустыне. Он жил в ней один, отшельником, а несколько ниже была другая пустыня, в которой жило много братий. Однажды старец смотрит на дорогу и видит: идет сатана в человеческом образе и проходит мимо него. Шел он в длинной льняной одежде, которая была вся в дырах. И в этих дырах висели сосуды. Великий старец спросил его: “Куда идешь?” Сатана отвечал: “Иду навестить братию.” — “Для чего же у тебя эти сосуды?” — спросил опять старец. Он отвечал: “Несу пищу для братии.” Старец спросил: “И все это с пищей?” — “Да, — отвечал сатана, — если кому одно не понравится, дам другое, если не это, так получит третье. Какое-нибудь, конечно, же понравится.” Сказав это, он пошел. Старец продолжал смотреть на дорогу до тех пор, пока он не вернулся. Как только старец увидел его, произнес: “Здравствуй!” — “Как же мне здравствовать?!” — отвечал сатана. “Почему же?” — спросил его старец. “Потому что все обошлись со мной сурово, никто не принял меня.” Старец спросил его: “И так не оказалось у тебя там ни одного друга?” — “Нет, только один монах у меня там приятель, он слушается меня и, когда увидит, кружится, как ветер.” Старец спросил его: “Как зовут этого брата?” — “Феопемпт,” — ответил сатана и ушел. Авва Макарий встал и пошел в ту самую пустыню, что располагалась несколько ниже. Братия, узнав об этом, взяли пальмовые ветви и вышли ему навстречу. Между тем каждый из них готовился, думая, что старец остановится у него. Но он спросил, кого из них зовут Феопемптом? Когда нашел его келию, вошел к нему. Феопемпт принял его с радостью. Оставшись с ним наедине, старец спросил его: “Как живешь, брат?” — “Молитвами твоими — хорошо,” — отвечал брат. Старец спросил: “Не искушают тебя помыслы?” — “Пока еще нет,” — отвечал брат. Он стыдился признаться. Тогда старец сказал: “Вот сколько уже лет я подвизаюсь, и все уважают меня, но и меня, старика, еще беспокоит дух блуда.” Феопемпт отвечал: “Поверь, авва, и меня также беспокоит.” Старец говорил то же и о других помыслах, будто они искушают его, и брат приходил в сознание. Потом спрашивает его: “Как ты постишься?” Брат отвечал: “До девятого часа.” — “Постись до вечера, — сказал старец, — и подвизайся, перечитывай Евангелие и другие писания. Если же придет к тебе помысл, не смотри вниз, но всегда устремляй взор свой горе, и Господь тотчас поможет тебе.” Сделав наставление брату, старец пошел в свою пустыню. Наблюдая по-прежнему, старец опять видит того же демона и спрашивает его: “Куда опять идешь?” — “Навестить братию,” — отвечал демон. Когда же сатана возвращался, святой спросил его: “В каком состоянии братия?” — “В худом,” — отвечал он. Старец спросил: “Почему так?” — “Все они суровы, — сказал демон, — и что всего хуже, тот приятель мой, который слушался меня, не знаю почему, развратился и не только не слушает меня, но сделался всех суровее. Я поклялся не ходить больше туда, разве только иногда.” Сказав это, демон оставил старца и ушел, а святой пошел в свою келию. (Достопамятные сказания. С. 140. № 3).

Авва Ириней рассказывал нам, что один старец, живший в скиту, увидел ночью, как диавол раздавал братии грабли и корзины. “Что такое?” — спросил старец. “Готовлю развлечение для братии, — отвечал диавол, — чтобы они были рассеянные во время славословия Бога.” (Луг духовный. С. 72).

Однажды демоны сказали святому Макарию Александрийскому, что без них не обходится ни одно собрание иноков: “Пойди-ка посмотри на наши дела.” — “Да запретит тебе Господь, демон нечистый!” — воскликнул Макарий. И, приступив к молитве, он стал просить Господа открыть ему, есть ли сколько-нибудь правды в похвальбе диавола. И после того пошел на торжество всенощного бдения. Там он снова просил Господа о том же. И вот он видит, как по всей церкви прыгают и точно на крыльях перелетают с одного места на другое какие-то, точно недоростки, эфиопы, безобразные на вид. В собрании был такой порядок: один читал псалмы, другие сидели и слушали или отвечали известными возгласами. Рассеявшиеся по церкви эфиопы, подбегая к каждому, точно заигрывали: кому двумя пальцами закрывали глаза, и тот начинал дремать, другому клали палец в рот, и тот уже зевал. Вот окончилось чтение псалмов, и братия поверглись для молитвы перед Богом. Тут перед одним промелькнул вдруг образ женщины, перед другим — какая-нибудь постройка, работа, перед всеми вместе — то одно, то другое. Лишь только злые духи, как актеры в театре, представляли что-нибудь, это тут же входило в сердце молящегося и порождало помышления. Но бывало и так: подбегают злые духи к молящемуся с каким-нибудь обманом и стремглав отскакивают, точно гонимые какой-то силой, и больше уже не осмеливаются останавливаться или проходить мимо таких. Зато к другим, более слабым братьям, они вскакивали на шею, на спину, видно, те невнимательно молились. Видя это, святой Макарий тяжко вздохнул и пролил слезы. Молитвословие окончилось, и святой Макарий пожелал удостовериться в истине видения. Призвав каждого из братии, над которыми в различных видах и образах издевались злые духи, спрашивал их, не думали ли они во время молитвы или о стройке, или о дороге, или о чем-либо другом, соответственно демонским искушениям, и каждый, действительно, признавался в том, в чем обличал его Макарий. Отсюда стало ясно, что все суетные и посторонние помышления, которые овладевают душой во время чтения псалмов или молитвы, порождаются от внушения демонов. Напротив, кто строго хранит свое сердце, от того бегут гнусные эфиопы. Устремленная к Богу и собранная в себе самой душа, особенно внимательная во время молитвы, не воспринимает ничего чуждого, ничего постороннего. (Руфин. Жизнь пустынных отцов. С. 103).

Старец по имени Матфей был прозорлив. Однажды, стоя на своем месте в церкви, он поднял глаза и посмотрел на братию, певшую по сторонам, и увидел: бес в образе ляха держит цветы, называемые лепками, обходит братию и бросает цветы в них. И если к кому из поющей братии цветок пристанет, тот, ослабев умом, постоит немного и, найдя какую-нибудь причину, уйдет из церкви в келию, заснет и уже не возвращается до конца службы. Если же бес бросит на кого цветок, и он не пристанет, то брат тот крепко стоит в пении, пока не кончится заутреня, и только уже тогда уходит в свою келию. Старец поведал об этом видении братии. (Киево-Печерский патерик. С. 11).

Благочестивый инок Евфимий имел от Господа дар прозорливости. Два брата были дружны, но не духовно, и сговорились тайно покинуть обитель. Во время литургии Евфимий, взглянув на поющих, увидел страшного косматого мурина, который крюком пытался стащить тех братьев с клироса. Крюк срывался, но мурин опять цеплял его за одежды братьев. Мурин несколько раз то исчезал, то появлялся, но совсем пропал только во время освящения Святых Даров. С трепетом смотрел на это старец. После обедни он рассказал преподобному Пафнутию Боровскому о том, что видел. Преподобный призвал иноков, кротко обличил их, и те с раскаянием признались во всем и исправились. (Троицкий патерик. С. 243).

Однажды ночью, стоя на молитве, монах Памфил был поражен страшным видением и от насилия ли бесовского или от одного только страха лишился чувств и наутро был найден бесчувственно лежащим на полу. “Я видел тогда, — рассказывал Памфил впоследствии, — стоящего перед окном человека с огненными глазами, дышащего пламенем. Он просился на ночлег. Потом вся келия наполнилась черными воронами, которые с громким карканьем летали и кружились вокруг меня.” (Соловецкий патерик. С. 181).

Однажды, когда Феофан утром совершал молитвенное правило, явились два беса с грозным видом. “Видите, — кричали они, — не хочет старик исправиться, раскидаем келию и убьем живущего в ней.” Старцу показалось, что они стали ломать келию: выбили окна, разбили двери и кричали: “Теперь не уйдет от нас.” Старец испугался, пал на землю, прося у Бога помощи и заступления, и бесы скоро исчезли. Помолившись, старец встал и увидел, что келия его цела и невредима. (Соловецкий патерик. С. 151).

Два брата просили соловецкого пустынника Феофана воспринять их от пострижения. Старец согласился, учил их иноческой жизни и молился за них. Однажды во время молитвы нечистый дух, явившись ему, сказал: “Ты, злой старик, молишься об учениках, но не всегда они будут таковы, как при тебе, настанет и наше время” — “Бог не попустит этого,” — отвечал Феофан. В другой раз, когда он молился за своих учеников, диавол сказал ему: “Ты свое делаешь, а я свое: одного двумя стрелами поразил, другому шепчу на ухо.” Старец опечалился и, призвав своих учеников, нашел у них некоторые малые прегрешения. Научив и вразумив их, отпустил. (Соловецкий патерик. С. 149).

Соловецкий игумен Иринарх, глубоко уважая Елеазара, нередко и сам посещал его для духовной беседы и приглашал через слугу к себе в монастырь. Однажды является этот слуга с лошадью, заложенной в сани. Подъехав к окну келии, он передал от игумена поклон и приглашение приехать в монастырь. Елеазар начал собираться в путь и раньше обыкновенного совершил утреннее молитвенное правило. Заметив, что посланный часто уходит из келии во время службы, он спросил его: “Зачем так часто отлучаешься из келии?” — “Лошадь посматриваю, не смирно стоит,” — был ответ. По окончании молитвы Елеазар хотел перед отъездом вкусить пищи и угостить приезжего, но лишь только произнес: “И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого,” — мнимый слуга мгновенно исчез. С ужасом подвижник взглянул в окно, но на дворе не было даже и следов приезжего. Тогда он понял, что это было искушение от диавола, и возблагодарил Господа Бога, не допустившего посмеяться над ним врагу. (Соловецкий патерик. С. 89).

Исконный враг людей, желающий погибели душ человеческих, видя подвиги избранных слуг Божиих, не дремлет и старается всячески отвлечь их от спасительного пути. Так, во время смиренного прохождения отцом Иовом послушаний в поварне и трапезе, не однажды являлся ему ненавистник добра — искуситель — в образе известного ему врача и говорил как бы с состраданием: “Возлюбленный! Следует тебе поберечь свое здоровье, чтобы, изнурив плоть трудом и воздержанием, не ослабеть под игом, которое ты взял на себя Христа ради. Бог не желает трудов или поста выше сил, а ищет сердца чистого и смиренного. Ты при своей старости работаешь для черноризцев, как купленный раб, не привыкший к таким трудам. Не следует тебе так трудиться и потому, что ты священноинок. Довольно с тебя и того, что, оставив славу и честь в миру, ты пришел в убожество и принял на себя тяжкие труды ради пищи. Я даже удивляюсь, как ты можешь принимать суровую пищу после сладких брашен. Блюди, чтобы недуги твои не умножились сверх меры, тогда и я не возьмусь помочь тебе, и ты прежде времени умрешь. Если совета моего не послушаешь, то мне будет очень жаль.” — “Хорошо не щадить плоти, чтобы она не восставала на брань с духом, — отвечал отец Иов своему мнимому знакомцу, — впрочем, хотя бы плоть и изнемогала, но сила Божия в немощах совершается. Святой Апостол сказал больше: “Недостойны страсти нынешнего времени к хотящей славе явиться в нас.” Пост есть мать целомудрия, ты внимай себе с подобными.” Услышав такой ответ, враг тотчас исчез. (Соловецкий патерик. С. 115).

Один брат, отказавшись от мира и раздав свое имение нищим, оставил немного средств для собственного употребления и пришел к авве Антонию. Старец, узнав о том, сказал ему: “Если ты хочешь быть монахом, то пойди в такое-то село, купи мяса, обложи им свое нагое тело и так приди сюда.” Когда брат это сделал, то собаки и птицы истерзали его тело. Когда он вернулся к старцу, тот спросил, исполнен ли его совет? Брат показал ему свое израненное тело. Святой Антоний сказал: “Так нападают демоны и терзают тех, кто, отрекшись мира, хочет иметь деньги!” (Достопамятные сказания. С. 8).

Авраам, ученик аввы Сисоя, был однажды искушен от демона. Старец, увидев его падение, встал, простер руки к небу и сказал: “Боже! Угодно ли Тебе или неугодно, но я не отступлю, пока Ты не исцелишь его!” И ученик тотчас исцелился. (Достопамятные сказания. С. 250. № 10).

В селении Иммами еженедельно производился торг, на который отовсюду собирались купцы и стекалось бесчисленное множество народа. Там один купец продал свой товар и, собрав золото, хотел ночью уехать. Человекоубийца, увидев собранное золото, был объят безумной завистью и, не смыкая глаз, подстерегал отъезд этого человека. Тот, действительно, после пения петухов, отправился, ничего не подозревая, а разбойник, опередив его и заняв место в засаде, внезапно оттуда выскочил, нанес удар и совершил убийство, присоединив, таким образом, к одному постыдному делу другое. Золото у него взял, а мертвое тело бросил к дверям Палладия Великого. Когда наступил день и разнеслась об этом молва, все бывшие на торге взволновались и, собравшись, взломали дверь у блаженного Палладия с намерением наказать его за убийство. Блаженный муж, окруженный столь великим множеством людей, воззрев на небо и устремив мысль к Богу, умолял Его обличить ложную клевету и открыть истину. Помолившись и взяв лежащего за правую руку, он сказал: “Скажи, юноша, кто нанес тебе удар? Покажи виновника злодеяния и освободи невинного от такой нечестивой клеветы.” За словом последовало дело: умерший сел и, осмотрев присутствующих, рукой указал на убийцу. Тут поднялся шум, все изумились чуду и были поражены клеветой. Раздев того злодея, нашли у него нож, обагренный кровью, и золото, ставшее причиной преступления. Это чудо достаточно свидетельствует о дерзновении аввы Палладия перед Богом. (Блаж. Феодорит. История боголюбцев. С. 92).

Вот что рассказал нам авва Палладий. Хозяин одного корабля лично поведал ему, что однажды ему нужно было плыть с пассажирами обоего пола. “Вышли в море. Между тем как другие корабли благополучно поплыли: одни — в Константинополь, другие — в Александрию, третьи — в иные места, и для всех были попутный ветер, мы одни только не могли тронуться в путь и простояли на одном месте целых 15 суток, — так начал он свою историю. — Уныние и даже отчаяние овладело всеми. В особенности же я, как хозяин корабля, сокрушался и о судьбе судна, и о пассажирах. Тогда обратился я с молитвой к Богу. И вот однажды слышится мне голос кого-то незримого: “Брось в море Марию — и совершишь благополучно свое плавание!” Долго я размышлял в недоумении: “Что это значит? Кто такая эта Мария?” И вот снова тот же голос: “Я сказал тебе: брось в море Марию — и вы спасетесь!” Среди размышлений об этом я вдруг вскрикнул: “Мария!” Я ведь и не знал никакой Марии. Женщина, лежавшая на своем ложе, отозвалась на мой зов и спросила: “Что тебе надо, господин?” — “Сделай милость, подойди сюда!” — сказал я ей. Та встала и подошла. Уединившись, я обратился к ней со следующими словами: “Видишь ли, сестра Мария, какой я грешник, и все вы погибнете из-за меня.” — “Нет, господин мой, это я, грешница,” — глубоко вздохнув, произнесла она. — “Какие же у тебя грехи?” — “Увы, нет греха, которого бы я не совершила, и за мои-то грехи и вы все погибнете.” После этого она рассказала следующее: “Я, государь мой, несчастная, была замужем, и у меня было двое детей: одному исполнилось девять лет, другому — пять. Муж мой скончался, и я осталась вдовой. Неподалеку от меня жил воин, и мне захотелось, чтобы он взял меня в жены. Я сама подсылала к нему кое-кого. Воин ответил: “Я не желаю брать женщину, у которой есть дети от другого мужа.” Узнав, что он не хочет жениться на мне из-за детей, но вместе с тем любя его, я, несчастная, зарезала своих детей и объявила ему: “Вот, теперь у меня нет никого!” Узнав о моем поступке, воин воскликнул: “Жив Господь Бог мой, Иже на Небесех! Не возьму я ее за себя!” Испугавшись, как бы не открылось мое злодеяние, боясь смерти, я бежала.” Выслушав рассказ женщины, я, однако, медлил и не решался бросить ее в море. Дай, думаю, еще испытаю. “Смотри, — говорю ей. — Вот войду в лодку, и если корабль поплывет, знай, что мои грехи — причиной его стоянки.” Зову матроса, приказываю: “Спусти лодку!” Схожу в лодку — и ни корабль, ни лодка не двигаются с места. Тогда обращаюсь к женщине: “Сойди-ка ты теперь в лодку.” Та исполнила мое требование, и в ту же минуту лодка закружилась и, повернувшись раз пять, пошла ко дну. Между тем корабль понесся с такой быстротой, что в три дня мы совершили плавание, которое продолжалось обыкновенно пятнадцать дней.” (Луг духовный. С. 91).

Брат сказал авве Пимену: “Когда я подаю своему брату немного хлеба или чего другого, то демоны унижают мою милостыню, будто бы она подается из человекоугодия.” Старец отвечал ему: “Хотя бы твоя милостыня подавалась из человекоугодия, но мы все же должны подавать нужное.” И рассказал ему следующую притчу: “Два земледельца жили в одном месте. Один из них посеял и собрал немного хлеба, хотя и нечистого, а другой, поленившись сеять, не собрал ничего. В случае голода, кто из них будет иметь пропитание?” Брат отвечал: “Тот, кто собрал немного хлеба, хотя и нечистого.” Старец сказал: “Так будем же и мы сеять немного, хотя бы даже и нечистого, чтобы не умереть от голода.” (Достопамятные сказания. С. 199. № 51).

“Были, — говорит в одной из своих притч преподобный Варлаам, — у одного человека три друга. Первых двух он особенно любил и до самой смерти готов был жертвовать для них всем. К третьему же относился с небрежением и питал мало расположения. Но вот случилось, что к этому человеку являются от царя воины и с угрозами велят ему скорее прибыть к царю, чтобы отчитаться в долге в десять тысяч талантов серебра. Не имея ничего, чем бы он мог расплатиться, пошел он искать помощи у своих друзей. Приходит к первому, рассказывает о своей беде и просит помочь. Но друг, которого он так любил, говорит: “Я тебе не друг и не знаю, кто ты, у меня теперь без тебя много друзей, и я иду с ними веселиться. А когда этих не будет, другие появятся. На вот тебе, пожалуй, два рубища, оденься в них, а больше от меня ничего не жди.” Тогда человек пошел к другому своему другу, которого тоже очень любил, и сказал: “Вспомни, как я дорожил твоей дружбой и какой ты от меня сподоблялся чести. Теперь я нахожусь в скорби и в великой беде, помоги мне.” Тот отвечал: “Сегодня я занят, да и сам пребываю в горе. Пожалуй, провожу тебя немного до царя, но больше ничего от меня не жди.” Так человек с пустыми руками вернулся от своих самых близких друзей. Пошел к третьему другу, которым он до сих пор почти что пренебрегал. Вошел к нему с унылым и пристыженным лицом и сказал: “Не смею и уст раскрыть, чтобы говорить с тобой, потому что никакого добра я тебе не сделал и никакого почтения никогда не оказал, но пришло и ко мне горе великое, и не к кому обратиться, кроме тебя, за помощью. Был у своих друзей, те отказали мне; если можешь, помоги сколько-нибудь и забудь мое пренебрежение к тебе.” Друг этот отвечал: “Что же, я, действительно, считаю тебя близким мне человеком и, помня твое малое добро, сделанное для меня, теперь с лихвой возвращу его тебе. Не бойся, я упрошу царя, и он не предаст тебя в руки врагов, мужайся, мой возлюбленный, и не скорби.” Тогда человек со слезами воскликнул: “Увы мне! Что вперед начну оплакивать: то ли, что втуне я оказывал почтение и любовь неблагодарным друзьям, или небрежение, с которым по неразумию я относился к истинному и нелицемерному другу?” Что значит эта притча? Первый друг есть пагубная алчность к наживе и само тленное богатство, которое покидает человека, когда он при смерти, и дает ему только два рубища на погребение: рубашку и саван. Второй друг — это семейные и друзья, которых мы часто любим до забвения Бога, но и от них при смерти мало пользы, ибо они проводят человека только до могилы, а потом среди своих забот и попечений также позабудут его. Третий же друг — это наши добрые дела, которые, несомненно, станут, так сказать, ходатаями за нас перед Богом по разлучении души от тела, умолят за нас Бога и помогут свободно пройти воздушные мытарства. Они-то, следовательно, и суть истинные наши друзья, помнящие и малое наше благотворение и с лихвой за них воздающие.” (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 623).

Один инок по имени Евлогий встретил на улице нищего, у которого были парализованы руки и ноги, сжалился над ним и в душе дал перед Богом такое обещание: “Господи, во имя Твое возьму себе расслабленного и буду покоить его до смерти, чтобы ради него спастись. Дай мне терпение послужить ему.” Затем предложил расслабленному поселиться у него в доме и, когда тот согласился, взял его к себе. Прошло пятнадцать лет. В продолжение этого времени Евлогий служил расслабленному, как отцу, берег его, мыл, кормил, сам переносил с места на место. Позавидовал диавол такому терпению Евлогия и, желая лишить его достойной награды, вложил в сердце расслабленного гнев и злобу. И вот, до той поры кроткий убогий начал всячески хулить и поносить Евлогия и, несмотря ни на какие с его стороны увещевания и мольбы, довел его, наконец, до того, что Евлогий пришел в отчаяние. “Что мне делать? — говорил он знакомым инокам. — Расслабленный меня довел до крайности. Оставить ли его без помощи? Боюсь нарушить обещание, данное перед Богом. Поступать, как прежде? Но ведь он не дает мне покоя ни днем, ни ночью.” Иноки предложили ему обратиться за советом к Антонию Великому, и Евлогий послушался их. Антоний ему и расслабленному сначала сделал увещевание жить в мире и в заключение обоим сказал: “Искушение, дети, пришло к вам от сатаны, ибо вы оба близки к смерти и достойны получить от Бога венцы. С этого дня не смущайтесь ничем. Иначе Ангел может застать вас в злобе друг против друга и лишить награды.” Убежденные святым Евлогий и расслабленный прожили после того в мире только четырнадцать дней, затем скончался Евлогий, а через три дня последовал за ним и расслабленный. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 43).

Некто Иоанн, житель Царьграда, раздав свое богатое имение нищим, только и знал, что ходил в храм Божий молиться. Однажды ночью он пришел ко храму Святой Софии и, найдя церковные двери запертыми, лег отдохнуть на паперти. По прошествии некоторого времени видит он светлую зарю, предшествующую некоему мужу. Обрадовался Иоанн этому видению и притаился, желая узнать, что будет дальше. Дивный тот муж, подойдя к церковным дверям, повергся на порог и долго молился. Запертые двери отворились сами собой. Он вошел в храм и пал на помост перед иконой Богоматери, и во все время молитвы от него исходил необыкновенный свет. Затем он подошел к Царским вратам, которые тоже отворились для него сами собой. Помолившись в алтаре с воздеянием рук, он вышел из храма, и двери затворились за ним так же, как и отворились, сами собой. Иоанн, желая узнать, кто был этот чудный муж, пошел за ним и, войдя в его убогую хижину, повергся к его ногам и со слезами умолял открыть ему, кто он и каковы его добрые дела. “Раб Божий! — попросил Иоанн. — Открой мне свою богоугодную жизнь, ибо я видел чудные действия твоей молитвы.” — “Прости меня, старче, Господа ради, — отвечал тот дивный муж, — ты видел привидение, а не истину: я человек грешный, никакого доброго дела не имею; я неученый ремесленник, усмарь (шорник), имя мое Захария.” — “Заклинаю тебя Богом, — неотступно взывал к нему Иоанн, —- не скрывай своих высоких добродетелей, поведай мне истину.” Тогда Захария, встав со своего места и поклонившись Иоанну до земли, держал такую речь: “Брат мой! Во всю свою жизнь я ни о чем столько не думал, как о содеянных мной грехах, и, ежечасно представляя себе огонь геенский, уготованный грешникам, каждую ночь хожу в храм Божий умолять Господа о помиловании меня от этого страшного огня. Эта женщина, которую ты видишь, моя жена, и она — непорочная дева. Под предлогом неплодства мы скрываем от людей чистоту нашего тела. Наконец, у меня есть три с половиной сребреника, на эту сумму я покупаю кожу, из которой делаю конскую сбрую. Получая на пропитание единственно от этого ремесла, я разделяю вырученные за изделия деньги на две части: одну — большую — отдаю моему Христу через руки нищих и убогих, а другую —- меньшую — оставляю на собственные надобности.” (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 186).

В окрестностях святого Иордана жил отшельник, по имени Феодор. Однажды он пришел ко мне в келию и обратился со словами: “Сделай милость, авва Иоанн, поищи мне книгу, содержащую весь Новый Завет.” Расспросив, я узнал, что авва Петр, бывший потом епископом в Халкидоне, имеет такую книгу. Прихожу к нему и спрашиваю его о книге. Он показал мне Новый Завет на прекрасном пергаменте. “Сколько стоит?” — спрашиваю. “Три номисмы, — говорит авва. — Ты сам, что ли, желаешь купить или другой кто-нибудь?” — “Нет, отче! Отшельник желает иметь ее.” — “Если отшельник, — говорит авва Петр, — то возьми ее даром. Возьми вот и три номисмы. Если книга понравится ему, пусть возьмет. Если же не понравится, то купи ему на эти деньги какую он пожелает.” Взяв книгу, я отнес ее отшельнику. Тот получил книгу и удалился в пустыню. Прошло два месяца, и отшельник снова пришел ко мне. “Знаешь, авва Иоанн, меня беспокоит мысль, что я даром получил книгу.” — “Не беспокойся, — говорю ему, — авва Петр богат и добр. Он рад этому.” — “Да я-то не успокоюсь, пока не заплачу.” — “Но имеешь ли ты деньги?” — спрашиваю его. “Нет, — отвечал отшельник. — Но ты дай мне надеть власяницу.” Отшельник был наг. Я дал ему власяницу, старый головной покров, и он пошел, нанялся работать при озере, которое устраивал на Синае Патриарх Иерусалимский Иоанн. Получая ежедневно плату в пять фолер, он ходил в Илиотскую лавру и ел только по десять бобов, несмотря на то, что трудился целый день. Когда из получаемой платы у него составилась сумма в три номисмы, он сказал мне: “Возьми деньги и отдай за книгу. Если же авва Петр не пожелает, возврати книгу.” Я пошел и рассказал авве Петру. Тот не хотел брать ни денег, ни книги. Однако я уговорил его взять деньги и не отвергать труда отшельника. Возвратившись, я снова вручил книгу отшельнику, и он с радостью удалился в пустыню. (Луг духовный. С. 161).

Авва Аммой был болен в течение нескольких лет. Ему, как больному, приносили многое. Приносимое складывалось во внутреннюю келию. Он лежал на одре и ни разу не позволил помыслу сосредоточиться на внутренней келии, посмотреть, что там находится. Когда его ученик Иоанн входил в эту келию и выходил из нее, авва закрывал глаза, чтобы не видеть, что делает ученик во внутренней келии, зная, что Иоанн — истинный монах. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 66. № 2).

Отшельник авва Иоанн, по прозвищу Огненный, поведал нам то, что авва Стефан Моавитский рассказывал ему: “Однажды мы были в монастыре великого вождя иноков святого Феодосия. Там были два брата, давшие друг другу клятвенное обещание не разлучаться ни в жизни, ни в смерти. В обители они всем были примером для назидания. Но вот один из них подвергся плотской брани и, будучи не в силах побороть ее, сказал другому: “Отпусти меня, брат! Похоть плоти одолевает меня, и я решился уйти в мир.” Тот начал уговаривать его: “Не губи, брат, своего подвига.” — “Или ты иди вместе со мной, чтобы мне удовлетворить страсть, или отпусти меня одного.” — возразил тот. Не желая отпустить его одного, брат пошел вместе с ним в город. Подвергшийся плотской брани зашел в дом блудницы, а другой брат стоял вне, посыпав голову пеплом, и сильно страдал. Впавший в блуд, совершив преступление, вышел из дома. Другой начал говорить ему: “Какую пользу получил ты, брат, от греха? Не причинил ли, напротив, вред? Пойдем обратно на свое место.” — “Нет уж, я не могу идти в пустыню. Ты иди туда, а я останусь в миру.” Напрасны были все усилия, чтобы убедить его вернуться в пустыню. И брат решился сам остаться с согрешившим в миру, и они оба начали трудиться для своего пропитания. В то время авва Авраамий строил свой монастырь, так называемый Византийский. Незадолго до этого он устроил монастырь в Константинополе, называемый Авраамиев, а впоследствии он был архиепископом в Ефесе. То был добрый и кроткий пастырь. Придя к нему, два брата нанялись работать на строительстве монастыря. Впавший в блуд получал плату за двоих и каждый день отправлялся в город, где тратил деньги на распутство. Между тем другой постился все эти дни, молча делал свое дело и не говорил ни с кем. Мастера, видя ежедневно, что он не ест и не пьет и весь сосредоточен в себе, доложили обо всем святому авве Авраамию. Великий Авраамий позвал труженика к себе в келию и обратился к нему с вопросом: “Откуда ты, брат, и каково у тебя занятие?” Тот открылся ему во всем, заключив: “Ради брата я терплю все это, да видит Бог скорбь мою и да спасет его.” — “И Господь даровал тебе душу брата твоего!” — выслушав все произнес Авраамий. Лишь только авва Авраамий отпустил работника, и тот вышел из келии, как перед ним оказался его брат. “Возьми меня в пустыню, — воскликнул он, — да спасется душа моя!” И немедленно они удалились в пещеру близ святого Иордана и затворились там. Прошло немного времени, и согрешивший брат, премного усовершенствовавшись в духе перед Богом, скончался. А другой остался в той же пещере, согласно клятве, чтобы и самому скончаться там же.” (Луг духовный. С. 118).

Рассказывали об авве Феодоре. Будучи в скиту, он не хотел принимать диаконского служения и скрывался в разных местах. Старцы однажды привели его и говорят: “Не отказывайся от диаконства.” Авва Феодор ответил им: “Дайте мне помолиться Богу, не откроет ли Он, должно ли мне стоять на месте служения.” Молился он Богу и говорил: “Если есть воля Твоя, чтобы стал я на место диаконского служения, открой мне это!” И был показан ему огненный столп, простиравшийся от земли до неба, и голос говорил: “Если ты можешь быть таков, как этот столп, пойди и служи.” Услышав это, Феодор решил не брать на себя диаконского служения. Когда пришел он в церковь, братия, поклонившись ему, сказали: “Если ты не хочешь служить, то, по крайней мере, держи чашу.” Но он и этого не принял, говоря: “Если вы меня не оставите в покое, то уйду отсюда.” После этого они оставили его в покое. (Достопамятные сказания. С. 285. № 23).

Старец Зосима отказался от епископства и вернулся в свою келию. Это был великий подвижник. Вот что он рассказал: “В молодости я ушел с горы Синай и пришел в Аммониак (местность в Ливии), чтобы там поселиться. Там я нашел старца, одетого во власяницу. Не успел я еще его поприветствовать, как он сказал: “Зосима, зачем ты пришел сюда? Уйди отсюда! Ты не можешь оставаться здесь.” Рассудив, что он знает меня, я бросился к его ногам: “Сделай милость, старче, скажи мне, откуда ты знаешь меня?” Оказывается, два дня назад старцу явился Некто и сказал: “К тебе придет инок Зосима. Не дозволяй ему оставаться здесь, потому что Я хочу вверить ему Вавилонскую Церковь в Египте.” (Луг духовный. С. 147).

В один воскресный день благочестивый епископ Тверской Афанасий (Вольховский) совершал литургию и, подавая чашу ректору, архимандриту Тихону, произнес: “Епископство твое да помянет Господь Бог...” Заметив ошибку, епископ предрек ему скорое святительство. Почти в это же время в Священном Синоде шла речь об избрании епископа, викария Новгородского. Четыре раза жребий указывал на архимандрита Тихона, что и было принято за указание свыше именно на него, как на достойного быть святителем, хотя митрополит Петербургский Димитрий думал назначить его настоятелем Троице-Сергиевой Лавры. В 1763 году, 13 мая он был посвящен в сан епископа города Кексгольм и Ладоги, викария Новгородской епархии. (Тверской патерик. С. 132).

Рассказывали об авве Нетре, ученике аввы Силуана. Когда жил он в своей келии на горе Синайской, то в известной мере исполнял требования своего тела. Когда же сделался епископом в Фаране, начал жить гораздо строже. Ученик его заметил: “Авва! Когда мы были в пустыне, ты не так строго жил.” Старец отвечал ему: “Там были пустыня, безмолвие и бедность, и я поддерживал тело, чтобы не изнемочь и не искать того, чего я не имел. Но здесь мир, тут есть все удобства. Здесь, если случится и заболеть, то есть кому помочь. Здесь боюсь, как бы не погубить в себе монаха!” (Достопамятные сказания. С. 181).

Когда авва Аммос пришел в Иерусалим и был рукоположен в Патриарха, пришли поклониться ему все настоятели монастырей. И вот Патриарх начал говорить отцам: “Молитесь обо мне, отцы, потому что на меня возложено великое и неудобоносимое бремя и немало страшит меня патриаршее служение. Петру, Павлу, Моисею и подобным — им под силу пасти разумные души, а я — бедный грешник. Но более всего устрашает меня рукоположение. Я читал, что блаженный Лев, Предстоятель Римской Церкви, в течение сорока дней пребывал при гробе Апостола Петра в непрестанной молитве и посте, прося Апостола, чтобы он предстательствовал за него пред Богом и испросил ему отпущение его прегрешений. По прошествии сорока дней Апостол Петр явился ему и сказал: “Я молился о тебе, прощены тебе все твои грехи, кроме рукоположения. Вот в этом ты сам должен будешь дать отчет, правильно ли рукополагал ты поставленных тобой.” (Луг духовный. С. 177).

Однажды преподобный Ефрем Сирии, живший в пустыне, стал просить Бога открыть ему, насколько преуспел в духовном делании святитель Василий Великий. Молитва его была услышана, и он узрел огненный столп, простиравшийся от земли до неба. И при этом послышался голос: “Ефрем, Ефрем! Как велик огненный столп, который ты видел, так велик и Василий.” Тогда Ефрем, взяв с собой переводчика, знавшего греческий язык, пошел с ним в Кесарию, где Василий Великий был архиепископом. Прибыли они в Кесарию в самый праздник Богоявления Господня, и Ефрем тотчас же отправился в церковь, где служил Василий. Увидев его в великой славе и чести, окруженного сонмом священнослужителей, Ефрем обратился к своему спутнику: “Напрасно мы с тобой трудились, брат! Таким ли я ожидал его видеть. Может ли он быть велик перед Господом, когда находится в таком чине и почестях? Нет, напрасно мы понесли тяготу дневную и зной! И я опять удивляюсь, как такой человек может быть подобен огненному столпу.” А между тем Василий Великий послал архидиакона позвать Ефрема в алтарь. Когда архидиакон передал Ефрему приглашение Владыки, Ефрем сказал: “Владыка, должно быть, ошибся: мы странники, и он нас не знает,” — и остался на своем месте. Тут началась проповедь. И что же? Во все время проповеди преподобный, к своему ужасу, видел как бы огненный язык, исходивший из уст святителя Василия. После проповеди архиепископ сказал архидиакону: “Пойди скажи пришельцу, к которому я посылал тебя, так: “Господине Ефреме, вниди во святый алтарь.”” Архидиакон сказал. Тогда преподобный воскликнул: “Воистину велик Василий! Сам Дух Святой вещает его устами!” Когда же после литургии он увидел архиепископа, тот сказал ему: “Рад я видеть тебя, умножившего в пустыне учеников Христовых и бесов изгонявшего именем Христовым. Но зачем ты пришел видеть меня? Ведь я — человек грешный?” Ефрем был поражен. Но затем, причастившись Святых Тайн из рук святого Василия, он обратился к нему с просьбой, чтобы он испросил ему разумение греческого языка. Молитвой архиепископ испросил ему это разумение, потом посвятил его сначала во диакона, а после и во пресвитера. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 424).

Один отец рассказал нам о епископе, который, оставив свою епископию, прибыл в Феополис и работал вместе с плотниками. Областным правителем Востока в то время был Ефрем, человек милостивый и сострадательный. Он занят был восстановлением и исправлением общественных зданий, так как город пострадал от землетрясения. Однажды Ефрем видит во сне спящего епископа, и над ним поднимается до неба огненный столп. Это сновидение повторялось не раз, и Ефрем пришел в ужас: явление было страшно и изумительно. Он долго раздумывал, что бы это значило, и не мог догадаться, потому что не знал, что в числе его рабочих был епископ. Да и как можно было узнать епископа в человеке с неприбранными волосами, в грязной одежде совершенно простого вида, в изможденном от терпения, подвигов и работы? Но однажды Ефрем послал за этим тружеником, бывшим некогда епископом, чтобы от самого узнать, кто он такой. Он стал подробно расспрашивать, откуда тот и как его зовут. “Я — один из бедных жителей этого города. Не имея средств к пропитанию, занимаюсь работой, и Бог питает меня от трудов моих.” — “Поверь мне, — воскликнул Ефрем, как бы по вдохновению свыше, — я не отпущу тебя до тех пор, пока ты мне не скажешь всей правды о себе.” — “Дай мне слово, что при моей жизни ты никому не будешь рассказывать обо мне, — сказал епископ, видя, что не может более скрываться. — С этим условием я открою тебе правду о себе, не называя, впрочем, ни моего имени, ни отечества.” — “Не скажу о тебе никому до тех пор, пока Бог продлит твою жизнь,” — поклялся Ефрем. “Я — епископ и, ради Бога оставив свою епископию, пришел сюда, где меня никто не знает, чтобы изнурять себя трудами, — сказал епископ. — От своего труда я добываю себе немного хлеба. Что касается тебя, то подавай милостыню по мере сил. На этих днях Бог возведет тебя на апостольский престол Церкви города Феополиса, вверив тебе пасти Его народ, который стяжал Своей Кровью Христос, Истинный Бог наш. И еще раз скажу: подвизайся в делах милостыни и за веру православную, ибо такими жертвами благоугождается Бог.” Спустя немного времени так действительно и случилось. Ефрем, выслушав епископа, прославил Бога, воскликнув: “Сколько есть никому неведомых рабов у Господа, и только Он один знает их!” (Луг духовный. С. 48).

В Фессалониках был один архиепископ по имени Фалалей. Он не боялся ни Бога, ни будущего воздаяния. Презирая христианское учение, ни во что ставил, несчастный, и свой священный сан, — словом, то был не пастырь, а лютый волк. Отвергнув поклонение Святой Единосущной Троице (прости, Господи!), он служил идолам. Церковные власти того времени соборным определением лишили его епископского сана. Прошло немного времени, и Фалалей совсем потерял совесть, вздумал снова возвратить себе священный сан. По слову премудрого Соломона, “злата всяческая послушают,” вот и этот епископ был приглашен вернуться в свою епископию. Он ведь побывал в Константинополе, где власти, по слову пророка Исайи, за подарки оправдывают виновного и правых лишают законного! (5:23). Однако Бог не оставил Своей Церкви без попечения. Он отверг, как неугодное Ему, определение, составленное вопреки апостольским правилам. Однажды Фалалей облачился в пышные одежды, намереваясь представиться властям, чтобы, согласно постановлению, принять утверждение в прежнем сане. Он уже готов был выйти из дома, как вдруг, почувствовав боль в желудке, должен был удалиться для отправления естественной нужды. Он отсутствовал часа два. Видя, что он не выходит, некоторые из дожидавшихся его вошли в отхожее место сказать ему, чтобы он выходил, и нашли, что голова его застряла внизу в нечистом отверстии, а ноги торчат кверху. Несчастный погиб навечно — смертью столь же ужасной, как и нечестивый богоборец Арий. (Луг духовный. С. 57).

Когда преподобный Павел Обнорский пришел в Москву, митрополит Фотий сначала не обратил внимания на просьбу старца построить храм, но в следующую ночь услышал голос: “Зачем оскорбил ты человека Божия? Поспеши найти старца и выполнить его желание, иначе сильно пострадаешь.” Фотий провел ночь без сна в страхе и утром велел отыскать отшельника. Его нашли в одной из обителей, и святитель принял его с любовью. Испросив прощение у преподобного Павла, он благословил строить храм, дал от себя щедрое подаяние на обитель, выпросил его худую одежду, а ему в знак любви дал свою. (Троицкий патерик. С.46).

Некогда авва Сисой пришел с горы аввы Антония на ближнюю гору Фиваидскую и поселился там. Были там и мелетиане. Некоторые братия, услышав, что он пришел на ближнюю гору, желали видеть его, но стали обсуждать между собой: “Что нам делать? Там живут мелетиане. Знаем, что старцу они не могут сделать вреда, но как бы нам не впасть в искушение от еретиков.” Поэтому, чтобы не встретиться с еретиками, они не пошли и к старцу. (Достопамятные сказания. С. 257. № 42).

Однажды пришли к авве Пимену какие-то еретики и начали клеветать на архиепископа Александрийского, будто бы он принял рукоположение от священников. Старец молчал, потом позвал своего брата и сказал: “Предложи им трапезу, накорми их и отпусти с миром.” (Достопамятные сказания. С. 205, № 78).

Пришли однажды к авве Сисою на гору аввы Антония ариане и начали порицать православных. Старец ничего не отвечал им, но, позвав к себе своего ученика, сказал ему: “Авраам! Принеси сюда книгу святителя Афанасия и читай ее.” Еретики молчали, и тем изобличилась их ересь. Потом старец отпустил их с миром. (Достопамятные сказания. С. 253. № 21).

Однажды пришел к Макарию Египетскому какой-то еретик. Своим красноречием он смутил весьма многих братий-пустынников; наконец, дерзнул явиться к Макарию и обличать его в неправомыслии. Старец стал опровергать его. Еретик возражал, на простые речи старца отвечая хитрыми изворотами. Святой видел, какой опасности подвергается чистота веры братий. “Что нам препираться к соблазну слушателей? — сказал Макарий. — Пойдем к гробницам братий, отошедших уже ко Господу, и кому из нас Господь даст силу воскресить умершего, пусть знают все: вера того угодна Господу.” Это предложение с радостью было принято братией. Пришли на могилы. Макарий предложил еретику воскресить умершего во имя Господа. “Нет, господине! — возразил тот. — Ты предложил это условие, ты прежде и воскрешай.” И Макарий пал на землю и стал молиться. После продолжительной молитвы, возведя очи ко Господу, воскликнул: “Господи, кто из нас обоих право верует, — яви нам, воскресив этого умершего.” И назвал он имя одного недавно погребенного брата. И тотчас послышался голос из могилы. Братия бросились разрывать ее. Сняв с умершего погребальные пелены, вывели его из могилы живым. Увидев это, еретик, пораженный ужасом, бежал. Братия погнались за ним и изгнали его за пределы той страны. (Руфин. Жизнь пустынных отцов. С. 100).

“Однажды я (авва Коприй) отправился в город. Там пришлось мне встретиться с манихейским учителем, совращавшим народ, Я должен был его оспаривать, но он оказался чрезвычайно изворотливым, и я не мог уловить его в споре. На меня напал страх, как бы не подать соблазна слушавшим, если он уйдёт и станет хвастаться своей победой. Тогда я воскликнул: “Разведите большой огонь на площади, и мы оба войдем в пламя. Кто из нас выйдет из пламени невредимым, вера того да будет признана истинной!” Мои слова понравились народу, и тотчас же был разведен страшный огонь. Тогда, взявшись за манихея, я повлек его с собой в пламя. “Постой, — вскричал тот. — Не так! Пусть каждый из нас войдет порознь! А так как ты придумал это, то и иди первым.” Осенив себя крестным знамением во имя Христово, я вступил в середину пламени, и оно как бы расступилось. Так простоял я с полчаса, и во славу Божию остался невредим. Народ был изумлен, и все прославили Господа, восклицая: “Дивен Бог во святых Своих.” После меня пришла очередь манихея. Его стали принуждать войти в пламя, но он сопротивлялся и упирался. Тогда толпа схватила его и бросила в середину костра. Пламя тотчас охватило его, и он выскочил полуобгорелый.” (Руфин. Жизнь пустынных отцов. С. 63).

Когда настал сильный голод, сановник Севериан с женой обратили к Православию всех тамошних еретиков тем, что во многих своих поместьях отворили житницы и отдали свои запасы на пропитание бедным. Такое их необыкновенное человеколюбие привело еретиков в согласие с правой верой, и они прославили Бога за простоту веры и чрезмерную благотворительность этих супругов. (Лавсаик. С. 258).

Когда святой Спиридон был епископом в Тримифунте, там однажды разразился голод. Хлебопродавцы, как большей частью бывает, радовались ему, бедные же горевали и просили Бога о помощи. Один человек, очень состоятельный, отправился в богатые хлебом города, на кораблях привез его очень много и стал думать: “Сложу хлеб в житницы, ибо, хотя цена на него и высока, но если голод усилится, то она будет еще выше, — тогда и продам.” Как он думал, так и случилось. Голод усилился, и цена на хлеб поднялась еще выше. Тогда только корыстолюбец свой хлеб пустил в торг. В это время приходит к нему один бедняк и начинает умолять, чтобы он спас его с семьей от голодной смерти. Несмотря на то, что этот человек, изнуренный голодом, едва держался на ногах, чуждый сострадания богач отказал ему в хлебе и отпустил ни с чем. Что оставалось делать несчастному? Не зная, к кому обратиться за помощью, он пошел попросить совета к преподобному Спиридону и рассказал о своем горе. Одаренный прозорливостью святитель сказал ему: “Не плачь, иди домой, ибо так говорит Дух Святой: “Утром наполнится дом твой хлебом, богатого же увидишь умоляющим тебя и дающим хлеб тебе без цены.”” Выслушав это, бедняк возвратился домой. В тот же день вечером, едва только стало смеркаться, повелением Божиим хлынул на землю великий дождь. Вода размыла житницы богача, и поднятый ею хлеб поплыл по улицам города. Наказанный сребролюбец сначала метался с воплем, просил о помощи народ, а потом, несколько придя в себя и поняв, что никто ему не поможет, стал уже просить бедняков, чтобы они хоть себе набирали хлеба, чтобы он совсем не пропал без пользы. В числе бедных, которым предлагал богач брать хлеб, был и прежде отвергнутый приходивший к нему бедняк. Он набрал теперь хлеба с избытком. “Тако бо, — прибавляет к этому писатель сказания, — смиряет богатых и немилосердных Господь и глаголет: проклят всяк, ценя жито дорого.” (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 272).

Ученик аввы Сисоя говорил ему: “Отец! Ты уже состарился, пойдем, наконец, в селение.” — “Пойдем туда, — сказал ему старец, — где нет женщины.” — “Где же нет женщины, кроме пустыни?” — спрашивал ученик. “Веди ж меня в пустыню,” — сказал старец. (Достопамятные сказания. С. 248. № 2).

Брат шел дорогой вместе со своей матерью, уже старицей. Они пришли к реке, старица не могла перейти через реку. Сын поднял мантию, обвил ею свою руку, чтобы не прикасаться к телу матери, и перенес ее через реку. Мать, заметив это, спросила: “Для чего ты обернул руку?” Он отвечал: “Тело женщины — огонь. От прикосновения к нему может прийти в мою душу воспоминание о других женщинах.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 475. № 72).

Некогда, во время пребывания аввы Арсения в Каноне, одна весьма богатая и богобоязненная девица из сенаторского рода пришла из Рима, чтобы видеть его. Архиепископ Феофил принял ее. Она попросила архиепископа убедить старца принять ее. Архиепископ пошел к авве Арсению и стал просить: “Такая-то девица сенаторского рода пришла из Рима и желает видеть тебя.” Но старец не согласился выйти к ней. Когда сказали об этом девице, она приказала запрягать ослов, говоря: “Я надеюсь на Бога, что увижу старца, ибо я пришла не к человеку: людей у нас много и в городе. Я пришла видеть пророка.” Когда она достигла келии старца, по усмотрению Божию, случилось ему быть вне келии. Увидев старца, девица пала к его ногам. Но он поднял ее с гневом и, глядя на нее, сказал: “Если хочешь видеть мое лицо, то вот смотри!” Девица от стыда не взглянула на него. Старец сказал ей: “Разве ты не слышала о моих делах? На них должно смотреть. Как ты решилась плыть так далеко? Разве не знаешь, что ты женщина, что тебе никогда не должно никуда выходить? Или ты для того пришла, чтобы по возвращении в Рим сказать другим: я видела Арсения, и море сделается путем для женщин, идущих ко мне?” Девица отвечала: “Если Богу будет угодно, я не допущу ни одну женщину прийти сюда. Но ты молись обо мне и поминай меня всегда!” Старец в ответ ей сказал: “Буду молиться Господу, чтобы из моего сердца Он изгладил память о тебе.” Услышав это, она пошла в смущении и по возвращении в город от печали впала в горячку. О ее болезни сказали блаженному архиепископу Феофилу. Он пришел к ней и просил сказать, что с ней случилось? Девица отвечала: “Лучше бы никогда не приходить мне сюда! Я сказала старцу, чтобы помнил обо мне, а он ответил: “Буду молиться Богу, чтобы изгладилась из моего сердца память о тебе.” И вот я умираю от печали.” Архиепископ сказал ей: “Или не знаешь, что ты — женщина и что через женщин враг воюет со святыми? Потому так и ответил тебе старец, а о душе твоей он будет всегда молиться.” Таким образом девица успокоилась и с радостью отправилась в свое отечество. (Достопамятные сказания. С. 18. № 28).

Один инок, живший в монастыре, был отпущен по какому-то монастырскому делу в одно из селений. Там жил один человек, который знал этого монаха, любил его и иногда приглашал к себе. У него была единственная дочь, вдова, которая прожила с мужем всего только год или два. Монах был уязвлен любовью к ней, а она, боясь греха, всячески избегала свидания с ним. Но вот однажды ее отец уехал по делу в город и оставил ее дома одну. В отсутствие отца монах пришел к ней и спросил: “Где твой отец?” Она сказала, что тот уехал в город. Заметив, что монаха волнуют грешные мысли, целомудренная вдова сказала ему: “Не смущайся, отче, злыми мыслями, а лучше встань, помолись и прогони злого врага из сердца.” И затем раскрыла перед ним всю мерзость греха. Услышав это, монах прослезился, пришел в себя и понял весь ужас и мерзость греха. Вдова продолжала: “Ну что бы было, если бы ты совершил грех? С каким бы лицом ты явился к настоятелю и стал бы слушать хор поющих святых. Умоляю же тебя, восстань от греховного сна и не погуби своей награды, не лишай себя вечных благ!” Инок после этого восхвалил Бога, спасшего его через вдову от смертоносного греха и даровавшего ему победу над самим собой. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 651).

Во внутренней пустыне жил некий старец, удручавший себя в течение многих лет воздержанием и всеми духовными подвигами. Пришли к нему некие братия и, удивившись его житию, спросили: “Отец! Как ты переносишь это сухое, бесплодное и неудобное место?” Старец отвечал им: “Весь труд этого времени, которое живу здесь, не может сравняться с одним часом вечных мук геенны. Подобает нам в краткое время этой жизни подчиниться труду и измождить страсти нашего тела, чтобы обрести некончающееся успокоение в Будущей и Вечной Жизни.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 416. № 2).

Некий воин погиб во время бури на море, и тело его лежало на берегу бездыханным. Но вскоре всемогущим Божиим повелением душа его возвратилась в тело, и он ожил. Воин рассказал, что было с ним по разлучении души с телом: “Увидел я мост, и под ним была тьма. Там текла река, и от нее исходил нестерпимый смрад, и все покрывала какая-то мгла. А перед мостом расстилались прекрасные сады, покрытые благовонными травами и украшенные драгоценными цветами, и великое множество мужей в белоснежных одеждах были там и наслаждались неизреченным благоуханием. Были там различные обители, исполненные великого света. И строился там чудный дом с великолепными украшениями, но для кого, это я узнать не мог. По берегу реки были еще многие обители, и от некоторых из них исходило зловоние, и мгла к ним приближалась, а другие были свободны от всего нечистого. На этом мосту для людей было испытание. Грешники, хотевшие перейти по нему, сталкивались в темную, зловонную реку, а праведники беспечально и свободно переходили мост.” Итак, лгут нераскаянные грешники, что ни блаженства праведных, ни мучений грешников не будет. Нет, будет и то и другое, и это для них ужасно. Зловонная река, непроглядная мгла застигнут их. А удаление от Бога, бесплодное раскаяние, вечный огонь и скрежет зубов — все это будет с ними. И возопиют тогда они горам: падите на нас! и холмам: покройте нас! (Лк. 23:30). Но будет уже поздно. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 705).

Валентий, человек достопочтенный по жизни, управлял прежде своим монастырем в области Валерии. Свирепые лангобарды пришли тогда в его монастырь и, как он мне сам рассказывал, повесили на сучьях одного дерева двоих его монахов, которые в тот же день и были погребены. По наступлении вечера души повешенных начали петь на том месте ясными и громкими голосами, так что сами убийцы, когда услышали голоса поющих, чрезвычайно удивились и устрашились. Эти голоса слышали и все пленные, бывшие тут, и после свидетельствовали о псалмопении убиенных. Всемогущий Бог для того сделал голоса этих душ слышимыми для телесного слуха, чтоб живущие еще в плоти знали, что, если будут служить Богу, и по смерти плоти будут жить истинной жизнью. (Св. Григорий Двоеслов. Собеседования о жизни италийских отцов. С. 294).

Некий муж, говорит преподобный Варлаам, встретил страшного, беснующегося зверя, который готов был растерзать его. Убегая от ярости животного, человек этот упал в глубокую пропасть и, падая, по счастью, успел ухватиться за ветви большого дерева, росшего в пропасти. Ухватившись крепко за ветви и найдя опору ногам, человек считал себя уже в безопасности, как вдруг, посмотрев вниз, увидел двух мышей, которые непрестанно грызли корень дерева, а еще ниже — страшного змея, раскрывшего пасть и готовившегося пожрать его. Отвратив свой взор от страшного зрелища, он увидел выползающего из скалы аспида, который был очень близко к нему. Окруженный со всех сторон опасностями человек, естественно, поднял глаза вверх и там, на вершине дерева, заметил какое-то количество меда. Между тем положение его становилось ужасным. Дерево, на котором он находился, подточенное мышами, уже готово было упасть, ноги соскальзывали, и со всех сторон грозила ему смерть. Что же в таком положении стал делать несчастный? Вместо того, чтобы хоть что-нибудь предпринять для своего спасения, он спокойно устремился к меду и стал вкушать его. Что же значит эта притча? Она представляет подобие нашей настоящей жизни. Зверь, неуклонно стремившийся пожрать человека, это образ смерти, которая преследует всех нас. Пропасть есть мир, исполненный всевозможных смертоносных сетей. Дерево, беспрестанно подтачиваемое мышами, есть наша жизнь, подтачиваемая временем. Аспид являет собой образ беды, грозящей телу от страстей, которые терзают и разрушают его. А страшный змей изображает ненасытное адово чрево, готовое безвозвратно нас поглотить. Что же, наконец, значат малые капли меда, за которыми устремился окруженный опасностями человек? Это как бы ничтожные блага мира, за которыми мы, очень хорошо зная, что впереди смерть и вечная мука, все-таки устремляемся и, таким образом, внезапно восхищаемся смертью и сводимся в ад. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 198).

Преподобный Варлаам в своей притче “О житии и о смерти человечьей” говорит следующее: “Был некий великий город, граждане которого имели обыкновение избирать царем мужа, чуждого им, из неизвестной им страны, но с тем, чтобы он процарствовал только год, а затем они ссылали его на один из необитаемых островов, и там царь их от всевозможных лишений погибал. Так погибло несколько царей. Наконец, в упомянутом городе был облечен царской властью муж весьма мудрый. Узнав о злой участи своих предшественников и о том острове, куда через год он должен быть сослан, царь на предназначенный ему остров послал множество верных рабов, золота и серебра и драгоценных камней — устроил все для своего благополучия на том острове. Когда же по прошествии года его сослали, то он жил в изобилии, беспечно и радостно. Что значит эта притча? Город — это наш суетный мир. Граждане города — это бесы, влекущие нас мирскими соблазнами в ад. Цари — это праведники и грешники. Первые обогащают себя делами добрыми и с ними идут в рай, последние ничего не имеют, кроме зла, и в Будущей Жизни погибают. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 203).

В одно время ученый чиновник, так называемый грамматик, прибыв на Святую Гору из Константинополя, хотел видеть преподобного Максима Афонского, слава о котором разносилась всюду, и пришел к нему. Но прежде чем он мог выговорить что-нибудь, преподобный, провидя его чувства и мысли, строго и гневно спросил грамматика: “Видел ли ты подвиги и борения святых, благодать, которую дарует им за это Бог? И ты смеешь хулить их, полагая, что святые не так подвизались, как пишут о них в Житиях, что будто бы историки делают им милость, прибавляя много небывалого? И в рассуждении о чудесах, которые они творили, ты смеешь умствовать, считая это вымыслом, а не действительной правдой? Отстань от таких сатанинских помыслов, иначе ты раздражишь Бога и молния поразит тебя за твои заблуждения и неправые мысли. Напротив, знай, что из жизни святых только часть поддается описанию, потому что никто не в силах подробно раскрыть их тайные подвиги, которые ведомы только единому Богу. Итак, если хочешь себе добра, смирись, оставь глупые речи эллинских мудрецов и обратись к Богу всей силой души. Тогда не только не будешь отвергать данные подвиги святых, но убедишься истинно, что, как благодать Божия, действовавшая во всех их мыслях, начинаниях и подвигах, выше человеческого слова, так и сами подвиги святых выше исторического описания!” Пораженный прозорливостью преподобного, грамматик затрепетал и не только исправился сам, но, при помощи Божией, подействовал и на сердца других вольнодумцев. (Афонский патерик. Ч. 1. С. 334).

Однажды ночью в пост Апостола Филиппа, окончив описание страданий святого мученика Ореста, память которого почитается 10 ноября, за час или меньше до утрени святитель Димитрий лег отдохнуть, не раздеваясь, и в сонном видении, как он потом рассказывал, “узрел святого мученика Ореста, с лицом веселым ко мне вещающего: “Я больше претерпел мук за Христа, чем ты написал.” Сие рек, открыл мне перси свои и показал в левом боку рану, насквозь во внутренность проходящую, сказав: “Сие мне железом прожжено.” Потом открыл правую руку до локтя, показал рану на самом против локтя месте и рече: “Сие мне перерезано,”— причем видны были и сами перерезанные жилы. Тако ж де и левую руку показавши на таком же месте, такую же показал рану, сказав: “И то мне перерезано.” Потом преклонишися, открыл ногу до колена и показал на сгибе колена рану, тако ж де и другую ногу до колена открывши, такую же рану на таком же месте показал и рече: “А сие мне косою рассечено.” И став прямо, взирая мне в лицо, рече: “Видиши ли, больше я за Христа претерпел, нежели ты написал.” Я против сего ничто же смея сказать, молчал и мыслил в себе: “Кто сей есть Орест? Не из числа ли пяточисленных?” (память их 13 декабря). На эту мою мысль святой мученик отвечал: “Не той я Орест, иже от пяточисленных, но той, его же ты Житие ныне написал.” В это самое время благовест к утрени пробудил меня.” (Ярославский патерик. С. 281).

“Однажды в юности, проходя мимо кладбища, — говорит кир Лука, — я увидел при одной могиле стоящего человека, черного, как потухший уголь, и звавшего меня к себе. Когда я подошел к нему в испуге и онемении, он сказал мне: “Я написал в моем завещании, чтобы раздали бедным такую-то сумму денег за избавление моей души, почему же до сих пор не сделали этого? Ступай скажи, чтобы раздали непременно, а иначе я навсегда останусь в том положении, в каком ты меня видишь.” Испугавшись такого явления, я не сказал никому ничего от робости. Зато до сих пор мучаюсь угрызениями совести.” (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 843).

Три путешественника нашли однажды на дороге нечто драгоценное. Надлежало разделить это поровну между всеми. Находка была так велика, что часть каждого была бы весьма значительна, но тотчас явился диавол со своими спутниками — духами зависти, коварства и жадности. Полюбовавшись своей находкой, путешественники сели отдохнуть, чтобы подкрепить себя пищей, но каждый думал не о пище, а о том, как бы одному завладеть сокровищем. Нужно было кому-нибудь из них сходить в ближайший город, чтобы купить припасов. Один отправился. Двое оставшихся на месте договорились убить третьего, когда тот вернется, чтобы разделить между собой его часть. Между тем отправившийся за припасами решил отравить их ядом, чтобы по смерти обоих товарищей богатство осталось ему одному. Когда он вернулся, то немедленно был убит своими спутниками, а они, в свою очередь, поев принесенную им пищу, оба умерли. Драгоценная находка осталась на месте ждать или других безумцев, или более достойных людей. (Духовные беседы. Т. 16. № 42. С. 359).

Однажды благочестивый муж, Павел Фермейский, придя к святому Макарию, так называемому “городскому,” для свидания и духовного назидания, сказал ему: “Авва Макарий! Я нахожусь в великой скорби.” Раб Христов заставил его сказать причину скорби, и тот говорит ему: “В одном селении живет девственница, которая подвизается уже тридцатый год. Многие рассказывали мне, что она, кроме субботы и воскресенья, не вкушает пищи ни в какой день. Всегда, проводя так седмицы, вкушает через пять дней и совершает каждый день по семисот молитв. Я укорил себя, когда узнал об этом, рассуждая так, что я, будучи мужчиной и превосходя ее крепостью телесных сил, не мог совершать более трехсот молитв.” Святой Макарий отвечал: “Я вот уже шестидесятый год совершаю только по сто положенных молитв, зарабатываю нужное для пропитания своими руками, по долгу не отказываю братьям в свидании, однако ж ум не укоряет меня в нерадении. Если же ты, совершая и по триста молитв, осуждаешься совестью, то ясно, что ты или с нечистым сердцем молишься, или можешь больше молиться, однако не молишься.” (Лавсаик. С. 80).

Когда настало время кончины аввы Исаака, собрались к нему старцы и спросили его: “Авва! Как проводить нам жительство по твоем отшествии?” Он отвечал: “Вы видели, как я жил. Если хотите, то подражайте мне: храните заповеди Божии, и Бог пошлет вам благодать Свою, а место это сохранит. Если же не будете соблюдать заповедей Божиих, то не пребудете и на месте этом. И мы скорбели, когда умирали наши отцы, но, соблюдая заповеди Божий и завещания наших отцов, прожили как бы в сожительстве с ними. И вы поступайте так и спасетесь.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 247. № 10).

В годовую память святого Симона Мироточивого во время великой вечерни вошел в церковь один брат по имени Савва из обители святого Дионисия, что на Олимпе, чтоб приложиться к святому лику преподобного. Но заметив, что икона очень мала, оскорбился и сказал: “Я не хочу кланяться такому образу.” Конечно, это было следствием его невежества, а не пренебрежения к преподобному, однако ж преподобный все-таки вразумил его следующим образом. Когда этот инок удалился из церкви в келию, отведенную ему для отдыха, и заснул, то увидел, что открылся верх келии и страшный змей, дыша пламенем и испуская дым и смрад, раскрыл пасть, чтобы поглотить его. “Тебе не нравится малый образ святого, — человеческим голосом заговорил змей, — и ты с негодованием вышел из церкви, не дождавшись конца службы? Так знай, ты мой, и я поглощу тебя,” — и с ужасным шумом бросился на него. Несчастный Савва, вне себя от страха и трепета, завопил: “Преподобный Симон, помоги мне!” В это мгновение пробудившись, он с ужасом пошел в церковь, где, пав на колени перед образом преподобного, с любовью лобызал его, так что все бывшие тут удивились перемене в нем, ибо лицо его было бледно, как у мертвеца. Тогда же рассказал он всем, что за свое невежество пострадал от сатаны. “Малый образ, брат мой, — заметил при этом один из старцев, — при теплоте веры и благоговении, при чистоте ума и непорочности тела, ничем не отличается от большого, поэтому будь внимателен, воздавай достойную честь святым и священным их ликам, независимо от того, малые они или большие.” Таким образом, исправившийся брат воздал славу Богу и благодарение преподобному. (Афонский патерик. Ч. 1. С. 305).

Одна христолюбивая женщина рыла колодец. Она издержала много денег и дорылась до большой глубины, но вода не появилась. На нее напало уныние, ей жаль было и напрасных трудов, и денег. Однажды видит она незнакомца, который говорит ей: “Вели принести изображение аввы Феодосия из монастыря в Скопеле, и Бог, по его молитве, даст тебе воду.” Женщина немедленно отрядила в обитель двоих слуг и, приняв из их рук образ святого, опустила его в колодец. Тотчас показалась вода, наполнившая цистерну до половины, и все прославили единодушно Бога. (Луг духовный. С. 102).

Враг, всегда завистливый к подвижническим успехам святых людей и ненавидящий добро, видя Филофея на высоте духовного совершенства и не имея собственных сил повредить ему, избрал орудием своих козней одну девицу. Несчастная, Бог весть по каким побуждениям сердца вступившая в женский монастырь в числе непорочных агниц Христовых, имела свободный вход в обитель, где подвизался Филофей, так как настоятель был ее духовным старцем. Она постоянно встречалась с преподобным, пленилась его видом, возмутилась преступными движениями плотских страстей и начала искать удобное время, чтобы осуществить задуманный грех. Враг, со своей стороны, не замедлил предоставить ей удобный случай и, бедная в своем бесстыдстве решилась не только объясниться в своей укоризненной страсти к непорочному Филофею, но и насильно влекла его к исполнению ее беспутного желания. Напрасно божественный Филофей напоминал о ее долге, об обетах ангельского образа, о Страшном Суде Божием. Она не только не внимала его убеждениям, но, видя его непреклонность, как у древнего Иосифа, все бесстыднее нападала на него, как новая египтянка. Сначала Филофей в надежде на исправление несчастной скрывал от всех ее укоризненную склонность, но впоследствии, видя ее опасное положение и не доверяя собственным чувствам в ратовании и брани подобного рода, вынужден был открыться во всем игумену, убеждаясь к тому немало и в том, что мог и другой кто-либо впасть в искусительные сети женской страсти и погубить свой постнический труд. Следствием этого было то, что несчастную выслали из обители, как повинную в соблазне. (Афонский патерик. Ч. 2. С.284).

Некий брат, искушаемый, пришел к некоему старцу и открыл ему свои искушения, которые терпел. И говорит ему старец: “Да не приведут тебя в отчаяние находящие на тебя искушения. Видя душу, горе восходящую и приближающуюся к Богу, враги негодуют, иссушаемые завистью. Но невозможно, чтобы в искушениях не пришел на помощь Бог и Его святые Ангелы, только ты не переставай призывать Его со многим смирением. Итак, если с тобой случится что-нибудь такое, вспомни о присутствии Бога — Помощника нашего, а так же нашу немощь и жестокость врага и получишь помощь Божию. (Древний патерик. 1874. С. 279. № 116).

Однажды преподобный Пафнутий Боровский сидел на церковной паперти и погрузился в тонкую дремоту. Внезапно представилось ему, будто отверзаются врата монастырские и множество людей со свечами идут в церковь, посреди же них — князь Георгий Васильевич, который сперва поклонился храму Божию, а потом блаженному отцу. Равным образом и ему поклонился Пафнутий и сказал: “Ты уже преставился, сын мой и князь?” — “Действительно так,” — отвечал Георгий. “Каково же ныне тебе там?” — спросил Пафнутий. Тот отвечал: “Твоими святыми молитвами, отче, благое даровал мне Бог, наипаче же потому, что когда я шел против агарян под Алексия, у тебя чисто покаялся.” Когда начал звонить пономарь, преподобный очнулся от чудного видения и прославил Бога. Богобоязненный князь этот Георгий, безбрачный до конца своей жизни, часто приходил на исповедь к преподобному Пафнутию и говаривал своим присным: “Всякий раз, когда иду на исповедь к старцу, колена у меня подгибаются от страха.” (Троицкий патерик. С. 244).

Некогда один святой старец, спасавшийся на горе Олимп, беседовал с братьями о спасении души. Во время беседы к старцу подошел простолюдин, поклонился ему и молча остановился. Старец спросил: “Что тебе нужно?” Простолюдин сказал: “Да пришел к твоей святыне исповедать свои грехи, честный отче.” Старец сказал: “Говори перед всеми, не стыдись.” Тогда простолюдин начал в присутствии всех исповедовать свои грехи, иные из которых были столь тяжки, что неудобно и называть их. Когда он все рассказал со слезами, то поник долу и стоял унылый с сокрушенным сердцем. Старец же, после его исповеди, долго размышлял о чем-то и, наконец, сказал: “Хочешь ли принять иноческий образ?” — “Ей, отче, — ответил простолюдин, — желаю и даже захватил сюда необходимые при пострижении одежды.” После этого старец преподал ему несколько наставлений, облек его в ангельский образ и, отпуская, сказал: “Иди, чадо, с миром и больше не согрешай.” Он же, поклонившись до земли, ушел, славя Бога. Монахи всему этому удивлялись и сказали старцу: “Что это значит, отче? Сколько тяжких грехов сейчас он назвал, и ты не дал ему никакого послушания, не наложил на него ни малейшей епитимий?” — “О, любезные дети, — сказал старец, — неужели вы не видели, что, когда он исповедовал свои грехи, близ него стоял страшный муж, лицо которого блистало, как молния, и одежды его были белы, как снег. Он держал в руках хартию грехов каявшегося, и когда простолюдин высказывал мне грехи перед всеми вами, он постепенно изглаждал их из хартии? И если таким образом простил его Бог, то как же я-то после этого смею давать ему какую бы то ни было епитимию?” Услышав это, монахи ужаснулись и возблагодарили Господа нашего Иисуса Христа, возвеличили благость и человеколюбие Его и разошлись, дивясь о преславных делах Бога нашего. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 769).

В одном городе был епископ, который, по диавольскому наущению, впал как-то в смертный грех. Горько раскаявшись в своем падении, епископ, для того, чтобы получить прощение, поступил следующим образом. Когда в церковь собралось множество народа, он вышел на середину храма и перед всеми открыто исповедовал свой грех. После этого, считая себя, по глубокому смирению, недостойным святительского сана, он снял с себя омофор, положил его на престол и сказал народу: “Простите меня, братие, теперь я уже больше не могу быть у вас епископом.” Видя великое смирение и сокрушение своего пастыря, все, кто был в церкви, с плачем воскликнули: “Пусть грех твой на нас ляжет, отче, только не лишай нас своего пастырства.” Долго они умоляли епископа остаться с ними. Уступая, с одной стороны, молению своей паствы, а с другой, желая чем-либо искупить свой грех перед Богом, епископ, наконец, воскликнул: “Ну, если уж непременно хотите, чтобы я остался у вас, то я сделаю это, но только при одном условии: если вы дадите мне слово беспрекословно исполнить то, что я сейчас повелю вам.” Все дали слово. Тогда епископ приказал запереть церковные двери и сказал: “Знайте же теперь, что тот из вас не будет иметь части у Бога, кто сейчас не попрет меня своими ногами.” И с этими словами простерся ниц на земле. Все ужаснулись, но, не смея нарушить данного слова и боясь прещения епископа, стали проходить через него. И что же? Когда переступил через него последний человек из тех, кто был в церкви, голос с Неба сказал: “Ради великого его смирения Я простил его грех!” Все услышали этот голос и прославили Бога. (Алфавитный патерик. Л. 194).

Когда мощи святителя Иоанна Златоуста были перенесены из селения Команы (под Сухуми) в Царьград и положены в церкви святых Апостолов, в эту церковь рабами был принесен один больной вельможа и положен у раки великого святителя. Тут он вспомнил содеянные им грехи и, рыдая, стал вопиять: “Увы мне, окаянному, не покаявшемуся; како иду путем, от него же не возвращусь? И како претерплю прещение Страшного Суда и вечных неминующих мук?” После этих слов он взглянул вверх и увидел там икону Господа Иисуса Христа. Тут он стал говорить так: “Даже и на Твой образ, Владыко, который человеческими руками написан, не смею взирать и трепещу! Что же будет тогда, когда я, окаянный, Самого Тебя, страшного Судию, узрю, когда Ты явишься судить всех? Согрешил я, Владыко, и не исполнил Твоих повелений, прости меня!” При этом вельможа начал исповедовать свои грехи перед святой иконой. Когда он кончил свою исповедь, то вспомнил еще один из тайных грехов и воскликнул: “Есть у меня грех, Владыко, но не смею говорить о нем, Человеколюбче, не смею, Милостиве.” В это время послышался голос: “Прощаются тебе грехи!” И сразу же после этого голоса вельможа встал со своего одра совершенно здоровым и стал громким голосом воспевать благодарственные песни Богу, не хотевшему смерти грешника, но хотящему всем — спастись и в разум истины прийти. Затем вельможа, поклонившись образу Спаса и цельбоносному гробу святого Златоуста, ушел к себе в дом и оставшиеся лета жизни, сказано, прожил целомудренно. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 421).

Имел некто в Египте расслабленного сына, принес его к келии аввы Макария и, оставив его плачущего у дверей, отошел поодаль. Старец увидел плачущего отрока и спросил: “Кто принес тебя сюда?” Отрок отвечал: “Отец мой бросил меня здесь и ушел.” Говорит ему старец: “Встань поищи его.” Отрок тотчас выздоровел, встал, нашел отца своего, и пошли они домой, радуясь. (Древний патерик. 1874. С. 439; Достопамятные сказания. С. 145. № 15).

Был старец, у которого были повреждены ноги, так что он не мог двигаться в продолжение долгого времени. Когда, хромая, он вышел и стал готовить пищу, то предстал ему Ангел, коснулся его уст, говоря: “Христос тебе истинная пища и питие,” — и, исцелив его, удалился. Он же, взяв пальмовые ветви, стал делать перевязи для животных. Потом как-то собрались отвезти к старцу хромого для исцеления, посадив на осла. Как только ноги болящего коснулись перевязи, сделанной святым, он тотчас исцелел. На благословение многим больным посылал он перевязи, и тотчас исцелялись они от болезней. (Древний патерик. 1874. С. 445. № 22).

При жизни святителя Иоанна Златоуста в Антиохии был один муж, ослепленный маркионитской ересью, который сделал православным много зла. Однажды жена этого человека впала в жестокую болезнь, лечилась у многих лекарей, но ни один из них ей не помог. Тогда муж призвал еретиков-маркионитов в свой дом и стал умолять их, чтобы они помогли его жене своими молитвами. Еретики вняли мольбе и, как сказано, “с прилежанием многим моляхуся за ню беспрестанно по три дня и более и ничто же успеша.” После такой безуспешной молитвы жена сказала мужу: “Я слышала, что некий пресвитер по имени Иоанн, живущий у епископа Флавиана, что ни попросит у Бога, все дает ему Бог, и этот Иоанн многие чудеса творит. Умоляю тебя, сведи меня к нему, чтобы он помолился обо мне. Маркиониты не помогли мне нисколько, из чего я заключаю, что вера их не есть правая, ибо, если бы вера их была правой, то услышал бы Бог их моление обо мне.” Муж послушал жену, привел ее к православной церкви, но, как еретик, не смея внести жену в саму церковь, положил ее при дверях и послал сказать епископу и бывшему тогда пресвитером святителю Иоанну Златоусту, что он просит у них исцеления своей жены. Епископ и Иоанн пришли к церкви. Первый сказал мужу и жене: “Если отречетесь от своей ереси и присоединитесь к Святой Соборной и Апостольской Церкви, то получите от Христа Господа исцеление.” Муж и жена усердно обещали поступить именно так. Тогда Иоанн велел принести воды, епископ благословил ее, а Иоанн после этого возлил ее на болящую. Она тотчас же встала совершенно здоровой. Муж и жена, видя совершившееся над ними чудо, приняли Православие, и все православные жители города чрезвычайно обрадовались этому, а еретики были посрамлены... (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 173).

По кончине преподобного Афанасия игуменом Лавры был назначен один добродетельный инок по имени Евстратий. У него была болезнь почек, мочился он кровью, с трудом и с невыносимой болью. Семь лет страдал он и, испытав без пользы средства многих даже столичных врачей, наконец, отрекся от всякого человеческого врачевания, возложил все свое упование на Бога и молился об исцелении своему преподобному отцу. Молитва его была услышана Богом. Прибегнув к этому мощному, безмездному и скорому на помощь врачу, он тотчас же получил исцеление. Однажды ночью явился ему во сне преподобный и, подавая сосудец с каким-то питьем, велел выпить его весь. Евстратий, отказавшись от всякого врачевания, не хотел было принимать и этого, но, услышав сладкий отеческий голос: “Не бойся, чадо, пей, это послужит тебе во здравие,” — повиновался. Пробудившись и почувствовав облегчение, он прославил Бога и возблагодарил святого. Потом он всем рассказывал об этом великом чуде. (Афонский патерик. Ч. 1. С. 118).

Один монах, много лет страдавший головной болью, вместо того чтобы искать помощи свыше, обратился к врачам, истратил на них все, что имел, и не получил никакой пользы. Видя такую тщету человеческих усилий, он, наконец, пришел к преподобному Нифонту и, припадая к его ногам, умолял о даровании исцеления. “Верую, святче, — говорил он, — что чего ни попросишь ты у Бога, дастся тебе.” — “Напротив, брат, — отвечал преподобный, — я — человек грешный, а грешного Бог не послушает.” Между тем больной, заливаясь слезами, не переставал припадать к его стопам и умолять об исцелении. Тогда блаженный Нифонт, тронутый страдальческим положением брата, прочел молитву над головой больного, и тот почувствовал, что как будто шум или сильный вихрь вылетел из его головы. Таким образом он исцелился и, славя Бога, возвратился в свое жилище, полный удивления и признательности своему врачу. (Афонский патерик. Ч. 1. С. 369).

Один инок, у которого болели глаза, со слезами молился у гробницы преподобного Саввы Сторожевского и отер глаза покрывалом с его гробницы. Другой инок при этом сказал с усмешкой: “Вместо исцеления ты только засоришь себе глаза песком.” Тут же болевший исцелился, а высмеивавший его брат ослеп. После слезной молитвы и покаяния и он получил исцеление. (Троицкий патерик. С. 89).

Через несколько дней после открытия мощей преподобного Иова Почаевского игумен Досифей заболел “огнем прозельным,” как говорится в книге чудес, “вследствие тяжелых накожных нарывов” так, что “никому из врачей даже и на ум не приходила надежда на его выздоровление.” В это время в праздник Воздвижения прибыла в Почаев “ради всенощного пения и воздаяния иных молитв Господеви” благотворительница обители пани Домашевская и со своей прислугой проводила “ночной покой” в отведенной для нее келии. Вдруг в полночь она слышит поразительное пение в храме, кроме того, необыкновенный свет сиял в его окнах. Домашевская подумала, что иноки совершают всенощное бдение, потому послала свою служанку по имени Анна к церковным дверям, чтобы она узнала и возвестила ей, так ли это? Посланная, действительно, нашла церковные двери отворенными и, когда вошла в храм (“ангельской бо рукой были отверсты двери,” как замечает Досифей), увидела тот же необычайный свет, а посредине — преподобного Иова, совершающего молитву с двумя “прекрасными юношами, имевшими на себе светлое одеяние.” В страхе Анна остановилась и стояла неподвижно. Тогда преподобный “со светолепными юношами” обратился к ней и сказал: “Не бойся, девица, но пойди и позови ко мне игумена обители.” — “Он лежит на смертном одре,” — отвечала Анна. Тогда преподобный подал ей шелковый плат, омоченный в Миро, и велел отнести его к больному. Анна пошла и от имени новоявленного угодника начала звать Досифея в храм у дверей келии. Больной сначала принял это за мечту, но Анна не переставала “стужать старцу, толкуще в двери” и говорить: “Если святыня твоя считает меня за привидение, то пошли хоть служителя своего, чтобы он принял от меня свиток врачевания, данный тебе от блаженного.” Вооружившись крестным знамением, Досифей впустил к себе девицу, взял от нее плат и, помазав “от напоенного Мира” свое тело, вдруг совершенно выздоровел так, что встал с постели и пошел в храм. Но там небесное видение уже прекратилось, и екклесиарх отпирал церковные двери для всенощного бдения. Изумленный Досифей сказал ему: “Что это такое, отче брате, божественной силой совершается в этой святыне?” Екклесиарх, со своей стороны, испугался еще более и отвечал с ужасом: “Что, отче всечестнейший? Я ради великой болезни твоей не пошел к тебе и за благословением, ибо вчера мы оставили тебя едва живым на ложе, а се ты всецел спешишь на утреннее пение.” — “Спешу, — отвечал Досифей, — исполняя веление блаженного отца нашего Иова, он бо с Ангелами в полуночи, когда мы все спали, помолился о моем спасении Пресвятой Деве Богородице, и ангельской рукой вратам отверстым вошла служанка госпожи нашей, которой блаженный отец наш Иов вручил свиток, Миром исполненный, и, сам исцелив меня, немедленно повелел мне идти в церковь, и как ты видишь, теперь у меня нет никакой болезни.” И лишь только екклесиарх отпер церковные двери, Досифей тотчас припал к земле перед ракой блаженного Иова и, воздав Богу благодарение за чудеса, совершаемые преподобным, немедленно приступил к служению всенощного бдения, (Прот. А. Хойнацкий. Волыно-Почаевский патерик. С. 180).

В одной из деревень, расположенной в семи верстах от Глинской пустыни, жил бедный крестьянин, имевший жену и детей. Он заболел и не только не работал, но не мог и ходить. Четыре года продолжалась болезнь; бедная его жена, выбиваясь из сил, добывала пропитание семейству. Домашние средства не помогали, а пригласить врача было немыслимо — в то время черствый кусок хлеба считался в доме великой милостью Божией. Поставив себя на место бедной женщины, мы поймем глубину ее скорби. Неоднократно с истерзанным сердцем падала она на колени перед иконами и со слезами молилась Матери Божией об исцелении мужа. Однажды после подобной усердной молитвы она уснула и увидела перед собой благолепного старца, который спросил ее: “Зачем ты так плачешь?” — “Как мне не плакать, батюшка?” — отвечала несчастная и рассказала старцу о своем великом горе. “Не плачь, — сказал ей тогда старец, — а пойди в Глинскую пустынь и попроси игумена в скиту отслужить Богоматери молебен с крестным ходом, и выздоровеет твой муж.” — “Но как же, батюшка, — возразила ему женщина, — ведь у меня нет денег ни копейки.” — “Ты пойди к настоятелю, он добрый, велит отслужить без денег.” — “Имя-то ваше как, батюшка?” — спросила она. “Макарий,” — ответил ей явившийся и стал невидим. Это необычное сновидение так подействовало на женщину, что она, не сказав никому ничего, тотчас отправилась в пустынь. Первым встретился ей в монастыре ризничий иеромонах Гурий. Ему она передала все виденное. Отец Гурий сообщил об этом игумену Иннокентию, и тот благословил безвозмездно исполнить желание просительницы. Началось в скитском храме молебствие с акафистом о здравии болящего. В конце акафиста входит сам болящий крестьянин и начинает усердно молиться. Все, слышавшие рассказ женщины о безнадежном состоянии ее мужа, были изумлены его появлением. Более же всех, конечно, изумилась жена. Ему, как рассказывал после крестьянин, тоже явился во сне отец Макарий, которого он лично знал при жизни. Подойдя к нему, взял его за руку и говорит: “Что же ты лежишь? Вставай и иди в Глинскую пустынь. Жена твоя будет молиться в скиту, молись и ты.” Проснувшись, крестьянин почувствовал возвращение сил, способность к движению, и хотя с трудом, но поспел в скит к окончанию молебна. Обратно в монастырь он сам нес чудотворную икону Богоматери. Какова была радость этих бедных поселян, может понять всякий, испытавший нечто подобное. (Глинский патерик. С. 22).

Один человек рассказывал отцу архимандриту Крониду. “Я, — говорил он, — в свое время по воинской повинности служил в Петербурге в гвардейском полку. Были мы на маневрах под Царским Селом. Стояла ненастная дождливая погода, так что все наши палатки были залиты дождем, даже наши постели подмочило. Когда я ложился вечером спать, то не обратил на это внимания и на мокрой, холодной постели проспал всю ночь. Когда утром проснулся, то у меня руки и ноги сделались бесчувственными. Я весь стал как деревяшка: не владел ни руками, ни ногами. Положили меня в лазарет, где я пролежал целый год, а пользы не получил никакой. Я слезно стал просить милости и помощи у Бога. Вспомнилось мне тогда мое детство, когда я со своей матушкой ходил на богомолье к Преподобному Сергию и когда моя мать, стоя на коленях перед ракой Преподобного, в пламенной молитве и слезах говорила вполголоса угоднику Божию: “Преподобный Сергий, посети нас милостью своей и предстательством своим. Испроси нам милости у Бога во все дни жизни нашей настоящей и Будущей. Батюшка, Преподобный Сергий! Услышь меня, грешную, и сыну моему, отроку Василию, в его нуждах и испытаниях помоги. Посети его и подай ему руку помощи в тяжких болезнях и будь его заступником в этой и Будущей Жизни.” Лежа в постели, всеми оставленный, беспомощный и одинокий, больной, я вспомнил эту материнскую молитву, вспомнил лик Преподобного и, зарыдав, воскликнул: “Угодник Божий, Преподобный Сергий, помоги мне не ради меня, но ради молитв моей усопшей матери, которая при жизни просила тебя о милостивом предстательстве перед Богом за грешную мою душу.” Слезы мои были столь обильны, что я омочил ими всю мою подушку, не переставая мысленно просить и усопшую свою мать, чтобы она там, перед престолом Божиим, воздохнула обо мне, грешном. Вдруг чувствую, что в руках и ногах моих внезапно появилась неизъяснимая теплота. Затем нахожу, что возвращается ко мне осязание, замечаю, что руки и ноги начинают приходить в движение. При этом я осмелился опустить ноги на пол, встал и даже немного попытался пройтись по палате. Иду, а сам не верю в то, что хожу, думаю: “Уж не умер ли я?” Подхожу к двери палаты, там дежурный часовой останавливает меня: “Нельзя.” Тогда я спрашиваю его: “Скажи мне, пожалуйста, я жив или мертв?” Часовой взглянул на меня с недоумением: “Да ты что, с ума сошел? Конечно, жив.” Вернувшись к своей кровати, я опустился на колени и горячо заплакал, благодаря Всемилостивого Бога и Его угодника Преподобного Сергия, посетившего меня своей милостью за молитвы моей матери. Прошло десять лет, и, как видите, я остаюсь, слава Богу, жив и здоров” (Троицкие листки с луга духовного. С. 9).

Варвара Ветлицкая рассказывала о себе следующее: “Весной 1935 года по жизненным обстоятельствам мне необходимо было переселиться из Мытищ в Загорск Московской области. Сюда я приехала с двумя внуками-юношами. Идя с вокзала к Красюковке, я упала, сильно ударилась о землю и, как потом оказалось, сломала правую руку. В больнице мне наложили гипсовую повязку, но я не находила себе места от боли. С юности для меня было привычно прибегать в скорбях и болезнях к Преподобному Сергию. Теперь, прежде чем приступить к систематическому больничному лечению, я упросила внуков отвести меня в храм Петра и Павла к чудотворному образу Преподобного Сергия, перед которым одним из иноков был отслужен молебен. Стоя перед образом Преподобного Сергия, как перед живым угодником Божиим, я воскликнула: “Преподобный Сергий! Неужели я приехала в твой город затем, чтобы сломать руку. Воззри на меня милостиво и своим предстательством перед Богом и Пречистой Его Матерью испроси у Них небесную помощь мне, недостойной. Верую, угодниче Божий, что тебе дана благодатная сила врачевать всякие болезни.” Так молясь Преподобному Сергию, я вдруг неожиданно для себя перестала чувствовать жгучую боль в руке. Не отдавая себе отчета, стала больной рукой налагать на себя крестное знамение. Раньше я не могла этого сделать. Тут только я поняла, что рука моя совершенно здорова. Полагая земной поклон перед образом Преподобного Сергия, я убедилась, что угодник Божий творит великие и дивные чудеса.” (Троицкие листки с луга духовного. С. 7).

Одна жительница города Москвы, Ольга Петровна Блинникова, осенью 1906 года сообщила администрации Троицкой Лавры о знаменательном случае помощи ей в болезни по молитвам Преподобного Сергия Радонежского. В начале декабря у нее вдруг неожиданно заболел правый глаз. Чем дальше шло время, тем больше усиливалась боль. Вскоре этим глазом она перестала видеть и немедленно обратилась к известному профессору по глазным болезням Гуревичу. Тот, осмотрев глаз, заявил, что в нем темная вода и что глаз надо удалять, иначе пострадает и другой глаз, тогда она совсем ослепнет. Больная в горести вышла от профессора. Не зная, что делать, она зашла в Кремль помолиться. Здесь со слезами и сердечным умилением она отслужила молебен перед иконой Божией Матери, именуемой “Нечаянная радость,” и просила Божию Матерь не ради Себя, но ради рожденного Ею Спасителя исцелить ее. Оттуда ее словно само собой повлекло в часовню на Ильинской улице, где она заказала молебен Преподобному Сергию Радонежскому. Придя вечером домой, она, усталая, заснула. И вот видит во сне: входит к ней дивный старец с лицом необыкновенной доброты и ласки и говорит ей: “Не бойся за глаз. Предстательством Божией Матери твой глаз будет здоров.” После этих слов она проснулась. Закрыла здоровый глаз и попробовала посмотреть больным. И что же? При лунном освещении она увидела в комнате все вещи. Тогда она разбудила мужа и радостно сообщила ему о своем сне и о том, что глаз ее прозрел. Муж ее поднялся с кровати, стал ей показывать разные вещи, а Ольга Петровна называла их. Тогда оба супруга окончательно убедились, что глаз действительно исцелен, и в умилении возблагодарили Бога. На другой день исцеленная пошла к профессору, который после осмотра глаза с необычайным удивлением заметил, что глаз совершенно чист. Думая, что вода временно ушла из глаза, профессор просил Ольгу Петровну зайти к нему через неделю, так как, по его словам, иногда бывают случаи временного улучшения. Но и через месяц и потом долгие годы глаз видел нормально, даже лучше, чем здоровый. (Троицкие листки с луга духовного. С. 12).

“Лет 20 тому назад, — вспоминала достопочтенная жительница Петербурга Елизавета Павловна Иванова, — я отдыхала летом в Кривоезерской женской пустыни Костромской области. Здесь я встретила женщину с девятилетней девочкой. Женщина рассказала: “Это моя дочь Вера, она родилась слепая и была слепой девять лет. Я страдала за нее беспредельно, не зная покоя ни днем ни ночью. Я была с ней у самых лучших глазных врачей, и все говорили мне, что болезнь ее неизлечима. У меня осталась только единственно надежда на помощь Божию и помощь преподобного Серафима. В Саров, к святым мощам угодника Божия, мы прибыли всего две недели тому назад. Всю первую неделю мы не выходили из собора от святых мощей преподобного Серафима и со слезами просили его помощи и предстательства перед Богом о даровании Верочке зрения. Но слезной мольбы нашей преподобный Серафим как бы не слышал. По прошествии недели я решилась вернуться домой. Наняла извозчика, который стоял уже у подъезда гостиницы. Сердце мое разрывалось на части от невыносимой печали, и в то же время я не теряла надежды на помощь Божию и преподобного Серафима. Я взяла Верочку, и в последний раз мы с ней пошли в собор. Здесь я поставила ее перед ракой преподобного Серафима на колени и с рыданием, обращаясь к Верочке, сказала: “Молись, пламенно молись преподобному Серафиму об исцелении твоих глаз. Для него все возможно перед Богом,” — и сама со скорбными слезами просила угодника Божия наполнить мою душу радостью, не отпускать меня и Верочку неутешенными. От скорби во время молитвы я готова была умереть. Вдруг Верочка закричала на весь собор: “Мама, вижу! Мама, я вижу!” И в порыве радости стала прикасаться ко всему блестящему: к раке святых мощей, к святому кресту, Евангелию. Все ее поражало и интересовало. Своего состояния я не могу передать словами. Я радовалась с дочкой, а с ней радовались все, кто был в храме, и от умиления плакали, славили Бога и преподобного Серафима.” Когда мать закончила свой дивный рассказ, я подошла к Верочке, чтобы увидеть ее чудные глаза, которые горели, как драгоценный изумруд.” (Троицкие листки с луга духовного. С. 76).

В 1903 году, в год открытия мощей преподобного Серафима Саровского, — сообщает о себе жительница Сергиева Посада Анна Георгиевна Заботина, — я с нетерпением ожидала наступления 19 июля — дня памяти преподобного. Сама я в это время переживала большое несчастье. 9 лет уже прошло, как я пребывала в беспомощном состоянии по причине неожиданной слепоты, поразившей меня. 20 июля 1903 года моя дочь Татьяна Петровна со своим семейством собрались ко всенощной. И я просилась с ними пойти в храм Божий, но дочь сказала: “Ты нас свяжешь своей слепотой.” Мои слезные мольбы не тронули ее сердца. Она с детьми ушла в храм, так и оставив меня одну в доме. Скорбь моя была беспредельна. Кроме слепоты, я страдала еще болезнью позвоночника, что мучило меня нестерпимо. Когда нужно было сесть или встать, то движения причиняли мне острую боль. Оставшись дома одна, я с большим трудом села возле двери, ведущей внутрь дома, и горько-горько заплакала. Свою неописуемую скорбь я мысленно стала рассказывать Серафиму, как живому, и молила его, чтобы он не покинул меня, забытую даже самыми близкими. В безграничной печали я погрузилась в тонкий сон: вижу себя находящейся в обители Преподобного Сергия на паперти Троицкого собора перед образом Божией Матери “Всех скорбящих радость.” Будто бы и во сне я горько плачу. В западную дверь паперти, вижу, входит преподобный Серафим. Лик его преисполнен небесной красоты и неописуемой доброты. Приблизившись ко мне, он с отеческой любовью благословил меня и сказал: “Радость моя! Буди милость Господня с тобой по вере твоей.” Я упала перед ним на колени и, заливаясь слезами, воскликнула: “Батюшка, преподобный Серафим! Молю тебя и прошу, помилуй меня, не лиши меня отеческой своей великой милости. Утешь меня дарованием зрения, хотя бы несовершенным, чтобы я могла видеть под ногами своими дорожку и ходить в храм Божий без помощи других.” Видение кончилось. Я пришла в себя. И чувствую: глаза мои ясно видят, а спина не болит, Я легко встала с порога, свободно вошла в дом. На божнице я увидела святую икону преподобного Серафима, склонилась перед ним, как перед живым, и, заливаясь слезами, благодарила его за беспредельное милосердие ко мне, грешной и недостойной. Радость моя была столь велика, что описать ее словами невозможно. Когда вернулась моя дочь с детьми от всенощной, я встретила их со слезами счастья и сказала, что все вижу совершенно ясно. При этом поведала им о явлении мне преподобного Серафима и исцелении. Все целовали меня и поздравляли. Когда первые минуты общей семейной радости прошли, дочь и внуки стали меня экзаменовать: интересно было, как я вижу. Они подносили разные предметы, чтобы я их называла, говорила, какого они цвета. Семейные скоро убедились в моем дивном и чудесном исцелении. На другой день я одна, без посторонней помощи ходила в храм Божий, где и отслужила благодарственный молебен Спасителю, Божией Матери и преподобному Серафиму, моему чудному исцелителю.” (Троицкие листки с луга духовного. С. 78).

Лет 20 тому назад молитвами святого великомученика Пантелеймона получил исцеление от неизлечимой болезни Григорий Моисеевич Кальманович, еврей, принявший после того Святое Крещение. О его дивном исцелении сообщил священник села Гагина Владимирской губернии отец Петр Елхимов, который и крестил исцеленного. Григорий Моисеевич Кальманович, по профессии парикмахер, много лет страдал от рака пищевода. Лечение ему не помогало. Болезнь все усиливалась, и он, в конце концов, вовсе не мог принимать твердой пищи. В 1927 году он со своей женой поехал в Москву к профессору одной из московских клиник. После тщательного осмотра профессор сказал жене больного: “Вашему мужу остается жить самое большое две недели. Никаких лекарств я ему не прописываю, так как все уже бесполезно. Поезжайте домой и покоритесь судьбе.” Проезжая обратно из клиники на Ярославский вокзал по Никольской улице мимо часовни святого великомученика Пантелеймона, больной вдруг говорит жене: “Я хочу сюда зайти.” Та стала отговаривать его. “Это христианский храм, — возражала она, — противный нашей религии. Поедем прямо к вокзалу.” Но больной, не обращая никакого внимания на замечание жены, сказал ей: “Я непременно хочу побывать здесь.” Он вошел в часовню, где в это время совершался общий молебен. Больной подошел к иконе святого великомученика Пантелеймона, опустился на колени и весь молебен простоял так в слезах. Затем подошел к иконе с пламенным чувством веры, приложился к ней и, обращаясь к жене, сказал: “Ты знаешь, я совершенно здоров. У меня ничего не болит. Сейчас же возвращаемся в клинику, и я буду просить переосвидетельствовать меня.” Профессор, услышав о возвращении больного, вспылил и велел сказать ему, что он никогда не ставит вторичного диагноза. Тогда больной стал усердно просить, чтобы, по крайней мере, ассистент профессора произвел осмотр. Ассистент, найдя пациента вполне здоровым, доложил об этом профессору, который с саркастической улыбкой сказал своему помощнику: “Я вижу, что или больной сошел с ума, или вы.” Но ассистент, в свою очередь, убедительно просил профессора еще раз осмотреть больного, так как случай был из ряда вон выходящий. После осмотра на лице профессора отразилось немое удивление. Он сказал своему ассистенту: “Да, действительно, этот больной совершенно здоров.” Причину этого чуда знал один только Кальманович, он помнил, что его дивным целителем был небесный врач, святой великомученик Пантелеймон. По возвращении домой Кальманович немедленно направился в храм с непреодолимым желанием принять Крещение. Священник села Гагина, Петр Елхимов, подготовил его к Таинству и крестил. Новокрещеный, как рассказывал отец Петр, после совершения над ним Крещения весь пламенел верой и любовью к Богу и заявил открыто, что он готов, если бы потребовалось от него, за Христа положить и жизнь свою. (Троицкие листки с луга духовного. С. 82).

Однажды в скит был приведен беснующийся. О нем совершили молитву в церкви, но бес не выходил из него, потому что был жесток. Клирики говорили между собой: “Что делать нам с этим демоном? Никто не в состоянии изгнать его, кроме аввы Виссариона, но если мы будем просить его об этом, то он даже не придет в церковь.” Потом решили посадить беснующегося на его место в церкви. Когда войдет авва Виссарион, решили братия, встанем на молитву и скажем ему: “Авва! Вели встать и брату.” Они так и сделали. Когда старец пришел рано утром в церковь, они, встав на молитву, указали на брата. Старец, ничего не подозревая, прорек: “Встань и пойди отсюда,” — и немедленно демон вышел из больного, который стал здоровым. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 80. № 9).

19 января 1870 года собор Почаевской Успенской Лавры доносил Его Высокопреосвященству, что солдатка Екатеринославской губернии Ростовского уезда Екатерининской волости села Екатериновка Ирина Васильевна Волошинова, от роду 37 лет, одержимая беснованием уже шестнадцатый год, бывшая во многих святых местах с мольбой об освобождении ее от злого духа, но нигде не получившая исцеления, прибыв 27 декабря 1869 года в Почаевскую Лавру, 14 января 1870 года, по милости Божией, совершенно освободилась от духа беснования. Обстоятельства ее болезни и исцеления следующие. Прибыв в Почаевскую Лавру в сопровождении своего пятнадцатилетнего сына Михаила, Ирина Волошинова хотя и присутствовала при богослужениях в лаврских церквах, но шла туда по принуждению, часто сопротивлялась до того, что ее приводили силой несколько человек. В самой же церкви она постоянно издавала неистовый крик, ни на кого не смотрела и только в стенаниях произносила разные несвязные слова, ругательства и хулы, покушаясь даже ударить кого-нибудь, особенно служащих, но ее удерживали. В сильных припадках она падала на землю, кричала, чем возбуждала к себе сострадание. Она обращала на себя внимание еще и потому, что находившийся в ней бес вел разговор мужским голосом. Столь явное озлобление врага рода человеческого возбуждали в лаврской братии особенное усердие к молитвенному возношению об исцелении страждущей при всех церковных службах и в особенности перед чудотворной иконой Божией Матери и перед нетленными мощами преподобного отца нашего Иова. После исповеди больную причастили Святых Тайн, и иеромонах Иоанникий, как чередной Пещерной церкви, по совету и благословению наместника Лавры начал совершать над больной первоначально освящение воды, а потом и Таинство Елеосвящения с чтением заклинательных молитв святого Василия Великого, что исполнено было 11, 12 и 13 января после литургии. Во время этих священнодействий, особенно во время помазания елеем больная так бесновалась, что несколько дюжих мужчин не могли удержать ее. Наконец, 14 января, по совершении над ней водоосвящения, когда при чтении заклинательных молитв не без усилий она была помазана елеем от лампад Божией Матери и преподобного Иова, бес с криком: “Куда мне выйти?” —· поверг женщину на землю и начал мучить её до того жестоко, что она казалась мертвой. На грудь ей положили копию чудотворной иконы Божией Матери, а на лицо — честный крест. Через некоторое время, после страшных припадков лицо ее приняло надлежащий вид, она встала, начала креститься, молиться и благодарить Господа и Пречистую Его Матерь за явленное ей милосердие. (Прот. А. Хойнацкий. Волыно-Почаевский патерик. С. 206).

Брат сказал авве Арсению: “Что мне делать? Меня возмущают помыслы. Они мне внушают: ты не можешь ни поститься, ни трудиться, посещай хотя бы больных, ибо и это — дело любви.” Но старец, зная козни демонов, посоветовал: “Ешь, пей, спи, только келии своей не оставляй.” Ибо он знал, что терпение в келии приводит монаха в должное расположение. Когда брат провел три дня безвыходно, то утомился, но взяв немного молодых прутьев, расщепил их и тут же стал плести. Почувствовав голод, он сказал себе: “Вот еще осталось немного прутьев, когда закончу с ними, тогда поем.” А когда окончил плетение, сказал: “Пропою несколько псалмов, и тогда уже можно будет поесть.” Таким образом при содействии Божием он преуспевал мало-помалу, пока не вошел в должный порядок. И получив силу над помыслами, побеждал их. (Древний патерик. 1874. С. 147. № 32).

Когда святитель Иоанн Златоуст стал Патриархом, то он обратил особое внимание на благоустройство в церковном клире. Добрых из клира поощрял и утверждал в добре, а злых наказывал и обличал. Вследствие этого его очень любили добрые и ненавидели злые. Жившие худо особенно невзлюбили святого за то, что он их беззаконные дела выводил наружу, а некоторых из них отлучал от Церкви. И вот эти злые клирики из мести стали распространять о Патриархе худую молву, хулили того, кто достоин был одних похвал. Иоанн знал о клевете, но как он к ней отнесся? Не обращал на нее никакого внимания, предоставив все суду Божию. И вышло так: чем более хулили Иоанна его враги, тем более разрасталась добрая слава о нем. До клеветы он был славен лишь в своем Отечестве, а после прославился и в далеких странах, и многие люди из этих стран приходили в Царьград затем, чтобы видеть его и насладиться слышанием его высокого учения. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 178).

Авва Кассиан рассказывал: “У Великого Исидора, пресвитера скитского, был некто Пафнутий, диакон, которого он за добродетель хотел сделать пресвитером, чтобы тот стал его преемником после смерти. Тот же не принял рукоположения из благоговения, но остался диаконом. Вот этому, по злоумышлению врага, позавидовал некто из старцев. Когда все находились в церкви на молитве, он, выйдя, подбросил собственную книгу в келию аввы Пафнутия и возвестил авве Исидору, что кто-то из братьев украл его книгу. И удивился авва Исидор: никогда не случалось такого в скиту. Старец, подбросивший книгу, сказал ему: “Пошли двух отцов со мной, чтобы мы обыскали келии.” Наконец, в келии аввы Пафнутия книгу находят и приносят ее пресвитеру в церковь. Авва Пафнутий творит раскаяние пресвитеру перед всем народом, говоря: “Я согрешил, дай мне епитимию.” В течение трех недель он не должен был общаться с братией, а приходить каждый раз в церковь, падать перед всем народом и говорить: “Простите меня, я согрешил!” По прошествии же трех недель он принят был в общение, и тотчас старец, оклеветавший его, сделался одержим бесом и начал признаваться: “Я оклеветал раба Божия.” Когда была о нем молитва всей церкви, то он не уврачевался. Тогда Великий Исидор говорит при всех авве Пафнутию: “Помолись за него, ибо ты оклеветан был и только тобой он уврачуется.” Когда Пафнутий помолился о нем, старец немедленно стал здоровым. (Древний патерик. 1874. С. 368. № 28).

Авва Макарий рассказывал о себе: “Когда я был молод и жил в келии в Египте, меня сделали клириком в селе. Не желая быть клириком, я убежал в другое место. Ко мне приходил благочестивый мирянин, брал мое рукоделие и доставлял мне все нужное. По диавольскому искушению одна девица в том селе впала в любодеяние. Когда она зачала, ее спрашивали, кто виновник этого? Она отвечала: “Отшельник.” Тогда пришли и взяли меня, навесили мне на шею закопченных горшков и ручек от посуды и водили меня по улице, били и кричали: “Этот монах растлил нашу девицу, возьмите его, возьмите!” — и избили меня едва не до смерти. Подошел один старик и сказал: “Долго ли вам бить этого монаха-странника?” А мирянин, служивший мне, шел за мной, пристыженный, и его много ругали, говоря: “Вот отшельник, которого ты хвалил! Что он сделал?” Родители девицы говорили: “Мы не отпустим его, пока не представит нам поручителя, что будет кормить ее.” Я попросил служившего мне мирянина, и он поручился за меня. Возвратившись в свою келию, я отдал ему корзины, сколько было, и сказал: “Продай и отдай моей жене на пропитание.” И говорил потом самому себе: “Макарий! Нашел ты себе жену, теперь тебе надобно побольше работать, чтобы кормить ее.” Работал я день и ночь и посылал ей. Когда же пришло время несчастной родить, то она много дней мучилась и не могла разродиться. Тогда она призналась: “Я оклеветала отшельника и ложно обвинила его. Не он сделал это, а такой-то юноша!” Служивший мне мирянин пришел ко мне с радостью и сказал: “Та девица не могла родить, пока не призналась, что ты не виноват и что она солгала на тебя. Все село хочет с почестью идти сюда и просить у тебя прощения.” Услышав об этом и избегая беспокойства от людей, я встал и убежал сюда, в скит. Вот первая причина, по которой я пришел сюда!” (Достопамятные сказания. С. 138).

Дочь одного пресвитера в Кесарии Палестинской пала и научена была своим соблазнителем оклеветать чтеца этого города и на него переложить весь свой срам. Когда она забеременела, отец стал расспрашивать ее, и она назвала чтеца. Услышав это и придя в смущение, пресвитер донес епископу; тот немедленно созвал церковный совет. Призвали чтеца и стали допытываться, как было дело. “Клянусь, — отвечал чтец, — что не имею к этому никакого отношения; я не повинен даже и в помысле о ней. Если же вам хочется, чтобы я сказал то, чего на самом деле не было, то — виноват.” Когда он сказал это, епископ отрешил его от должности чтеца. После этого тот заключился в нечистую келию и стал вести жизнь крайне суровую, припадая ко Христу с сокрушенным сердцем, со многими слезами и стенаниями. “Ты знаешь, Господи, мои дела, — говорил он, — Ты Сам защитник оклеветанных, недоступный никакому обману, ибо всякая неправда тебе неугодна и весы правды Твоей всегда склоняются на сторону справедливости. Итак, Твоему Праведному и неизменяемому Суду предстоит открыть и мою правду.” Между тем, как юноша прилежно молился и с терпением пребывал в посте, приближалось время родов, а когда оно настало, то начал свершаться и Праведный Суд Божий, который подверг клеветницу жестокому и нестерпимому страданию. Безмерные стенания, несказанные муки, страшные видения ада терзали несчастную: младенец из-за своей величины не выходил из чрева. Прошел день, другой, муки становились все несноснее, разрастались с каждым днем, наконец, настал и самый тяжкий — седьмой день. Несчастная от сильных мучений была при смерти. В эти дни она и пищи не принимала, и сна нисколько не было, но вслед за болезненными родами, по молитвам юноши, преклонилось, наконец, сердце грешницы и лжесвидетельницы. Признание ее сопровождалось жалобными воплями: “Увы мне, несчастной! Мне предстоит погибнуть, мне, отягченной двумя грехами — клеветой и блудом. Погубила я свое девство и отдалась на позор, меня осквернил другой, а я обвинила чтеца.” А между тем она не переставала мучиться. Наступил восьмой, потом девятый день, покрывший несчастную глубочайшей тьмой неутихающих мук. Ее сильные вопли стали невыносимы и для окружающих, они решили оповестить епископа, что вот уже девятый день, как такая-то признается, что она напрасно обвинила чтеца, потому и не может родить, что оклеветала его... Епископ сам решился пойти в келию, где находился чтец. Когда он постучал в дверь, чтец не хотел ему отпирать. Епископ долго простоял за дверью, наконец, приказал снять двери. Когда вошли внутрь, застали юношу в усердной молитве, простертого на земле. Епископ после долгих увещаний поднял его и сказал: “Брат, чтец Евстафий! По смотрению Божию клевета открыта, молитвы твои услышаны, сжалься же над согрешившей перед тобой, которая измучилась от тяжких страданий, прости ей грехи, ибо по твоим молитвам она терпит это. Скажи ко Господу, да разрешит ее от бремени.” Когда же достопочтенный чтец усердно помолился вместе с епископом, несчастная тотчас освободилась от мук, родила дитя и стала просить всех, чтобы простили ей беззаконие ради молитв праведника, которого с тех пор за мужество все ставили в чине мучеников. Ибо, сложив с себя все заботы, он взошел на такую высоту добродетели, что удостоился духовного дара. Я это написал, чтобы никто за клевету не попал в сети врага и не подвергся несносным страданиям в этой жизни, как случилось с упомянутой лжесвидетельницей, и по отрешении от плоти, чтобы не был предан мукам вечным и нескончаемым, ибо клеветник гневит Бога. А кто, будучи оклеветан, терпит благодушно и молитвой достигает обнаружения клеветы, ожидая Праведного Суда Божия, тот, подобно этому чтецу, увенчанному Христом, и здесь, насколько возможно, прославится и удостоится вечных венцов. (Лавсаик. С. 286).

Брат спросил отца: “Как диавол искушает святых?” Старец отвечал: “В горе Синайской жил один отец, по имени Никон. И вот некто пришел в хижину фаранита, застал его дочь одну и пал с ней. Потом он научил ее: “Скажи, что отшельник, авва Никон, сделал это с тобой.” Когда отец узнал о случившемся, то взял меч и пошел к старцу. Как только он постучал, старец вышел. Но только фаранит поднял меч, чтобы умертвить старца, рука его сделалась сухой. Фаранит пошел и рассказал о том пресвитерам. Они послали за старцем. Старец пришел. Они избили его и хотели выгнать, но он начал просить: “Бога ради оставьте меня здесь, чтобы мне покаяться.” Пресвитеры отлучили его на три года и повелели, чтобы никто не ходил к нему. Старец три года провел в покаянии, ходил каждый воскресный день каяться в церковь и упрашивал всех: “Помолитесь обо мне.” Наконец, злой дух начал мучить того, кто сложил вину на отшельника. Он признался в церкви: “Я совершил грех и научил оклеветать раба Божия.” Тогда весь народ пошел и пал перед старцем: “Прости нас, авва!” Старец сказал им: “Простить прощу вас, но жить с вами больше не хочу. Среди вас не нашлось никого, кто бы имел столько рассудительности, чтобы сжалиться надо мной.” Таким образом, авва Никон удалился.” Старец в конце добавил брату: “Видишь, как диавол искушает святых?” (Достопамятные сказания. С. 179).

Однажды некий монах шел на службу. На пути встретила его блудница и сказала: “Спаси меня, отче, как и Христос спас блудницу.” Монах, несмотря на то, что его могли осудить, взял ее за руку и прошел с ней через весь город. Народ видел это и говорил: “Монах взял себе в жены блудницу!” Когда они шли в монастырь, женщина увидела около церкви брошенного младенца и взяла к себе, чтобы его воспитать. Прошел год, теперь уже бывшую блудницу видели с ребенком на руках и говорили: “Хороша монахиня, вот и монаха родила от старца, и ребенок очень похож на него.” Когда же инок получил от Бога откровение о своей смерти, он позвал к себе бывшую блудницу, а теперь инокиню Порфирию, и сказал ей: “Пойдем в Тир, там мне необходимо быть, и я хочу, чтобы ты шла со мной.” Порфирия пошла, с ней был и воспитанный ею, теперь уже семилетний отрок. Когда они пришли в город, старец уже сильно разболелся. В это время навестить его собрались сто человек жителей. Старец сказал: “Принесите огонь.” Принесли жаровню, наполненную горящими углями. Старец взял их в полы своей одежды и сказал окружающим: “Знайте, братие, что, как купина Моисеева горела и не сгорала и как эта одежда моя сохранилась невредимой, так и я со дня своего рождения и до этого времени не познал греха женского и сохранил свое девство.” Все удивились, увидя на старце одежду, совершенно не тронутую огнем, и прославили Бога, имеющего у Себя таких тайных святых рабов. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 873).

Когда приступили к следствию над оклеветанным митрополитом Московским Филиппом, митрополичьих бояр взяли под стражу и пытали, но этим путем ничего не добыли к обвинению праведника. После этого послали в Соловецкий монастырь Филиппова недоброжелателя — епископа Пафнутия — с архимандритом Феодосием, князем Василием Темкиным, диаконом Пивовым и военным конвоем. Посланные расточали сначала инокам деньги, ласки и обещания, а потом — угрозы, но безуспешно: никто не отважился на лжесвидетельство. Тогда Пафнутий употребил хитрость и прельстил игумена Паисия обещанием епископского сана, а Паисий, в свою очередь, увлек нескольких монахов, и все они поспешили в Москву, выдумывая на святого обвинения. На суде праведник встретил своего преемника в соловецком игуменстве Паисия, клеветавшего на него. С сожалением посмотрев на ослепленного честолюбца, он заметил ему, что злое сеяние не принесет доброго плода. После мученической кончины святитель Филипп переселился в небесные обители, чтобы принять от Подвигоположника Христа венец мученика. Суд Божий отяготел над гонителями и клеветниками. Несколько дней спустя Малюта Скуратов был тяжело ранен, злобный пристав Кобылий — против воли пострижен в монахи и заточен на каменный остров. Честолюбивый Паисий — сослан на Валаам. Соловецкие монахи, участвовавшие в клевете, были разосланы по разным монастырям и дорогой одни из них умерли от жестоких болезней, а другие обезумели. Из епископов, угодников Иоанна, Пимен Новгородский был сослан в Тулу, где умер в заточении, а Филофей Рязанский лишен архиерейства. Иоанн Грозный до конца жизни не находил себе покоя и сам для себя был наказанием. (Соловецкий патерик. С. 61).

Однажды пришлось мне (Иоанну Мосху, — Ред.) быть во святом граде. Ко мне пришел один христолюбец и сказал: “У меня с братом произошла небольшая ссора, и он не хочет мириться со мной. Уговори его, пожалуйста.” Я с радостью согласился и, пригласив брата, стал склонять его к любви и миру. Казалось, мои слова произвели на него впечатление. В конце концов он признался: “Не могу я примириться с ним! Я поклялся крестом.” Улыбнувшись, я сказал: “Твоя клятва имеет такое же значение, как если бы ты сказал: “Клянусь Честным Крестом Твоим, Христе, что я не стану исполнять Твоих заповедей, но буду творить волю врага Твоего, диавола...” Мы не только не должны упорствовать в своих дурных решениях, но должны каяться и скорбеть о том, что мы задумываем дурное против себя самих, как говорит богоносный Василий. Если бы Ирод покаялся и не упорствовал в своей клятве, он не совершил бы великого злодеяния, обезглавив Предтечу Христова.” В заключение я опять воспользовался изречением святителя Василия, которое он заимствовал из Евангелия, о том, как Петр противоречил Господу, когда Он хотел омыть ноги святого Петра. (Луг духовный. С. 265).

В городе Александрии жили неподалеку друг от друга христианин и еврей-купец. Между ними была большая дружба. Однажды купец, отправляясь в дальний путь на торговлю, оставил христианину ковчег с золотом на хранение. Прошло довольно много времени, он возвратился домой и прежде всего, в благодарность за хранение золота, послал христианину дары. Тот дары принял, но про себя подумал: “Дары-то твои я возьму, а золота все-таки не отдам.” Затем посоветовался с женой, и оба они решились на обман, что, дескать, не брали у еврея золота. Рассудили, что если бы они христианина обокрали, тогда бы другое дело, а из-за жида в ответе перед Богом не будут. Когда утром купец пришел к христианину и потребовал свое золото, тот клятвенно уверял, что золота у него не брал. Долго они спорили между собой, наконец, еврей сказал: “Слышал я о святом мученике Мине, что он великие дела творит и наказывает неправедно клянущихся; пойдем же в его церковь и там поклянись мне, что не брал у меня золота.” Пошли. Дорогой купец опять стал уговаривать христианина: “Ну уж делать нечего, возьми себе сколько хочешь из моего золота, а остальное отдай мне, только не клянись.” Христианин сказал: “Ты, как жид, недостоин войти в церковь.” — “Если недостоин, я стану вне церкви, ты же, войдя внутрь, клянись мне.” И затем, преклонив колена, еврей воскликнул: “Боже, сподобивший меня подойти к церкви святого мученика Мины, Ты Сам будь свидетелем между мной и христианином в этот час. Святой Мина, рассуди между мной и христианином!” Христианин же произнес обещанную клятву в церкви, и после этого оба отправились в обратный путь. Вдруг, конь, на котором ехал христианин, чего-то испугался, сбросил с себя седока, и в это время у него выпал из кармана ключ от ковчега, в котором хранилось золото. Поднявшись с земли, христианин долго искал ключ, но не найдя его, сел опять на коня и поехал, думая: “Вот в том, что я упал с коня, и все мне наказание за ложную клятву.” Когда же они, продолжая путь, приехали в одно местечко, то остановились на торжище, купили пищи и стали есть. Тут еврей сказал: “Почему это я верю святому Мине, когда слышу о его чудесах, сам же я ни одного чуда от него не видел? Лучше бы мне не принуждать христианина к клятве, и он бы, может быть, понемногу золото мое возвратил. Впрочем, возложу надежду мою на Бога.” Когда они так сидели, вдруг появился раб христианина, держа в руках ковчег с золотом купца. Христианин ужаснулся и спросил раба: “Откуда ты явился и зачем принес сюда ковчег?” Раб отвечал: “Я послан к тебе от твоей жены исполнить то, что ты ей приказал.” — “Да что же я приказал?” Раб сказал: “Сегодня явился к твоей жене сидящий на коне неизвестный славный воин и, держа в руках ключ, спросил ее: “Знаешь ли ты этот ключ?” Она сказала: “Знаю.” — “Возьми его, ибо муж твой, умоляя, послал к тебе сказать, чтобы ты скорее передала ему ковчег, потому что он тяжко мучается в церкви святого.” Так, заключил раб, я исполнил, что ты велел. А если не веришь, то вот тебе и ключ, который дал воин моей госпоже.” Тогда купец, взяв свое золото, с радостью воскликнул: “Велик и Бог, и святой мученик Его Мина! Дивна вера христианская, и всякий надеющийся на Тебя, Господи, и на помощь Твою и силу святых Твоих не постыдится. С этого дня и я буду христианином.” Затем он отдал третью часть золота в церковь святого Мины и крестился со всем своим семейством. Христианин же в церковь святого Мины отдал половину своего имения, остался при этой церкви и до конца жизни оплакивал свои грехи. Скончался же он в покаянии, получив прощение грехов от святого мученика Мины. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 787).

Однажды к святителю Евтихию, Патриарху Константинопольскому (+582 г.), пришел слепец. “Давно ослеп?” — спросил его Патриарх. “Уже год,” — ответил недужный. На вопрос, отчего случилась болезнь, слепец рассказал следующее: “Я судился с одним человеком и, чтобы выиграть дело, согрешил — подтвердил иск ложной присягой. Дело-то я выиграл, но зато вскоре после того ослеп. Помолись за меня, угодниче Божий!” Святой сжалился над несчастным, сотворил о нем молитву, и Господь послал слепцу прозрение. Настоящий случай с клятвопреступником да будет всем спасительным уроком: суд человеческий можно обмануть клятвопреступлением и лжесвидетельством, но Бога обмануть нельзя, и суд Божий строго наказывает призывающих всуе имя Божие. (Четьи-Минеи. Апрель).

Два человека — Иоанн и Сергий — из великого города Киева дружили между собой. Однажды пришли они в Печерскую церковь, Богом нареченную, и увидели свет, ярче солнечного, на чудной иконе Богородицы и вступили в духовное братство. Спустя много лет разболелся Иоанн, а у него оставался пятилетний сын Захария. Вот больной призвал игумена и отдал ему все свое имущество для раздачи малоимущим, а сыновнюю часть, тысячу гривен серебра и сто гривен золота, дал Сергию, да и самого малолетнего сына своего, Захарию, отдал на попечение другу, как верному брату, и завещал: “Когда сын возмужает, отдай ему золото и серебро.” Когда исполнилось Захарии 15 лет, захотел он взять у Сергия отцовское наследство. Сергий же, уязвленный диаволом, задумал придержать богатство и жизнь с душой погубить. Он сказал юноше: “Отец твой все имение отдал Богу. У Него проси своего золота и серебра: Он тебе должен, может быть, и помилует. А я ни твоему отцу, ни тебе не должен ни одной златницы. Вот что сделал с тобой отец своим безумием! Все свое имущество он раздал в милостыню, а тебя оставил нищим и убогим.” Выслушав это, юноша затужил о своем лишении и стал молить Сергия, чтобы тот хотя бы половину отдал ему, а другую оставил бы себе. Сергий же жестокими словами укорял его отца и его самого. Захария просил третьей части, даже десятой. Наконец, видя, что он лишен всего, сказал Сергию: “Приди поклянись мне в Печерской церкви перед чудотворной иконой Богородицы, возле которой вы с отцом побратались.” Тот поклялся, что не брал тысячи гривен серебра и ста гривен золота, хотел поцеловать икону, но не мог приблизиться к ней. Пошел к двери и вдруг стал кричать: “Святые Антоний и Феодосий! Не велите убивать меня этому немилостивому и молитесь Госпоже Пресвятой Богородице, чтобы Она отогнала от меня это множество бесов, которым я предан. Пусть берут золото и серебро: оно запечатано в моей клети.” И страх напал на всех. С тех пор никому не разрешали клясться перед той иконой. Послали в дом к Сергию, взяли запечатанный сосуд и нашли в нем две тысячи гривен серебра и двести — золота: так удвоил Господь милостивым подателям. Захария же отдал все деньги игумену Иоанну, чтобы употребил их по своему усмотрению, сам же постригся в Печерском монастыре, где и закончил жизнь. (М. Викторова. Киево-Печерский патерик. С. 75).

Московский протоиерей Иван Григорьевич Виноградов, священствовавший при храме святой Параскевы Пятницы, что в Охотном ряду, из своей пастырской практики вспомнил такой случай. “В моем приходе, — говорил он, — жило благочестивое купеческое семейство, в котором был единственный сын, любимец отца и матери. Когда ему исполнилось двадцать лет, в семье одной благочестивой вдовы он познакомился с ее, тоже единственной, дочерью, имевшей среднее образование и отличавшейся редкостной красотой. Девушка была бедна состоянием, но богата благочестием и добрыми душевными качествами. Молодой человек стал у них бывать и, видимо, увлекся девицей. Первоначально его визиты были благородны, но со временем девушка стала жаловаться матери на то, что молодой человек, когда они остаются наедине, позволяет себе в обращении с ней разные нескромности. Благородная мать, охраняя достоинство своей дочери, при первом удобном случае высказала молодому человеку, что она свободного обращения со своей дочерью не потерпит, и просила его больше к ним не приходить. Молодой человек со слезами стал уверять мать, что он так привязан к ее дочери и сердце его полно такой любви, что он жить без нее не может и погибнет от отчаяния, если перед ним закроют двери их дома. Тогда мать сказала ему: “Коли моя дочь действительно нравится вам, я не против того, чтобы она была вашей женой. Но вы повенчайтесь!” Молодой человек, видимо, готов был исполнить желание матери и повенчаться. Но в то же время стал уверять, что он только через год может сочетаться с невестой церковным браком, в чем и дал матери честное и благородное слово. “Только ради Бога разрешите мне, — продолжал он, — бывать у вас, как жениху вашей дочери.” Мать подумала и ответила: “Я только тогда позволю вам бывать в нашем доме, когда вы в первый же воскресный день со мной вместе согласитесь пойти в кремлевский Успенский собор, где перед святой чудотворной Владимирской иконой Божией Матери дадите клятву исполнить свое обещание.” На это предложение он охотно согласился. И в первый же воскресный день, стоя на коленях перед чудотворным образом Богоматери, в присутствии вдовы дал следующую клятву: “Владычице, клянусь перед святым Твоим образом, как перед живой, что я через год исполню свое обещание свято и женюсь на девице, избранной мной. Если же я этого не исполню и окажусь клятвопреступником, тогда Ты, Матерь Божия, иссуши меня до основания.” После этой великой и страшной клятвы молодой человек стал бывать у вдовы, как родной, а через год молодая девица разрешилась от бремени мальчиком. В первое время молодой человек, будучи отцом ребенка, приходил каждый день, затем посещения его стали все реже и реже и, наконец, совсем прекратились. Мать и дочь были в неописуемом горе. В довершение своего ужаса и беспредельного несчастья, мать и дочь узнали, что юноша женится на другой. Его соблазнило чуть ли не миллионное приданое второй невесты. Думая составить себе земное счастье с богатой женой, он забыл самое главное: счастье не в деньгах, а в благословении и помощи Божией, которых он лишился через свое клятвопреступление и вероломство. В чаду своего призрачного, безумного счастья он мечтал, что жизнь его будет обеспечена до смерти. Но суд Божий стерег его. В день свадьбы молодой человек почувствовал себя нехорошо. У него появилась слабость, которая не покидала его. Он стал худеть не по дням, а по часам и постепенно сделался живым скелетом, слег в постель и буквально иссох. Ничто не могло его утешить. Душа его была полна неописуемой скорби и тоски. Находясь в такой беспредельной печали, однажды среди бела дня он видит, как в комнату входит величественная дивная Жена, исполненная великой славы. Вид Ее был строгим. Она подошла к нему и сказала: “Клятвопреступник, ты за свое безумие достоин этого наказания. Покайся и принеси плоды покаяния.” Своей рукой Она прикоснулась к его волосам, и они выпали на подушку, а Сама Жена стала невидимой. После того больной тотчас же пригласил к себе своего духовного отца, с великим плачем во всем покаялся ему, а затем к смертному одру позвал своих родителей. В их присутствии он подробно рассказал духовнику всю историю своего увлечения бедной девицей, о своей клятве перед Владимирской иконой Божией Матери и о явлении ему в этот день дивной и величественной Жены, в Которой он признал Царицу Небесную. В заключение он со слезами просил отца и мать, чтобы они проявили великое милосердие к обманутой им девушке, младенцу, рожденному от него, и вдове, обеспечили их на всю их жизнь. На другой день, утром, меня снова пригласили к нему. Больной был напутствован Таинствами Причащения и Елеосвящения. С каждой минутой он слабел. Прочитан был, наконец, Канон на исход души. Все молились и плакали. Вдруг больной воодушевился, силился приподняться и с чувством радости тихо-тихо, но ясно произнес: “Вижу Тебя, Владычице мира, грядущую ко мне, но взор Твой не строгий, а милостивый,” — и с этими словами скончался.” (Троицкие листки с луга духовного. С. 109).

Некто спросил мудреца: “Зачем ты постоянно читаешь книги, в которых содержится учение о Божестве и обязанностях человека? Ведь ты уже несколько раз их читал?” Мудрец сказал: “Зачем ты сегодня требуешь пищи? Ведь ты вчера ел?” — “Я делаю это для того, чтобы жить.” — “И я читаю для того, чтобы жить,” — ответил мудрец. Видно, по представлению мудреца, как для жизни тела ежедневно требуется материальная пища, так и для души ежедневно нужна пища духовная. (Цветник духовный. Ч. 1. С. 28).

Сальвия была весьма учена, любила божественные книги и ночи обращала в дни, употребляя на освещение множество масла, и перечитывала все сочинения древних толковников, в числе которых было три миллиона объяснительных стихов Оригена, двести пятьдесят тысяч Григория, Пиерия, Стефана, Василия и других ученых. Она не пробегала их только, как бывает, но с большим вниманием прочитывала каждую книгу раз по семь или восемь. Благодаря этому, освободившись от лжеименного знания, она сперва окрылилась благодатью Божией, потом силой духовных слов и благих надежд, сделав себя духовной птицей и пролетев сквозь мрак этой жизни, воспарила ко Христу, чтобы принять от Него бесконечные награды. (Лавсаик. С. 293).

Некогда египетский царь велел написать над входом основанной им библиотеки “Лекарство для души.” В наше время, напротив, есть книги, которые смело можно назвать ядом для души и которые должно удалять от нее точно так же, как мы удаляем со своего стола вредные или отравленные яства, потому что чтение для души то же, что питание для тела. Как тело, принимая пищу, обращает ее в соки и кровь, так душа питается, проникаясь впечатлениями и мнениями, почерпнутыми в книгах. (Цветник духовный. Ч. 1. С. 126).

Пресвитер Кириак, служивший в находившейся близ Иордана Каламонской Лавре, повествует: “Видел я во сне Жену, благоговейную образом, одетую в багряницу, и с ней двух мужей. Они стояли около моей келии. В Жене я узнал Пресвятую Богородицу, а в сопутствовавших Ей — Иоанна Крестителя и евангелиста Иоанна. Радуясь такому посещению, я бросился к стопам Ходатаицы мира и стал просить Ее, чтобы Она вошла в мою келию и в ней сотворила молитву обо мне к Богу. Но Она не соглашалась. Когда же я со слезами не переставал умолять Ее, Она сказала мне: “В келии ты держишь Моего врага, как же ты хочешь, чтобы Я пошла к тебе?” С этими словами Она удалилась, и видение кончилось. Пробудившись от сна, я начал скорбеть и размышлять: кто же может быть врагом Пресвятой Богородицы в моей келии? Сам себя я ни в чем не считал виноватым против Нее, а другого никого не было. Долго предаваясь скорби, я, наконец, вздумал развлечь себя чтением бывших у меня книг, и в конце одной из них нашел поучение еретика Нестория, который осужден на Третьем Вселенском Соборе за то, что называл Пресвятую Деву не Богородицей, а Христородицей, утверждая, будто от Нее родился простой человек, а не Бог во плоти. Тут только я понял, кто был в моей келии врагом Пресвятой Богородицы. Взяв книги, я тотчас снес их брату, которому они принадлежали, рассказал ему свое видение и, исполняясь ревности, при нем же вырезал и сжег листы, заключавшие лжеучение Нестория. Пусть же не будет с этих пор в моей келии врага Пресвятой Богородицы!” (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 88).

Антоний Великий рассказал нам следующее: “Целый год молился я, чтобы мне были показаны места праведных и грешных. И вот увидел я огромного черного великана, который поднимался до облаков и доставал руками до неба; под ним было озеро, величиной с море. Потом увидел я человеческие души, они летали, как птицы. Те, которые перелетали через руки и голову великана, были охраняемы Ангелами. А те, которых он ударял своими руками, падали в озеро. Дошел до меня голос: “Те, кого ты видишь перелетающими через голову и руки великана, — это души праведников; Ангелы охраняют их в раю. А те, кого черный великан ударяет руками, погружаются в ад, потому что увлеклись пожеланиями плоти и предались памятозлобию.” (Лявсаик. С. 89).

Некий старец пришел однажды в город для продажи корзин своего изготовления. Распродав их, он сел — совершенно ненамеренно — у входа в дом некоего богатого человека, который уже умирал. Сидя тут, старец увидел черных коней, на которых были черные и страшные всадники. Каждый из этих всадников держал огненный жезл в руке. Когда они достигли дверей дома, спешились, оставив лошадей у входа, а сами, один за другим, поспешно вошли в дом. Умирающий богач, увидя их, воскликнул громким голосом: “Господи! Помоги мне.” А они сказали ему на это: “Теперь-то вспомнил ты о Боге, когда солнце померкло для тебя? Почему же до этого дня не взыскал ты Его, пока светил для тебя день? Но ныне, в этот час, уже нет тебе части ни в надежде, ни в утешении.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 527, № 161).

.”..В мой монастырь поступил вслед за своим братом и более по необходимости, чем по собственной воле, один весьма неспокойный инок по имени Феодор. Ему тяжело было, если кто-то говорил что-нибудь о его спасении, потому что он не только не мог делать добро, но и слышать о нем не хотел. Феодор клятвой, гневом и насмешками свидетельствовал, что никогда не хотел святой монашеской жизни. Во время язвы, которая истребила значительную часть жителей города, он заболел и приближался уже к смерти. При последнем издыхании Феодора сошлись братия сопровождать молитвой его исход. Тело его стало уже холодеть в конечностях, и в одной только груди сохранилась жизненная теплота. Братия тем ревностнее молились, чем яснее видели его близкий конец. Вдруг он закричал к предстоящим громким голосом, прервав их молитву: “Отойдите, отойдите, я отдан на съедение дракону, но он не может пожрать меня по причине вашего присутствия. Мою голову он уже проглотил, дайте ему возможность, чтобы он не мучил меня, но сделал со мной, что хочет. Если я отдан ему на съедение, то зачем из-за вас терплю замедление?” Тогда братия стали успокаивать его: “Что это ты говоришь, брат? Положи на себя знамение святого креста.” С великим криком он отвечал: “Хочу перекреститься, но чешуя дракона препятствует мне.” Услышав об этом, братия простерлись на земле со слезами и стали еще усерднее молиться об его избавлении. Вдруг больному стало лучше, и он воскликнул: “Благодарение Богу! Дракон, намеревавшийся пожрать меня, бежал. Отгоняемый вашими молитвами, он не мог стоять здесь. Молитесь только за мои грехи, потому что я готов раскаяться и совсем оставить мирскую жизнь.” Таким образом, человек, который, как сказано было, стал уже холодеть, был сохранен для жизни, чтобы всем сердцем обратиться к Богу. После того, изменив свои мысли, он долго подвизался с сокрушением сердца, и тогда только душа его разрешилась от тела.” (Свт. Григорий Двоеслов. Собеседования о жизни италийских отцов. С. 333).

“Хрисаорий был в этом мире человеком весьма богатым, но обладавшим столькими же пороками, сколько было у него имущества: надменный и гордый, преданный пожеланиям своей плоти, корыстолюбивый и жадный к богатству. Но Господь определил положить конец его порокам и поразил его телесной болезнью. Хрисаорий приблизился к смерти и перед тем самым моментом, как душе выйти из тела, ясно увидел черных и страшных духов, которые стояли перед ним и готовы были схватить его душу, чтобы отнести ее в адскую темницу. Он затрепетал, побледнел, громко стал просить об отсрочке, страшным и смущенным голосом звал своего сына Максима, которого я, будучи уже в монашестве, видел монахом: “Максим, я тебе никогда не делал ничего худого, поддержи меня своей верой.” Встревоженный Максим тотчас прибежал, с плачем и трепетом собралось и все семейство. Злых духов, от которых он так сильно страдал, домашние не могли видеть, но узнали об их присутствии из смущения, бледности и трепета больного. От страха перед их черными лицами Хрисаорий метался по постели, ложился на левый бок, и не мог удалить их от взора, поворачивался к стене, но и там они были. Стесненный ими до чрезвычайности, он отчаялся уже освободиться от них и стал громким голосом кричать: “Отсрочку, хоть до утра! Хоть до утра!” Но во время этого крика душа была взята из тела. Из этого очевидно, что такое видение было не столько для него, сколько для нас, чтобы оно принесло пользу нам, которых ожидает еще долготерпение Божие. Ибо какую пользу принесло ему то, что он видел перед смертью мрачных духов, а отсрочку, которую просил, не получил?” (Свт. Григорий Двоеслов. Собеседования о жизни италийских отцов. С. 335).

Один монах пользовался большим почетом. Внешне он был добр и казался благонадежным во всех своих действиях. Но на самом деле жил совсем не так, как казалось, — об этом свидетельствовал конец его жизни. Перед братией он выглядел постящимся, но имел обыкновение есть тайно. От приключившейся болезни он приблизился к смерти. При кончине он позвал к себе всех братии, живших в монастыре. Те надеялись услышать что-нибудь великое и утешительное от умирающего, по их мнению, великого мужа. Но в смущении и трепете он должен был сознаться, какому врагу предан при смерти. Умирающий говорил: “Когда вы думали, что я пощусь вместе с вами, я тайно ел, и вот теперь предан дракону, который своим хвостом опутал мои колени, а голову сунул в мой рот и высасывает из меня душу.” С этими словами он умер. Дракон, которого он видел, не ждал, пока он освободится от него покаянием. Очевидно, он имел видение только для пользы слушателей. Он не избежал врага, которому так явно был предан. (Свт. Григорий Двоеслов. Собеседования о жизни италийских отцов. С. 337).

Покойный ныне священник одной из московских церквей отец Николай Смирнов с величайшей горечью, как своего рода семейное несчастье, переживал совершенное неверие в Бога своей жены. У них родилась дочь Мария, чудный ребенок, по душе и по виду подобный Ангелу. Когда Марии исполнилось 5 лет, она от отца не отходила ни на шаг. Для нее величайшим удовольствием было участвовать во всех его молитвах, сопровождать в храм и вместе с ним возвращаться из храма. Добрые уроки отца Николая благотворно действовали на юную чистую душу. Девочка, развивавшаяся телесно и духовно не по летам, была радостью и утешением родителей и всех родных. Когда ей исполнилось 7 лет, она неожиданно заболела, появился сильный жар. Пригласили доктора, который сказал, что у нее дифтерит в острой форме. Прошло три дня, и доктор сообщил отцу Николаю, что девочка безнадежна. Мать Марии была в отчаянии, и отец Николай боялся, что она не перенесет смерти дочери. Сам священник, как истинный слуга Божий, верил, что все совершается промыслительно. Наступил роковой час смерти девочки, выразившийся в ее предсмертных судорогах. Видя отчаяние матери, умирающая сказала: “Мама! Не проси у Бога и не желай мне продолжения жизни. Я в ней сгорю,” — и скончалась. В момент исхода души мать промыслительно увидела, как от тела почившей, подобно молнии, отделилось точное ее подобие и “блеснуло” к Небу. Этот момент был решающим в обращении жены отца Николая к Богу. Она вдруг стала верующей и такой, что после смерти дочери заменила ее в неотлучном сопровождении отца Николая в храм и из храма. С ним она участвовала в его домашней молитве, сделавшись истинной спутницей его жизни. (Троицкие листки с луга духовного. С. 106).

Брат спросил старца: “Имя спасает или дело?” Говорит ему старец: “Дело. Знаю я, что однажды молился брат и пришел ему такой помысл, что пожелал он видеть души грешника и праведника, разлучающиеся с телом. Бог же не восхотел огорчить его в желании. Пошел этот брат в один город. Когда же он сидел вне города у монастыря, в этом монастыре некий великий по имени Отшельник был болен и ожидал своего часа. И видит брат большой запас свечей и лампад, приготовленных для него, и весь город плачет о нем, потому что Бог как бы только ради его молитв давал всем хлеб и воду и будто весь город Господь спасал ради него. “Если же случится с ним что-нибудь, все мы, — говорили граждане, — умрем.” Когда же настал час смерти, то наблюдающий брат увидел адский тартар с огненным трезубцем и услышал голос: “Так как душа его не утешила меня ни одного часа, и ты ее не милуй, владей его душой, ибо не получит покоя вовеки.” И тот, к кому относилось это повеление, опустил огненный трезубец в сердце подвижника, долго мучил его и исхитил его душу. После этого вошел брат в город плача. Вдруг видит брата-странника на площади. Тот лежал больной, и не было никого, кто бы позаботился о нем; и пробыл брат возле него один день. Во время его успения брат видел Архангелов Михаила и Гавриила, пришедших за его душой. Один сел с правой стороны, другой — с левой, звали его душу, желая взять ее. Когда же она не хотела оставить тело, Михаил сказал Гавриилу: “Восхить ее, и пойдем.” Говорит ему Гавриил: “Повелено нам от нашего Владыки взять ее безболезненно, поэтому не можем принуждать ее.” Возгласил же Михаил голосом великим: “Господи, что изволишь о душе этой, поскольку не хочет она выходить?” Пришел же к нему голос, говорящий: “Посылаю Давида с гуслями и всех поющих, чтобы она, услышав сладкопение их голосов, вышла с радостью, чтобы не принуждать ее.” И когда сошлись все и окружили душу и воспели песни, душа пришла на руки Михаила, и вознесена была с радостью.” (Древний патерик. 1874. № 45. С. 420).

Когда преподобномученику Пахомию сообщили, что турецкое правительство решило умертвить его, он с чувством невыразимой радости, прославляя Бога, выслушал эту весть и следующую ночь провел в славословии и молитвенном подвиге. Утром, когда представили его в суде, чтобы вынести окончательное решение, Пахомий с прежним дерзновением исповедал Господа Иисуса, за что и был отдан исполнителям смертного приговора. Когда повлекли его, связанного, на место казни, множество турок и христиан следовали за ним. Турки неистовствовали над страстотерпцем, оплевывая и понося его, а христиане шли, чтобы видеть его блаженную кончину. Когда святой Пахомий, достигнув места смерти, в тайной молитве за всех преклонил колена, палач не хотел его обезглавливать и шептал ему, чтоб он не губил напрасно своей жизни, а отрекся от Христа и наслаждался земным блаженством, которое предоставляет ему Магомет и его верные рабы. “Делай то, что тебе приказано, — отвечал святой Пахомий, — и не теряй напрасно времени!” Святая голова дивного страстотерпца была отсечена! Таким образом, Пахомий получил славный венец мученичества: святые мощи его через три дня были взяты христианами и с честью погребены. (Афонский патерик. Ч. 2. С. 146).

Двое отшельников жили близ обители аввы Феодосия в Скопеле. Старец скончался, и ученик его, совершив молитву, похоронил его в горе. Прошло несколько дней. Ученик отшельника спустился с горы и, проходя мимо селения, встретил человека, трудившегося на своем поле. “Почтенный старец, — обратился он, — сделай милость, возьми свой заступ и пойдем со мной.” Земледелец пошел за ним. Взошли на гору. Отшельник указал мирянину на могилу своего старца и сказал: “Копай здесь!” Когда тот вырыл могилу, отшельник встал на молитву и, окончив ее, спустился, лег над своим старцем и отдал душу Богу. Мирянин, зарыв могилу, вознес благодарение Господу. Сойдя с горы на такое расстояние, как может упасть брошенный камень, сказал сам себе: “Я должен был бы принять благословение от святых!” Подвернувшись, он уже не мог найти их могилу, (Луг духовный. С. 110).

Святой Иоанн Молчальник возымел желание видеть, как разлучается душа с телом, и, когда просил об этом Бога, был восхищен умом во святой Вифлеем и увидел на паперти церкви умирающего странника. После кончины странника Ангелы приняли его душу и с песнопениями и благоуханием вознесли на Небо. Тогда святой Иоанн захотел наяву своими глазами увидеть, что это действительно так. Он пришел в святой Вифлеем и убедился, что в тот самый час действительно преставился этот человек. Облобызав его святые останки, он положил их в честной гроб и возвратился в свою келию. (Палестинский патерик. С. 17).

Поведали: “Когда авва Иосиф Панефосский кончался, сидели у него старцы. Посмотрев на дверь, он увидел диавола, сидевшего у двери. Тогда, подозвав своего ученика, авва сказал ему: “Подай жезл. Он думает, что я состарился и не могу с ним справиться.” Ученик исполнил просьбу. Авва взял жезл, и старцы увидели, что диавол, в образе собаки, протиснулся в дверь и исчез.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 304. № 9).

Поведал авва Пимен: “В то время, как умирал брат Захария, авва Моисей спросил его: “Что видишь?” Захария отвечал: “Авва! Не лучше ли умолчать об этом?” Моисей сказал: “Умолчи, сын мой.” В час смерти Захарии сидел у него авва Исидор, пресвитер, и, воззрев на Небо, сказал: “Веселись, Захария, чадо мое! Тебе отворились врата Царствия Небесного.” Тогда Захария испустил дух; он погребен был отцами в скиту. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 133. № 6).

Когда приближалась кончина аввы Арсения, его ученики пришли в смятение. А он говорил им: “Еще не настал час, когда же настанет, скажу вам. Но я буду судиться с вами на Страшном Суде, если вы отдадите кому-либо мои останки.” Они сказали: “Что же нам делать? Мы не знаем, как похоронить тебя.” Старец отвечал им: “Неужели не знаете, как привязать к моей ноге веревку и тащить меня на гору?” Старец обыкновенно говорил: “Арсений, для чего ты ушел из мира? После долгих бесед ты часто раскаивался, а после молчания — никогда.” Когда приблизилась его кончина, братия увидели, что старец плачет. Они его спрашивают: “Правда ли, что и ты, отец, страшишься?” Он им отвечает: “Правда. Нынешний мой страх всегда был со мной, с самого начала времени, как я сделался монахом.” И, таким образом, он почил. (Достопамятные сказания. С. 25. № 40).

Рассказывали об авве Памве. Приближаясь к смерти, в самый час своей кончины он говорил стоявшим около него святым мужам: “С того времени, как, придя в эту пустыню, построил себе келию и поселился в ней, не помню, чтобы когда-либо я ел иной хлеб, кроме приобретенного своими руками, и никогда не раскаивался в словах, которые говорил когда-либо, даже до сего часа. А теперь отхожу к Богу так, как будто еще и не начинал служить Ему.” (Достопамятные сказания. С. 288. № 8).

Рассказывали об авве Сисое. Перед его смертью, когда около него сидели отцы, лицо его просияло, как солнце. И он сказал: “Вот пришел авва Антоний.” Немного погодя: “Вот пришел лик пророков.” И лицо его заблистало еще светлее. Потом он сказал: “Вот вижу лик Апостолов.” Свет лица его усилился, и он с кем-то разговаривал. Тогда старцы стали спрашивать его: “С кем ты, отец, беседуешь?” Он отвечал: “Пришли Ангелы взять меня, а я прошу, чтобы на некоторое время оставили меня для покаяния.” Старцы сказали ему: “Ты, отец, не имеешь нужды в покаянии.” Он отвечал им: “Нет, я уверен, что еще и не начинал покаяния.” А все знали, что он совершен. Вдруг опять лицо его заблистало, подобно солнцу. Все пришли в ужас, а он говорит им: “Смотрите, вот Господь. Он говорит: “Несите ко Мне избранный сосуд пустыни,” — и тотчас предал дух и был светел, как молния. Вся храмина наполнилась благоуханием. (Достопамятные сказания. С. 250. № 12).

Когда настало время кончины аввы Агафона, он пробыл три дня без движения, лежал с открытыми глазами и смотрел в одном направлении. Братия толкнули его, сказав: “Авва! Где ты?” Он отвечал: “Предстою суду Божию.” Братия сказали ему: “Отец! Неужели и ты боишься?” Он отвечал: “Хотя я старался всеусиленно исполнять заповеди Божии, но я человек и не знаю, угодны ли мои дела Богу.” Братия допытывались: “Неужели ты не уверен, что твои дела благоугодны Богу?” Старец отвечал: “Невозможно удостовериться мне в этом прежде, нежели предстану Богу, потому что суд Божий — это одно, а человеческий — это другое.” Когда братия хотели задать еще один вопрос, он сказал им: “Окажите любовь, не говорите со мной, потому что я занят,” — и тут же испустил дух с радостью. Братия видели, что он кончился, как бы приветствуя своих возлюбленных друзей. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 61. № 25).

Когда авва Иоанн отходил из этой жизни, отходил в радости, как бы возвращаясь на родину. Смятенные братия окружили одр его, они убедительно просили его, чтобы он в духовное наследство оставил им какое-либо особенно важное наставление, которое споспешествовало бы удобнейшему достижению ими христианского совершенства. Он вздохнул и сказал: “Никогда я не исполнял своей воли и никогда не учил тому, чего сам прежде не сделал.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 297. № 48).

Один благочестивый старец, достигнув глубокой старости, слег, наконец, на смертный одр. Братия окружили его и горько плакали о разлуке. Старец же, напротив, был полон радости и, открыв глаза, тихо улыбнулся, помолчав немного, опять улыбнулся и через несколько минут тишины улыбнулся в третий раз. “Мы плачем, а ты смеешься,” — сказали ему братия. “Да, — отвечал старец, — смеюсь. И в первый раз я улыбнулся тому, что все вы боитесь смерти, в другой — тому, что вы не готовы к ней, а в третий — что иду от трудов на покой.” (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 94).

Поведал некий старец. Два брата жили по соседству с ним. Один — странник, другой — туземец. Иноземец жил немного нерадиво, туземец был великим подвижником. Настало время, и иностранец скончался в мире. Прозорливый старец, сосед их, увидел множество Ангелов, сопровождавших его душу. Когда он приблизился ко входу на Небо, на вопрос о нем пришел голос свыше: “Ясно, что он был немного нерадив, но за странничество его отворите ему вход в Небо.” После этого скончался и туземец, и собрались у него все его знакомые. Старец увидел, что Ангелы не пришли для сопровождения его души, и удивился. Упав ниц перед Богом, он спросил: “Почему иноземец, живший нерадивее, сподобился такой славы, а этот, будучи подвижником, не удостоен ничем подобным?” И последовал ответ: “Подвижник, умирая, видел своих плачущих родственников, и этим душа его была утешена, а странник хотя и был нерадив, но не видел никого из своих. Находясь в таком состоянии, он плакал сам, и Бог утешил его.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 524. № 115).

Преподобному Никону Радонежскому в предсмертном видении было показано место его будущего упокоения: вместе с Преподобным Сергием. Перед смертью он произнес сам в себе: “Изыди, душа, туда, где тебе уготовано место, гряди с радостью — Христос призрит тебя.” (Е. Поселянин. Московский патерик. С. 30).

Однажды иеросхимонах, служивший больному старцу иеросхимонаху Иисусу, тайно через скважину посмотрел на больного и увидел, что, проводив из келии иноков, старец встал с одра, преклонился на колена посреди келии и начал молиться со слезами Богу и Пресвятой Богородице, призывая и святых угодников, и в молитве этой часто поминал устроенную им святую киновию и братию. После молитвы он лег на одр и перекрестился. Через несколько минут опять встал с одра и на коленях молился Господу с воздетыми руками: “Господи, Боже мой! Благодарю Тебя, что призрел на мое смирение и сподобил меня скончаться в православной вере в Тебя, в исповедании и в исполнении заповедей Твоих! Прими, Владыко Преблагий, в мире дух мой, а Твоих рабов, которых во едино стадо через меня, грешного, собрал, сохрани...” Непродолжительна была эта молитва добродетельного подвижника, и он лег на одр. В эти минуты лицо умирающего изменилось, с устремленным к небу взором оно сияло необъяснимым спокойствием и радостью. Он пребывал уже недвижим, в молчании, будто бы с кем-то душевно беседовал. Вдруг старец прервал свое молчание восклицанием: “Благословен Бог отцов наших! Если так, то уже не боюсь, но в радости отхожу от мира сего!” С этими словами в келии появился необыкновенный свет, разлилось великое благоухание и слышен был пресладкий голос многих неизвестно где поющих псаломскую песнь: “я ходил в многолюдстве, вступал с ними в дом Божий со гласом радости и славословия празднующего сонма” (Пс. 41:5). В эту минуту блаженный на своем одре совершенно обратился лицом вверх, ноги вытянул, руки положил на персях крестообразно, и душа его отлетела в обители небесные, куда постоянно стремилась в течение всего своего земного странствования. (Соловецкий патерик. С. 130).

Ночью 2 января 1833 года после утрени, стоя на крыльце своей келии, отец Филарет Глинский увидел сияние на небе и чью-то душу, с пением возносимую Ангелами на Небо. Долго смотрел он на это чудное видение. Подозвав к себе некоторых братий, оказавшихся тут, показал им необыкновенный свет и, подумав, сказал: “Вот как отходят души праведных! Ныне в Сарове почил отец Серафим.” Видеть сияние сподобились только двое из братии. После узнали, что, действительно, в ту самую ночь скончался отец Серафим. (Глинский патерик. С. 91).

Когда Глинский старец схимонах Евфимий приближался к кончине, он просил напутствовать его Святыми Таинствами. Просьба была исполнена: над ним совершили Таинство Елеосвящения и Святого Причащения. По принятии Тела и Крови Христовых он сидел на коечке, мирно ожидая своего переселения в иной мир, При светлой улыбке из его глаз лились слезы. Один из братии по своей простоте спросил отходящего старца: “Батюшка, что вы плачете, разве и вы боитесь умирать?” Старец, посмотрев на него с приятной улыбкой, сказал: “Чего мне бояться? Идти к Отцу Небесному и бояться! Нет, брат, я, по благости Божией, не боюсь, а слезы, что ты видишь, это слезы радости. Столько лет душа моя стремилась ко Господу, а теперь приближается желанное время, — я скоро предстану Тому, к Которому всю мою жизнь стремилась моя душа, и увижу Его, вот слезы и текут.” Мирно пребывая в сердце с любимым Господом Иисусом, он скоро испустил последний тихий вздох, с которым его блаженная душа оставила земное многотрудное тело и потекла к любимому Господу со страхом и радостью. (Глинский патерик. С. 242).

Среди братии Вифанского скита проживал инок, отец Авель. По своей кротости он воистину был подобен своему небесному покровителю, праведному Авелю. Он имел простоту ребёнка, незлобие — голубя, нищету — великую. Свою келию он никогда не запирал, да и взять там было нечего. На кровати вместо матраца лежала рогожа, а вместо одеяла — какие-то лохмотья. Подушкой ему служил мешок, набитый соломой. Белья у него в запасе никогда не было. Данное ему из рухольной белье изнашивалось обычно до основания. Потому он, будучи звонарем, нередко ходил звонить, так казалось многим, без белья, в одном рваном ватном подряснике. Здоровье его явно хранил Господь за молитвы святителя Божия митрополита Платона. Видеть его всегда было приятно, потому что сам облик его, благодатный и светлый, вносил в душу приятное ощущение. Из редкой скромности Авель по наставлению Иисуса, сына Сирахова, не учащал ноги своей к другу своему, боясь наскучить ему. Лишь в крайнем случае и только к немногим братьям он приходил по какой-либо особой необходимости. Раз в начале августа 1826 года в келию отца Авеля по делу вошел иеромонах отец Валериан. Встречая его, отец Авель с неописуемой детской радостью громко спросил: “Батюшка, отец Валериан! Разве с вами не встретился сейчас Владыка, митрополит Платон? Он только что вышел от меня, сказав: “Авель, потерпи еще немного, и ты будешь вместе с нами ровно через две недели.” Владыка был в лиловой рясе с панагией на груди и в шапочке. Лицо его было столь милостиво и благостно, что словом передать невозможно. Благословив, он вышел от меня перед твоим приходом.” Через двенадцать дней после этого разговора отец Авель заболел. Его напутствовали Святыми Тайнами, особоровали и отправили в земскую больницу, где он через два дня скончался. (Троицкие листки с луга духовного. С. 30).

Блаженной памяти отец Израиль, монах Черниговского скита, что близ Сергиевой Лавры, за свою истинно монашескую жизнь сподобился и блаженной райской кончины, как об этом рассказывает братия скитской больницы. Перед самой своей смертью он подозвал к себе больничного служителя и с восторженным лицом сказал ему: “Ах, что я вижу, дорогой брат Василий! Вот в палату входят святители, а за ними великое множество иноков. И какие они все светлые и прекрасные. Вот они приближаются ко мне. О, какая радость! О, какое счастье!” Брат Василий отвечал: “Батюшка! Я никого не вижу.” Когда он и все присутствовавшие взглянули на отца Израиля, он был уже мертв. В момент смерти он сподобился посещения всех тех святителей и преподобных, к которым прибегал в своих молитвах всю свою жизнь и всегда молитвенно призывал на помощь. (Троицкие листки с луга духовного. С. 32).

Иеромонах Троице-Сергиевой Лавры отец Мануил, служивший при храме Петроградского подворья, сообщил: “Однажды часов в десять вечера позвали меня напутствовать одного больного старца. Лицо его было светло и приятно, и весь он дышал благочестивым чувством преданности воле Божией. После исповеди я поспешил приобщить его, так как он был очень слаб, а соборован он был еще раньше. По принятии Святых Христовых Тайн он сделал мне знак, чтобы я подошел к нему. Лицо его сияло светом радости. Когда я приклонил ухо к его устам, он тихо спросил меня, показывая вдаль: “Батюшка! Видите ли вы Ангела светлого, блистающего, как молния?” Я сказал, что ничего не вижу. Он употребил последнее усилие, чтобы сотворить крестное знамение и скончался.” (Троицкие листки с луга духовного. С. 101).

Лет 40 тому назад в одном духовном журнале был напечатан рассказ странника. “Однажды зимой, — рассказывает он, — я зашел для ночлега на постоялый двор. Хозяйка, накормив меня ужином, постлала спать на полатях, говоря, что там мне будет спокойно. Когда я улегся, вижу, что над дверью в соседнюю комнату есть окошко. Через него видно все, что делается в комнате. Вскоре послышался стук в дверь дома. Я увидел через окошко, как в комнату вошел пожилой мужчина, хорошо одетый, и с ним юноша, по-видимому, его сын. Путники поужинали, затем встали на молитву и долго и усердно молились. Наконец, они улеглись спать. Я тоже заснул. Вдруг ночью я проснулся как бы от сильного толчка и вижу: в комнате два светоносных юноши. Один облачен в священнические одежды, а другой — в диаконском стихаре и препоясан орарем. Священник держит в руках потир и, указывая на спящего мужчину, говорит другому светоносному мужу в сане диакона: “Приподними его, я его приобщу.” Светоносный священник причастил мужчину прямо из потира. Указывая на мальчика, лежащего на постели лицом вниз, он говорит: “Поверни его и тоже приподними,” — и затем причастил и его. После этого видение кончилось. Как только свет померк, я вдруг услышал страшный треск. Оказалось, в этой комнате был ветхий потолок, он обвалился, и отец с сыном были раздавлены насмерть. Блаженная кончина двух путников, вероятно, была подготовлена их предыдущей светлой жизнью. Так по жизни человека Господь нередко предуготовляет его кончину напутствием в Вечную Жизнь.” (Троицкие листки с луга духовного. С. 107).

Один священник рассказал архиепископу Никону Вологодскому случай из своей пастырской практики: “Произведен я был в священники на приход близ нашей северной столицы, где живет много православных финнов. Помню, день клонился к вечеру. Смотря в окно, я увидел подъезжающего к дому молодого финна. Он, войдя ко мне, помолился святым иконам и приветствовал меня. Я спросил его, какова причина его приезда? Финн ответил: “У моего отца родился сын, которого необходимо окрестить на дому. Наша приходская церковь от нас далеко, да, кстати, и отцу нездоровится, и он просит приобщить его.” Я сказал финну: “Теперь уже поздно. Распряги лошадь, поставь на отдых, а сам подкрепись у меня чем Бог послал и отдохни.” Финн так и сделал. Прошло два часа. Сколько я ни старался уснуть, никак не мог. Наконец, не в состоянии бороться с преследовавшей меня мыслью о том, что больной меня ждет и мне необходимо спешить к нему, я стал будить его сына с просьбой собираться и ехать. Молодой финн стал уверять, что его отец не так слаб и что можно обождать до утра. Но неотвязная мысль упорно твердила мне, что надо ехать немедленно. Финн с неохотой внял моей просьбе, запряг лошадей, и мы отправились в путь. Вот уже шестнадцать верст мы проехали благополучно. На горизонте заблестели огоньки той деревни, куда мы ехали. Еще несколько мгновений, и наша лошадь доставила нас к дому финна, который имел нужду в пастырской помощи. При выходе из повозки в ночной полутьме я увидел в окне дома высокую фигуру хозяина. Он протирал запотевшие стекла в окне. Тогда я подумал: “Напрасно было предпринимать ночной путь из опасения, что больной умрет без напутствия Святыми Тайнами.” Войдя в дом, я, видя новорожденного малютку слабым, поспешил его окрестить и затем приступил к исповеди самого отца. На исповеди я узнал, что финн весьма благочестив. В течение всей своей жизни он ежедневно слезно просил Господа о даровании ему христианской кончины и напутствования перед смертью Святыми Тайнами. После искренней, слезной исповеди и благоговейного причащения больной лег на лавку в передний угол и попросил позволения немного отдохнуть. Я сел рядом с ним и стал записывать в памятную книжку имя новорожденного младенца. Вдруг чувствую позади себя судорожную дрожь больного. Когда я оглянулся и посмотрел на него, то понял, что он уже скончался.” (Троицкие листки с луга духовного. С. 108).

Один благочестивый человек, питавший особенную любовь к святому великомученику Артемию, взял свечей и масла и пошел к его мощам. По пути ему встретился один из его знакомых и спросил: “Куда, друг, свечи и масло несешь?” — “Иду помолиться святому Артемию,” — был ответ. Встретившийся, насмехаясь, сказал: “Не забудь, друг, от него болезнь захватить и сюда принести, когда назад пойдешь.” Шедший к великомученику не ответил на насмешку и, совершив при мощах святого молитву, пошел домой. Что же? На обратном пути его действительно застигла жестокая болезнь: он почувствовал нестерпимую боль в теле, оно местами стало отекать, и он не в состоянии был дойти до дома. Так как на пути стоял дом того самого насмешника, то ему ничего не оставалось, как побрести туда. И, придя, он почувствовал, что болезнь его еще более усилилась. На него напало нечто вроде беснования, язык его онемел, и болезнь казалась смертельной. Однако через некоторое время он пришел в себя и, полагая, что болезнь приключилась из-за насмешника, сказал: “За что я так страдаю? Не из-за слов ли моего друга?” Тот же, со своей стороны, начал укорять больного и снова насмехаться. Между ними дело дошло уже до явной ссоры, так что многие останавливались и спрашивали о причине ссоры. Больной пересказал им о своей встрече с другом по пути к святому Артемию и о его кощунстве и, сказав это, тотчас почувствовал себя совершенно здоровым. Но, о ужас! Его болезнь мгновенно перешла на кощунника, который начал кричать: “Увы мне! Горе мне!” Присутствовавшие ужаснулись, видя это, и прославили Бога и святого угодника: “Праведен суд Божий! Ты бо, еже искал еси, обрел, и прочии тобою да вразумлены будут не вменять в хулу и посмех чудеса, бывающая от Бога святыми Его угодники.” (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 121).

В одном из сел дети пасли овец. Дети, разумеется, везде дети и при случае всегда стараются воспользоваться временем для того, чтобы отдаться детским играм. Так было и с упомянутыми подпасками. Но игра игре рознь: одна игра полезна для детей, а другая может составить для них большое зло. Дети-подпаски вздумали устроить следующее. “Давайте, — сказал один из них, — совершим литургию и приобщимся, как и священник, в церкви.” Предложение было принято. И вот дети поставили одного священником, а двоих других — диаконами. Началось кощунство. Один из камней они сделали алтарем и положили на него хлеб, а в чаше поставили вино. И стали они говорить возгласы диаконские и священнические. Видимо, постоянно присутствуя в церкви при службах, они знали порядок службы. И вот, когда, при их кощунстве, настало время к раздроблению хлеба и причащению, внезапно упал с неба огонь и истребил и хлеб, и вино, и камень, на котором все было поставлено. Видя явный гнев Божий, дети от ужаса пали на землю, не могли подняться и сказать хотя бы слово. Ужас их был безграничен. Родители, не дождавшись их возвращения, вышли им навстречу. Так дошли до того места, где отроки кощунствовали. Но в каком виде нашли их? Они были без сознания, близкие к смерти. Отцы недоумевали, отчего все так произошло. Но вскоре дело объяснилось. Когда дети пришли в себя, то рассказали про то, что с ними случилось. Кончилось тем, что все прославили Правосудного и Всевидящего Бога. Истина, что Бог поругаем не бывает, доказана в данном случае тем, что, когда Святейшее Таинство было, хотя и без полного разумения, оскорблено, тут могущество и правосудие Божие явили себя в полной мере. Внезапно упал с неба огонь и попалил все, если так можно выразиться, кощунственное дело. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 343).

Однажды авва Дорофей послал меня, Палладия, часу в девятом к своему колодцу налить кадку, из которой все брали воду. Было уже время обеда. Придя к колодцу, я увидел на дне его аспида и в испуге, не начерпав воды, побежал с криком: “Погибли мы, авва, на дне колодца я видел аспида.” Он усмехнулся скромно, потому что был ко мне весьма внимателен, и, покачав головой, сказал: “Если бы диаволу вздумалось набросать аспидов или других ядовитых гадов во все колодцы и источники, ты не стал бы вовсе пить?” Потом, придя из келии, он сам налил кадку и, сотворив крестное знамение над ней, первый тотчас испил воды и сказал: “Где крест, там ничего не может злоба сатаны.” (Лавсаик. С. И).

Отец наш, архимандрит Георгий, рассказывал нам об авве Иулиане, бывшем епископе Бострском. Когда он удалился из обители и сделался епископом в Бостре, некоторые из жителей города, ненавистники имени Христова, задумали погубить его с помощью яда. Они подговорили и подкупили слугу, подававшего епископу вино, разбавленное водой, дали ему яд, чтобы он подмешал его в чашу с вином. Тот так и сделал: подал блаженному Иулиану вино с ядом. Епископ принял чашу и по вдохновению свыше узнал о злом умысле, равно как и о том, кто это подстроил. Взяв чашу, епископ поставил ее перед собой, ни слова не сказав слуге. Потом он созвал к себе всех жителей, в числе которых были и злоумышленники. Дивный Иулиан, не желая подвергать позору заговорщиков, обратился ко всем со скромными словами: “Если вы желаете умертвить смиренного Иулиана при помощи яда, то я пью его перед вами.” Сказав это, он трижды крестообразно осенил чашу. “Во имя Отца и Сына и Святого Духа выпиваю сию чашу!” — произнес он и, выпив отраву, остался невредим. Увидев это, злоумышленники пали перед ним и просили прощения. (Луг духовный. С. 115).

Когда святитель Иоанн Златоуст, став Цареградским Патриархом, однажды говорил проповедь, один бесноватый упал на землю и стал кричать таким страшным голосом, что все находящиеся в церкви ужаснулись. Иоанн же велел привести бесноватого к себе, сотворил на нем знамение честного креста, и бес тотчас же оставил человека. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 176).

Некогда к святой мученице Иустине явился один из бесовских князей и со многими словами стал склонять ее к скверному браку. Иустина, поняв кто с ней говорит, не входя в беседу с диаволом, с благоговением положила крестное знамение на своем лице, и диавол тотчас же исчез. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 176).

Однажды священномученик Киприан, увидев диавола, сказал ему: “Пагубник, прелестник, вместилище всякой скверны! Поскольку я знаю, что ты боишься крестного знамения и трепещешь от имени Христова, то что же с тобой будет, если придет Сам Христос? Отступи от меня, проклятый, уйди, беззаконник и ненавистник!” Слыша это, диавол устремился на Киприана и стал его душить. Не видя ниоткуда помощи, Киприан вспомнил о силе крестного знамения, оградил себя им, и бес, сказано, “яко стрела напряженна, отскочил от него.” (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 176).

Раба Божия из женской обители пошла однажды в монастырский сад. Увидев там овощи, она начала их есть, забыв предварительно оградить себя крестным знамением. Вдруг нечистая сила схватила ее и повергла на землю. Когда застали ее в страшных мучениях, попросили отца Эквиция, чтобы он поспешил исцелить болящую своей молитвой. Едва только святой Эквиций вошел в сад, нечистый дух, овладевший инокиней, начал ее устами кричать, как бы прося пощады: “Что я сделал, что я сделал? Я был в овощах, а она вместе с ними приняла в себя и меня.” Но человек Божий с великим гневом повелел нечистому духу выйти из инокини и никогда не возвращаться к рабе Всемогущего Бога. Дух тотчас вышел и после не смел даже прикоснуться к ней. (Свт. Григорий Двоеслов. Собеседования о жизни италийских отцов. С. 28).

Испытывая одного из своих учеников, соловецкий пустынник Феофан спросил: “Как ты слагаешь персты для крестного знамения?” Тот, показав ему троеперстие, сказал: “Так, отче, как Православная Церковь учит. Во всей России послушные сыны Церкви слагают персты для крестного знамения так же, как и я.” Феофан сказал: “Будучи в пустыне, я грубым людям не воспрещал знаменоваться двумя перстами, только бы они ходили в церковь, но ты берегись последователей раскола. Когда я жил в Киеве, то во всей Малороссии не видел ни одного, кто бы молился двуперстным сложением. Был я и в Молдавии, в Нямецком монастыре, у аввы Паисия. Там было более 700 братий из разных стран: молдаван, сербов, болгар, венгров, греков, армян, евреев, турок, великороссиян и малороссиян — и все они молились троеперстным сложением, о двуперстии же там и не слышали.” (Соловецкий патерик. С. 150).

“Когда я был молод, — рассказывал авва Андрей, — я вел себя беспутно. Начались брань и беспорядки. И вот я вместе с девятью другими бежал в Палестину. Впрочем, один из них был евреем. В пустыне он ослаб до полного изнеможения, и все мы пали духом, не зная, как нам с ним быть. Однако мы не бросили его, но каждый по мере своих сил нес его на себе. Мы хотели донести его до города или до пристани, чтобы не дать ему умереть в пустыне. Но юноша от голода и палящей жажды, от сильнейшей лихорадки и страшного утомления был близок к смерти. Тогда, пролив над ним слезы, мы решились оставить его в пустыне. Страх напал на нас, как бы и самим не умереть от жажды. Увидев, что мы собираемся уйти, он начал заклинать нас: “Во имя Бога, грядущего судить живых и мертвых, не дайте мне умереть иудеем. Я желаю быть христианином. Сделайте милость, окрестите меня, чтобы мне христианином окончить мою жизнь и отойти ко Господу.” — “Брат, — сказали мы ему, — увы, мы — миряне, а это — дело епископов и священников. Да и воды здесь негде взять.” Но он неотступно, со слезами заклинал нас: “Христиане, не лишите меня этого дара.” Мы были в величайшем затруднении. Тогда один из нас, как бы вдохновленный свыше, говорит: “Поднимите его и разденьте!” С большим трудом поставив его на ноги, мы сняли с него одежду. Трудолюбец, наполнив свои руки песком, три раза посыпал еврею на голову, говоря: “Крещается раб Божий Феодор во имя Отца и Сына и Святого Духа,” — а мы на каждое призывание Святой, Единосущной и Поклоняемой Троицы возглашали: “Аминь!” И Христос, Сын Бога Живого, исцелил и так укрепил немощного, что в нем не осталось ни малейшего признака слабости. Напротив, он в добром здравии, с воспрянувшими силами, бодро пошел впереди нас по пустыне. Придя в Аскалон, обо всем, что произошло с нами, мы рассказали епископу города, блаженному Дионисию. Святой муж, выслушав рассказ, был поражен необыкновенным знамением.” (Луг духовный. С. 206).

Один из монахов просил авву Аполлоса помолиться за него, чтоб ему сподобиться какого-нибудь благодатного дара. Когда тот помолился, то монаху был дан благодатный дар смиренномудрия и кротости так, что все дивились, как он стяжал великую кротость. (Лавсаик. С. 165).

Кротость Олимпиады была такова, что превосходила простоту самих детей. Никто из близких к ней никогда не замечал, чтоб кого-нибудь порицала эта крестоносица, но вся ее тягостная жизнь прошла в сердечном сокрушении и в обильном излиянии слез. Скорее можно было увидеть во время зноя источник без воды, чем без слез ее поникшие очи, всегда созерцавшие Христа. И что я говорю? Чем больше останавливаюсь мыслью на рассказе о подвигах и добродетелях этой твердой, как камень, души, тем больше слова мои не поспевают за ее делами. И да не подумает кто-нибудь, что я приукрашено говорю о бесстрастии достохвальной Олимпиады, которая вся была многоценным сосудом Святого Духа. (Лавсаик. С. 296).

Один из отцов поведал нам, что в Феополисе был архиепископ, по имени Феодот, отличавшийся добротой сердца. Он был очень кроток и смиренномудр. Например, однажды он оказался в дороге вместе с одним клириком. Архиепископ совершал путь в носилках, а клирик ехал на коне. И говорит архиепископ клирику: “Поделим длину пути и будем меняться местами.” Клирик не соглашался: “Это будет бесчестье для святителя, если я сяду в носилки, а ты поедешь на коне.” Но чудный Феодот настоял на своем и, убедив клирика, что в этом не будет для него бесчестья, заставил поступить по своему желанию. (Луг духовный. С. 43).

Авраамий, настоятель Новой киновии Пресвятой Богородицы Марии, рассказал нам об авве Феодосии, что у того не было зимнего плаща, и он купил ему. Однажды, прикрывшись им, старец заснул, а спал он при храме. Пришли разбойники, сняли с него плащ и ушли. И старец никому ничего не сказал об этом. (Луг духовный. С. 83).

Один из отцов рассказывал нам о некой знатной особе из сенаторского рода. Она отправилась на поклонение святым местам. Прибыв в Кесарию, захотела там остаться и проводить жизнь в уединении. “Дай мне девицу, — стала просить она епископа, — чтобы она воспитывала меня для иноческой жизни и научила страху Божию.” Избрав одну смиренную девицу, епископ поставил ее к ней. Спустя немного времени епископ при встрече спросил: “Ну, как девица, приставленная к тебе?” — “Она прекрасного поведения, — отвечала знатная женщина, — только совершенно бесполезна для моей души, потому что предоставляет мне возможность действовать по произволу. Она очень скромна, а мне нужно, чтобы меня бранили и не позволяли исполнять мои прихоти.” Тогда епископ нашел другую, крутого нрава, и приставил ее к ней. Та то и дело говорила ей: “Дура богатая,” — или бранила госпожу другими словами. Вскоре епископ опять спросил: “Какова девица?” — “Вот эта воистину приносит пользу моей душе.” Таким-то образом она стяжала великую кротость. (Луг духовный. С. 255).

Авва Сергий, игумен монастыря аввы Константина, рассказывал: “Однажды мы путешествовали с одним святым старцем. Сбившись с пути и не зная, как выйти, мы против желания попали на засеянное поле и потоптали немного всходов. На поле тогда работал земледелец. Увидев нас, он в гневе осыпал нас бранью: “Монахи ли вы? Есть ли у вас страх Божий? Если бы вы имели перед очами страх Божий, вы бы так не поступали.” — “Ради Господа, никто ничего не говорите!” — быстро сказал нам святой старец. Затем, обратившись к крестьянину, ответил: “Правильно, чадо мое, ты сказал. Если бы мы имели страх Божий, мы не поступали бы так.” Но крестьянин продолжал гневно браниться. “Правду говоришь ты, чадо! — снова отвечал старец, — если бы мы были истинными монахами, мы бы не сделали этого. Но, ради Господа, прости нас за то, что согрешили против тебя.” Тронутый этими словами, крестьянин, приблизившись, бросился к ногам старца. “Я согрешил! — воскликнул он. — Прости меня! И, ради Господа, возьмите меня с собой.” И, действительно, он последовал за нами и принял иноческий чин.” (Луг духовный. С. 266).

Один из старцев по имени Бен превосходил своей кротостью многих людей. Бывшие с ним братия уверяли, что ни клятва, ни ложь никогда не сходили с его уст, и ни один человек никогда не видел его в гневе. Он не произносил ни одного лишнего или праздного слова. Вся жизнь его проходила в глубоком безмолвии. Нравом он старался во всем уподобляться Ангелам. В бесконечном смирении он считал себя ничтожеством. Уступая нашим усердным просьбам преподать нам слово назидания, сказал как-то несколько слов о кротости. Однажды гиппопотам опустошал близлежащие земли. Земледельцы просили его о помощи. Придя в ту местность и увидев огромного зверя, он обратился к нему со словами: “Именем Иисуса Христа запрещаю тебе опустошать эту землю!” Зверь бросился бежать, как бы гонимый Ангелом, и никогда более не появлялся там. Рассказывали, что подобным образом в другой раз он прогнал крокодила... (Руфин. Жизнь пустынных отцов. С. 33).

Блаженный Феодорит, епископ Кирский, повествует: “Прожив у боголюбивого Давида целую неделю, мы не видели никакой перемены в его лице. Оно не покрывалось ни радостью, ни угрюмостью, и взор его был всегда одинаков: не суровый, не смеющийся; глаза выражали одно и то же — проявление скромности. Это уже вполне доказывает спокойствие его души. Но, может быть, кто-нибудь подумает, что мы видели его таким тогда, когда не было причины к смущению. Потому я считаю необходимым рассказать о том, что там случилось при нас. Сидел дивный Давид с нами, беседуя о любомудрии и исследуя сущность евангельской жизни. Когда происходила между нами такая беседа, некто Олимпий, по происхождению римлянин, по образу жизни достойный уважения, почтенный саном священства и по управлению занимающий второе место, пришел к нам и упрекал дивного Давида, говоря, что кротость его вредна для всех, называл его снисходительность общим злом, а его возвышенное любомудрие считал не кротостью, а безумием. Тот же, будто имея адамантовую душу, воспринял его слова так, что нисколько не оскорбился, хотя высказывания эти по самому своему свойству были колки. Он не изменился в лице и не прервал текущего разговора, но кротким голосом и словами, выражающими спокойствие души, отослал того старца, обещая ему поправить то, что он хочет. “А я, — сказал Давид, — как видишь, беседую с пришедшими к нам, считая это необходимой своей обязанностью.” Каким иным образом можно лучше показать кротость души? Тот, которому вверено было первенство, перенес такую дерзость со стороны занимающего второе после него место, притом в присутствии посторонних, слышавших укоризны, не потерпел никакого смущения от гнева. Какую он показал здесь высоту мужества и терпения!” (Блаж. Феодорит. История боголюбцев. С. 72).

Иоанн Лествичник о преподобном Кире рассказывал, что он был настолько кроток, что, будучи каждый день оскорбляем и высшими, и низшими, будучи всеми всегда унижаем, каждый день от трапезы отгоняем, все терпел не только без ропота, но и с благодарностью, В таком положении он прожил в монастыре пятнадцать лет и, принимая от всех обиды, терпя гонение даже от рабов, никогда никому не возразил ни слова. Напротив, когда Иоанн спросил его, как он в состоянии каждый день переносить и голод, и унижение, Кир отвечал: “Поверь мне, брат, отцы не по злобе со мной так поступают, а только испытывают, подлинно ли я монах. Так, когда я поступал сюда, мне сказали, что здесь до тридцати лет искушают отрекшихся от мира. Да ведь без огня и золото не светится.” И вот, когда наступила смерть этого подвижника, прощаясь с братьями, он воскликнул: “Благодарю Господа и вас, отцы, что ради вашего искушения я был не искушаем от бесов, и все послужило к моему спасению.” (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 538).

По своей духовной мудрости архимандрит Моисей на всех смотрел, как на детей, на которых не мог сердиться, а в случае надобности только отечески вразумлял их. Одному монаху из оптинских старожилов некоторые распоряжения настоятеля показались неосновательными. Долго он боролся с самим собой, желая объяснить это настоятелю, но боялся его расстроить. Наконец, решился высказать свои мысли, а там, подумал он, будь что будет! Пришел он к отцу архимандриту и сказал: “Батюшка, меня один помысл очень беспокоит.” — “Что же тебе, брат, помысл говорит?” — “А вот, батюшка, помысл мне говорит, что вы не так делаете то-то и то-то.” И высказал все, что было у него на уме. Отец архимандрит выслушал его молча и внимательно, а потом тихо, с улыбкой отвечал: “Скажи, брат, своему помыслу, что это не его дело.” С тем и отпустил этого монаха, так что он, обезоруженный кротостью настоятеля, удалился совершенно успокоенный и после сам смеялся над собой, как просто разрешились все его мысленные колебания. (Оптинский патерик. С. 45).

Авва Илия рассказывал: “Увидел я, что один взял себе под мышку тыкву с вином. Чтобы пристыдить бесов (ибо это был призрак), я сказал брату: “Сделай милость, подними это.” Когда он приподнял свою одежду, оказалось, что там у него ничего нет. Это я сказал вам для того, чтобы вы не всему верили, хотя бы сами все видели или слышали. Особенно же наблюдайте за помыслами, пожеланиями и мыслями, зная, что их часто внушают демоны, чтобы осквернить душу помышлением о вещах бесполезных и отвлечь ум от размышления о своих грехах и о Боге.” (Достопамятные сказания. С. 87. № 4).

Авва Пимен говорил: “В Писании сказано: “Яже видели очи твои, глаголи,” — а я советую вам не говорить даже и о том, что осязали вы своими руками. Один брат был обманут точно таким образом. Представилось ему, будто брат его грешит с женщиной. Долго боролся он сам с собой, наконец, подошел, толкнул их ногой, думая, что это в самом деле они, и сказал: “Полно вам, долго ли еще?” Но оказалось, что то были снопы пшеницы. Потому-то я и говорю вам: не обличайте, если даже и осязаете своими руками.” (Достопамятные сказания. С. 212. № 114).

Был у блаженного Онисифора Печерского духовный сын и друг по любви, некто из черноризцев. Он лицемерно подражал житию этого святого: представлялся постником, притворялся целомудренным, втайне же ел и пил и худо препровождал лета своей жизни, И утаилось это от того духовного мужа, и никто из братии не узнал этого. Однажды совсем здоровый он умер без видимой причины. От его тела шел такой смрад, что никто не мог и приблизиться. Страх напал на всех. Насилу вытащили его, но отпевать не могли: положили тело особо и, встав поодаль, творили обычное пение; иные же затыкали ноздри. Схоронили, положили его внутри пещеры, и оттуда исходил такой смрад, что бессловесные твари отбегали от пещеры подальше. Много раз слышался и горький вопль, как будто кто-то мучил умершего брата. И явился святой Антоний пресвитеру Онисифору и с угрозами говорил ему: “Что это ты сделал? Зачем положил здесь такого скверного, многогрешного, какого еще никогда не было положено! Он осквернил это святое место.” Очнувшись от видения, Онисифор пал ниц и молился Богу, говоря: “Господи! Для чего Ты сокрыл от меня дела этого человека?” И, приступив, Ангел сказал ему: “Это было в назидание всем согрешающим и нераскаянным, чтобы, видев это, покаялись.” И, сказав это, сделался невидим. Тогда пресвитер пошел и возвестил все это игумену Пимену. (М. Викторова. Киево-Печерский патерик. С. 27).

Когда мы (монахи Нитрийской пустыни) пришли, блаженный Иоанн Ликопольский приветствовал нас, обращаясь к каждому с веселым лицом, а мы прежде всего просили его помолиться о нас. Потом он спросил, нет ли кого с нами из клириков? Когда мы отвечали, что нет, он, осмотрев всех, понял, что между нами есть клирик, но скрывается. (С нами, действительно, был один диакон, но об этом никто не знал, кроме его брата, которому он по смирению запретил говорить об этом, почитая себя, в сравнении с такими святыми, едва достойным и имени христианина, не то что этого сана). Указав на него рукой, преподобный сказал всем: “Вот диакон.” Когда он, желая скрыть свое звание, продолжал отрицать это, святой, взяв его за руку, облобызал и, вразумляя, сказал: “Чадо! Не отметай благодати Божией и не лги, отрицаясь от дара Христова. Ложь чужда Христу и христианину, будь она сказана по малому или по великому делу. Если даже для доброй цели говорят ложь, то это непохвально, ибо ложь, по слову Спасителя, от диавола (Ин. 8, 44).” Обличенный молча принял кроткое обличение старца. (Лавсаик. С. 132).

Однажды, проходя с братьями через Египет, авва Макарий услышал слова отрока, который говорил своей матери: “Матушка! Один богач любит меня, а я ненавижу его, а такой-то бедный ненавидит меня, а я люблю его.” Услышав это, авва Макарий удивился. Братия спросили: “Что значат эти слова, что ты, отец, им удивился?” Старец отвечал им: “Действительно, Господь наш богат и любит нас, а мы не хотим Его слушать, а враг наш, диавол, беден и ненавидит нас, а мы любим его скверны!” (Достопамятные сказания. С. 148. № 24).

Однажды братия в присутствии аввы Иосифа начали разговор о любви. Старец сказал: “Мы не знаем, что такое любовь. Вот образец любви: у аввы Агафона был ножик, необходимый ему для рукоделия. Пришел к нему брат и, увидев ножик, похвалил эту вещь. Авва Агафон немедленно начал упрашивать брата, чтоб он принял ножик в подарок, и не дал брату выйти из келии, пока ни уговорил его принять понравившуюся ему вещь” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 56. № 4).

Поведали об авве Агафоне, что он, придя однажды в город для продажи своего рукоделия, увидел там больного странника, лежащего на улице. Никто не принял на себя попечений о нем. Старец остался при больном. На средства, полученные за свое рукоделие, нанял хижину, оставшиеся деньги употребил на нужды больного. Так провел он четыре месяца до выздоровления странника и только после этого вернулся в свою келию. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 56. № 6).

В другой раз шел авва Агафон в город для продажи скромного рукоделия и на дороге увидел лежащего прокаженного. Тот спросил его: “Куда идешь?” — “Иду в город, — отвечал авва Агафон, — продать свое рукоделие.” — “Окажи любовь, снеси и меня туда.” Старец поднял его, на своих плечах отнес в город. Прокаженный сказал ему: “Положи меня там, где будешь продавать свое рукоделие.” Старец так и сделал. Когда он продал одну вещь, прокаженный спросил его: “За сколько ты это продал?” — “За столько-то,” — отвечал старец. Прокаженный попросил: “Купи мне хлеба.” Когда старец продал другую вещь, прокаженный спросил: “Это за сколько продал?” — “За столько-то,” — отвечал старец. “Купи мне еще хлеба.” Старец купил. Когда едва распродал свое рукоделие и хотел уйти, прокаженный спросил: “Ты уходишь?” — “Ухожу,” — отвечал авва. Прокаженный сказал: “Окажи любовь, отнеси меня туда, откуда принес.” Старец исполнил и это. Тогда прокаженный сказал: “Благословен ты, Агафон, от Господа на небеси и на земли.” Авва оглянулся на прокаженного — и не увидел никого. Это был Ангел Господень, пришедший испытать старца. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 57. № 7).

Был в Антиохии Патриарх, по имени Александр, особенно милостивый и сострадательный ко всем. Один из его письмоводителей украл у него несколько златниц и бежал в египетскую Фиваиду. Там в пустынном месте варвары схватили письмоводителя и завели в глубину своей страны. Блаженный Александр, узнав об этом, выкупил пленника, дав за него восемьдесят пять златниц. Когда пленник возвратился, Патриарх оказал ему столько благодеяний, что некоторые из граждан говорили: “Благость Александра не может быть побеждена никаким согрешением.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 72. № 1).

Ученик аввы Феодора рассказывал: “Однажды пришел к нам продавец лука и насыпал мне целую чашу. Старец сказал: “Насыпь пшеницы и дай ему.” У нас было две меры пшеницы: одна мера — чистой, а другая — нечистой. Я насыпал ему нечистой. Старец посмотрел на меня пристально и печально. От страха я разбил чашу и пал перед старцем, прося прощения. Но старец сказал мне: “Встань, не твоя в том вина, а я согрешил, поручив тебе это дело.” Старец насыпал себе полную пазуху чистой пшеницы и отдал продавцу вместе с его луком.” (Достопамятные сказания. С. 285. № 20).

Был один отшельник, имевший под своим смотрением другого отшельника в келии за десять миль от него. И сказал ему однажды помысл: “Позови брата, чтобы пришел и взял хлеб.” И стал он раздумывать: “Из-за хлеба утружу я брата идти десять миль, лучше отнесу ему половину хлеба.” И, взяв, пошел в келию брата. На пути повредил палец на ноге, и когда пошла кровь, он, стеная, начал плакать от боли. И вот пришел Ангел, говоря ему: “Что ты плачешь?” Говорит ему отшельник: “Палец поранил и чувствую боль.” Сказал ему Ангел: “Надо ли из-за этого плакать? Не плачь. Ибо шаги, которые ты делаешь ради Господа, исчисляются и за великую цену считаются перед лицом Господа. И чтобы ты знал, вот перед тобой беру кровь твою и возношу к Богу.” Тогда с благодарностью завершил он путь и, отдав монаху половину хлеба, рассказал ему о человеколюбии Божием и возвратился в свою келию. Через день опять, взяв половину хлеба, пошел к другому монаху. Случилось же, что и этот, другой, возревновал сделать так же. Встретились же они друг с другом на дороге. И начинает первый, сделавший доброе дело, говорить ему: “Имел я сокровище, и ты захотел похитить его.” Говорит же ему другой: “Где написано, что тесные врата для тебя одного отверсты? Допусти и нас войти вместе с тобой.” И, когда они спорили, вдруг является Ангел Господень и говорит им: “Спор ваш, как благоухания вошел к Господу.” (Древний патерик. 1874. С. 386. № 39).

Один из старцев скита послал своего ученика в Египет за верблюдом, чтобы отвезти сделанные им корзины. Когда ученик вел верблюда, другой старец, встретившись с ним, сказал: “Если б я знал, брат, что ты едешь в Египет, то я попросил бы тебя привести и для меня верблюда.” Брат передал это своему старцу. Этот, движимый великой любовью, сказал ученику: “Пойди, сын мой, отведи верблюда к нему и скажи: мы еще не готовы, исполни свою нужду. Ты пойди с этим верблюдом в Египет и снова приведи к нам его, чтобы отвезти и наши сосуды.” Брат поступил так, как было приказано. Пошел к старцу и передал ему: “Отец мой сказал: так как мы еще не готовы, возьми верблюда и исполни твою нужду.” Старец навьючил верблюда и пошел в Египет. Там, когда он снял поклажу, брат взял верблюда, чтобы опять отвести его в скит. Отправляясь в путь, он сказал старцу: “Молись обо мне.” Старец спросил, куда он идет. “Иду в скит, — отвечал брат, — чтобы привезти сюда наши корзины.” Старец, услышав это, пришел в умиление, пожалел о случившемся и сказал со слезами: “Простите меня, сладчайшие! Любовь ваша похитила плод у меня.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 468. № 59).

Один старец, когда сделал свои корзины и уже перевязал их веревками для отправки, услышал, что сосед его говорил: “Что мне делать? Торговый день приблизился, а мне нечем связать мои корзины.” Старец немедленно развязал свою поклажу, а веревки принес соседу, говоря: “Вот! Эти у меня лишние. Возьми и перевяжи свои корзины.” По великой любви он сделал так, чтоб дело брата было окончено, его же собственное дело осталось незавершенным. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 468. № 60).

Рассказывали о некоем брате, что, когда он сделал уже корзины и приделал к ним ручки, услышал, что сосед его, монах, говорит: “Что мне делать, скоро торговый день, а у меня нет ручек для корзин?” Тогда брат отвязал ручки от своих корзин и отнес их брату, говоря: “Вот эти у меня лишние, возьми и приделай к своим корзинам.” Таким образом дал ему возможность доделать работу, а свою оставил неоконченной. (Древний патерик. 1874. С. 377. № 19).

Авва Петр рассказывал о святом Макарий. Пришел он некогда к одному отшельнику, нашел его больным и спросил, не хочет ли он съесть чего-либо, хотя в келии у больного ничего не было. Больной отвечал: “Хочу пастилы.” Мужественный старец не поленился сходить в Александрию, чтобы достать больному желаемое. Об этом чудном подвиге никто не знал. (Достопамятные сказания. С. 144. № 8).

Видя некоего бесноватого, который не мог поститься, подвижник, движимый любовью к Богу и ища не своей, а ближнего пользы, молился, чтобы демон перешел к нему, а больной освободился от него. И вот молитву его услышал Бог: вместо того демоном был обременен он. Подвижник продолжал пост, упражняясь в молитве и подвигах. За это, а преимущественно — за его любовь через несколько дней Бог изгнал из него демона. (Древний патерик. 1914. С. 52. № 4).

Авва Феодор Еннатский рассказывал о себе: “Когда в юности я жил в пустыне, однажды пошел в хлебную приготовить себе два пшеничных хлеба и застал там брата, который тоже хотел испечь хлеб, но не имел никого, кто бы ему помог. Я оставил свое дело и пособил ему. Но только что закончил с ним, как пришел другой брат, и этому я помог испечь хлеб. После того пришел третий, и я сделал то же. Так делал я для каждого из приходящих и приготовил шесть хлебов. Наконец, когда уже больше никто не приходил, испек я и свои два хлеба.” (Достопамятные сказания. С. 288. № 1).

Удалившись от мира, преподобный Феодул взошел на столп близ Эдеса и тридцать лет провел на нем в посте и молитве. Перед кончиной ему однажды пришла мысль просить Бога, чтобы Он указал ему тех, которые в этой жизни преимущественно, по сравнению с другими, угодили Ему. Молитва его дошла до Бога, и Феодул услышал голос: “Корнилий, который родом из Мимон, тот стоит на высоте духовного совершенства и Царства Небесного достоин. Найдешь же ты его близ Дамаска, в селении, именуемом Пандуро.” Феодул тотчас отправился искать этого Корнилия и нашел. Упав к его ногам, Феодул стал умолять, чтобы он открыл ему свою жизнь. “Грешник я, — отвечал Корнилий, — и никакого хорошего дела не сделал.” Старец не переставал просить. Тогда Корнилий сказал: “Воспитан я, отче, в обществе дурных людей, но теперь, благодаря Богу, дал обещание жить целомудренно и быть милостивым, насколько можно, и забочусь об этом.” — “Скажи мне и остальное о своей жизни,” — не переставал умолять Феодул. Тогда Корнилий сказал: “Не так давно, отче святый, был со мной следующий случай. Некая женщина, славная родом, богатая и целомудренная, вступила в брак с одним человеком, который оказался нестоящим ее. Он вскоре истратил не только ее имение, но и много задолжал у людей. Заимодавцы бросили его в темницу, в которой он и пробыл долгое время. Это причиняло его жене самые тяжкие страдания. Не имея денег, она вынуждена была выпрашивать милостыню для того, чтобы накормить мужа, а также день и ночь искала человека, который бы взялся выкупить его, и не находила. Женщине этой пришлось встретиться и со мной, и я, узнав о ее положении, сжалился над ней и, желая помочь, спросил: “Сколько должен твой муж?” Она отвечала: “Четыреста пенязей.” А так как у меня в то время было только двести тридцать пенязей, то я, чтобы дополнить недостающее, продал некоторые из своих вещей, вырученными деньгами дополнил недостающую сумму и передал все бедной женщине, сказав, чтобы та шла с миром, освободила своего мужа из темницы и помолилась всем сердцем обо мне, грешном, чтобы помиловал меня Господь на Суде Своем.” Слыша это, Феодул прославил Бога, возвратился на свой столп и после, недолго пожив, отошел ко Господу. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 233).

В Александрии египетской после смерти родителей осталась одна девица с большим богатством. Однажды, гуляя в своем саду, она увидела человека, приготовившего петлю, чтобы удавиться. “Что ты делаешь?” — в ужасе спросила девица. Несчастный отвечал ей: “Оставь меня, я пребываю в великой скорби!” Девица сказала: “Поведай мне ее причину, и я, насколько могу, помогу тебе.” Он отвечал: “Я весь в долгах, и заимодавцы не дают мне покоя, требуя, чтобы я уплатил свой долг. Нет, лучше умереть, чем жить злой жизнью!” Дева сказала: “Иди за мной, что есть у меня, — возьми и уплати свой долг. Только умоляю, не губи себя!” Он взял деньги, уплатил долги и стал свободным. А девица со временем обеднела и, не видя ниоткуда помощи и нравственной поддержки, впала в грех. По прошествии года она сильно заболела, смирилась, пришла в себя и сказала своим соседям: “Бога ради, попекитесь о моей душе! Попросите Патриарха, чтобы он крестил меня и сделал христианкой.” Но никто не сжалился над ней, все говорили: “Недостойна помощи эта блудница!” И вот, когда она осталась одинокой, скорбела и молилась о себе, Господь явил ей Свое милосердие. Он послал ей Ангела в образе человека, которого она спасла от смерти, и тот сказал ей: “Что скорбишь, госпожа моя?” Она отвечала: “Хочу стать христианкой и креститься, но никто не хочет доложить обо мне Патриарху.” Ангел сказал ей: “Подлинно ли ты этого желаешь?” — “Да, воистину, от всего сердца желаю,” — отвечала девица. Ангел сказал ей: “Не унывай! Я приведу к тебе неких мужей, и они донесут тебя до церкви.” И тут явились еще два Ангела и донесли ее до церкви. Там девица увидала и Патриарха, и пресвитеров с диаконами и была крещена ими во имя Святой Троицы. О чудо милосердия Божия! Ведь это были Ангелы Божии. Когда дело разъяснилось и все узнали о милости Господа, епископ призвал девицу и сказал ей: “Не утаи от меня и откровенно скажи, какое доброе дело ты сотворила перед Богом?” Она ответила: “Какое же, Владыко, может быть доброе дело от блудницы? Разве только то, что однажды Господь привел мне спасти от смерти человека, которого мучили заимодавцы, и он хотел наложить на себя руки. Я отдала ему все свое имение, он им уплатил свои долги и таким образом был спасен.” И, к удивлению всех, девица после этих слов тотчас скончалась. Тогда все прославили Бога и Патриарх воскликнул: “Праведен еси, Господи, и правы суды Твои! И слава Тебе, творящему великие чудеса!” (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 604).

Монах спросил старца: “Если брат должен мне немного денег, то позволишь ли мне попросить у него их возвращения?” Старец ответил: “Скажи ему один раз со смирением.” — “Если я скажу ему один раз и он ничего не даст мне, что тогда мне делать?” — “Более одного раза не проси.” — “И что же мне делать, когда я не могу победить своих помышлений, понуждающих беспокоить брата о возвращении денег?” — “Предоставь помышлениям угнетать себя, но ничем не опечаль своего брата, потому что ты — монах.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 470. № 64).

Некогда три инока, не имевшие в сердцах своих любви к ближним, пришли к одному опытному в духовной жизни старцу и стали хвалиться своими делами. Первый сказал: “Я выучил наизусть Ветхий и Новый Заветы, что мне будет за это?” Старец отвечал: “Воздух ты наполнил словами, а все-таки пользы тебе от твоего труда нет.” За первым второй приступил и тоже спросил: “А я, отче, все Священное Писание переписал для себя!” Старец сказал: “И тебе нет пользы.” Тогда третий воскликнул: “А я, отче, чудеса творю!” — “И тебе нет пользы, — сказал и этому старец, — ибо и ты любовь отогнал от себя.” Потом, обратившись ко всем, сказал: “Если хотите спастись, имейте ко всем любовь и милости прилежите и тогда спасетесь.” (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 395).

Когда настал сильный голод в городе Едессе, святой Ефрем, этот божественный муж, сжалившись над поселянами, погибавшими от голода, пришел к богатым гражданам и сказал им: “Отчего вы не имеете сострадания к погибающим людям и гноите свое богатство к осуждению душ ваших?” Они, придумав будто бы благовидную отговорку, сказали святому: “У нас некому доверить раздачу хлеба голодным, потому что все занимаются торговлей.” Добродетельный Ефрем сказал им: “Отныне я буду вместе с вами попечителем о бедных.” Взяв у них серебро, он устроил дома с разными отделениями, поставил в них до трехсот кроватей, заботился о больных и кормил голодных, погребал умиравших, а у кого была еще надежда на жизнь, за теми ухаживал. Одним словом, всем, кто прибегал к нему, он каждодневно давал пристанище и продовольствие из того, что ему доставляли. По прошествии года, когда настало благоденствие, и все пошли по своим домам, этот достославный муж, не имея уже дела для себя, опять вернулся в свою келию и спустя месяц умер, наследовав блаженную землю кротких. Сверх других его подвигов Бог напоследок доставил ему и это служение для получения славнейших венцов за кротость нрава. (Лавсаик. С. 242).

Авва Аполлон в продолжение двадцатипятилетнего пребывания на Нитрийской горе подвизался таким образом: покупал в Александрии на деньги, приобретенные собственными трудами, все необходимое для врачебных и келейных потребностей. Он опекал всю братию во время болезни. Бывало, с раннего утра до девятого часа ходит он около обители и монастырей по всем кущам. Отворяет двери и смотрит, не лежит ли кто. С собой он носил изюм, гранаты, яйца, пшеничный хлеб — все, что бывает нужно больному. Такой образ жизни раб Христов вел до глубокой старости. Перед смертью он передал все свои вещи другому, подобному себе, упросив его проходить это служение. (Лавсаик. С. 40).

До прихода аввы Пимена с учениками в Египет жил там один старец, который имел большую известность и был уважаем. Но люди оставили его и стали ходить к авве Пимену, когда он с братией пришел из скита. Это огорчило Пимена. Он сказал братьям: “Что нам делать с тем великим старцем? Прискорбно, что все оставили его и обратились к нам, людям ничтожным. Как бы нам утешить старца? Приготовьте снеди, — сказал Пимен, — и возьмите меру вина, пойдем к старцу и разделим вместе с ним трапезу. Может быть, через это утешим его.” Взяли пищу и отправились. Когда постучались в дверь к старцу, ученик его, услышав, спросил: “Кто вы?” Они отвечали: “Скажи авве, что Пимен желает принять благословение от него.” Когда ученик сказал об этом старцу, тот отвечал: “Уходи, мне недосуг.” Авва же Пимен и братия стояли на жаре и говорили: “Не уйдем отсюда, пока не удостоимся видеть старца.” Старец умилился их смирению и терпению и отворил им свою келию. Они вошли и вместе пообедали. Во время обеда старец сказал им: “Истинно говорю вам, много я слышал о вас, но на деле вижу в вас во сто раз более.” С того дня они подружились. (Достопамятные сказания. С. 187. № 4).

Жили два брата. Один из них был старец, другой — молодой. Старец предложил молодому жить вместе. Тот отвечал: “Я — грешен, мы не можем жить вместе.” Старец сказал: “Можем.” И снова стал просить его о том же. Старец был самой чистой жизни и не хотел даже слышать, что монах может иметь когда-либо лукавое помышление. Молодой сказал ему: “Дай подумать в течение этой недели, потом опять поговорим.” Когда по прошествии недели старец пришел к нему, он, желая испытать старца, сказал: “Авва! На этой неделе я впал в великое искушение.” Старец спросил: “И хочешь покаяться?” Когда молодой монах выразил желание покаяться, старец сказал: “Половину этого греха я принимаю на себя.” Тогда молодой согласился: “Теперь мы можем жить вместе.” И они пребывали вместе до своего переселения в вечность. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 469. № 62).

В неком общежитии один из братий подвергся греховному искушению. Жил в тех местах отшельник, не выходивший из келии много лет. Отец общежития пришел к старцу и поведал ему о брате, подвергшемся искушению. Старец повелел изгнать его из обители. Брат, выйдя из общежития, зашел в пещеру и там предался плачу. Случилось проходить тут братиям, шедшим к отцу Пимену. Они услышали плач и, войдя в пещеру, нашли брата в великой скорби. Они упрашивали его пойти вместе с ними к отцу Пимену, но он не захотел, а сказал: “Оставьте меня, пусть уж лучше здесь умру.” Братия, придя к отцу Пимену, рассказали ему об этом. Авва упросил их сходить к брату и сказать, что авва Пимен зовет его. Брат пришел. Увидев его очень печальным, старец встал, заключил его в свои объятия, обошелся с ним очень приветливо и упросил его вкусить с ним пищи. Между тем авва Пимен послал одного из живших при нем братии к отшельнику со следующим приглашением: “С давних лет желаю видеть тебя, слышав о тебе, но, по общей лености нашей, мы доселе не виделись друг с другом. Ныне же по усмотрению воли Божией и по встретившейся нужде прийти тебе сюда приди и увидимся.” Этот старец давно не выходил из своей келии. Услышав такое приглашение, он сказал сам себе: “Если б Бог не возвестил старцу, то он не послал бы за мной.” Он встал и пришел к авве Пимену. Они радостно приветствовали друг друга и сели. Пимен сказал старцу: “В одном месте жили два человека и оба имели по мертвецу. Один из них оставил своего мертвеца и пошел плакать над мертвецом другого.” Эти слова привели старца в умиление, он вспомнил о своем поступке, а авва Пимен сказал ему: “Высокий, высокий! Ты на Небе, а я на земле.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 338. № 71).

Однажды три брата отправились на жнитво и нанялись убрать отведенное им поле. Один из них с первого дня почувствовал себя больным и вернулся в свою келию. Два остались жать. Один из них сказал другому: “Брат! Ты видишь, что третий брат наш заболел, воодушевись ревностью, — воодушевлюсь и я ею в надежде на Бога. За молитвы брата нашего вдвоем сделаем дело, за которое взялись втроем, выжнем участок.” Когда, таким образом, они выжали все поле и пришли получать плату за труд, то пригласили заболевшего брата, сказав ему: “Приди, брат, получи плату за свой труд.” Он отвечал им: “Какую плату, когда я не жал?” Они сказали на это: “Твоими молитвами совершена жатва, приди получи плату.” Из-за этого у них возник спор. Он говорил: “Не возьму денег, потому что я не работал.” Они не хотели успокаиваться, пока тот не возьмет своей части. Не договорившись, все трое пошли судиться к некоему великому старцу. Первый брат рассказал старцу: “Мы пошли втроем жать поле за плату. Когда пришли на место жатвы, я в самый первый день заболел и возвратился в келию, не в состоянии даже в течение одного дня принять участие в работе. Ныне они принуждают меня, говорят: “Брат, приди получи плату за работу, которую ты не делал.” Другие два брата пояснили: “Если б мы жали втроем, то лишь с великим трудом могли бы выжать такой участок. За молитвы же нашего брата мы вдвоем убрали поле скорее, чем могли бы убрать втроем, потому и сказали ему: “Приди получи причитающуюся тебе плату.” А он не хочет сделать этого.” Старец, услышав такой спор, удивился и сказал одному из своих монахов: “Ударь в било, чтоб братия, находящиеся по келиям, сошлись все сюда.” Когда они пришли, старец сказал им: “Придите, братия, послушайте праведный суд.” Потом он пересказал им все слышанное от братии и присудил первому брату взять причитавшуюся ему плату, употребить ее по своему усмотрению. И вышел этот брат печальным и плакал. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 521. № 147).

Преподобный Авраамий жил среди язычников, из которых одни ругали его и вынудили уйти, а другие надоедали ему постоянными просьбами о помощи. Тем, что получал от православных, Авраамий делился с ними и через это, сказано, “освобождался от ругательных мучений.” И чем же все кончилось? Язычники, пораженные человеколюбием преподобного, построили христианскую церковь и сами стали христианами. А Авраамия умолили быть у них священником. Так кротость и незлобие победили зло и ненависть и умножили стадо Христово. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 486).

Брат посетил старца и, уходя от него, сказал: “Авва! Прости меня, я помешал тебе совершить твое правило.” Старец отвечал: “Мое правило — принять тебя по заповеди странноприимства и отпустить с миром.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 506. № 119).

Воспитанный в тиши и решивший жить в уединении авва Афраат, как говорится, был далеко от стрел мирской суеты. Но, увидев жестокость еретической брани (ересь Ария), пренебрег собственной безопасностью и, оставив на время уединение, сделался предводителем сонма благочестивых (православных), всегда приобретавших победы жизни словом и чудесами, но никогда не побеждаемых. Император Валент, увидев его, когда он шел к месту воинского учения, где тогда собрались почитатели Троицы (некто, увидев его идущим по берегу моря, указал на него Валенту, смотревшему в окно), спросил, куда он направляет свой путь. Тот отвечал, что идет сотворить молитву за вселенную и за царство. Валент снова спросил: “Зачем же ты, избравший уединенную жизнь, оставил уединение, без опасения идешь на площадь?” Афраат, говоря обыкновенно притчами в подражание Господу, отвечал: “Скажи мне, государь, если бы я был девой и, будучи скрыт в каком-либо потаенном тереме, увидел, что огонь объял дом моего отца, что бы ты посоветовал мне делать? Сидеть в своем тереме и спокойно смотреть, как огонь истребляет дом? Но, таким образом, и я сделался бы жертвой пожара. Если же скажешь, что я должен был бежать, носить воду, тушить огонь, то не укоряй меня, когда я именно это и делаю. Если же ты укоряешь меня за то, что я оставил уединение, то не справедливее ли было бы тебе укорить себя за то, что ты внес огонь в дом Божий (Валент всеми мерами насаждал арианство), а не меня, вынужденного тушить этот огонь? Что необходимо идти на помощь отцовскому дому, в этом ты со мной согласен, А то, что Бог есть Отец наш, что Он ближе земных родителей, ясно даже и для совершенно не сведущего в вещах божественных. Итак, собирая питомцев благочестия и доставляя им божественную пищу, мы не удаляемся от цели и не делаем ничего против прежде принятого намерения.” Когда он сказал это, Валент замолчал, признав оправдание правильным. (Блж. Феодорит. История боголюбцев. С. 100).

Рассказывали о некоем старце, жившем в Сирии близ дороги. Делание его состояло в том, что он во всякое время дня и ночи принимал монахов, приходивших из пустыни, и с любовью предлагал им трапезу. Однажды пришел к нему отшельник. Старец просил его вкусить пищи, но отшельник отказался, сказав: “Сегодня я пощусь.” Поститься тогда значило вовсе не употреблять пищи. Старец огорчился и сказал: “Помолимся Богу! Вот дерево. Последуем воле того из нас, по молитве которого оно наклонится.” Отшельник преклонил колена и помолился, но ничего не произошло. Потом преклонил колена и старец-странноприимец, вместе с этим тотчас наклонилось дерево. Увидев это, они возрадовались и прославили Бога. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 506. № 120).

Авва Кассиан рассказывал: “Некогда пришли мы, я и святой Герман, в Египет к одному старцу. Когда он принял нас с любовью, мы спросили его: “Почему вы, принимая чужестранных братии, нарушаете правило поста, соблюдаемое у нас в Палестине?” Старец отвечал: “Пост всегда со мной, а с ними я не могу быть всегда. Пост, хотя полезен и необходим, однако ж он в нашей воле, а исполнение дел любви обязательно, ибо требуется Законом Божиим. В вашем лице принимая Самого Христа, я должен служить вам со всем усердием. А упущение против правила поста могу восполнить, когда отпущу вас. Ибо не могут ...поститься сыны чертога брачного, пока с ними жених ... когда отимется от них жених, тогда будут поститься в те дни. (Мк. 2:19-20; Мф. 9:15). (Достопамятные сказания. С. 123. № 1).

Некогда в скиту дано было братиям повеление поститься всю неделю. В это самое время пришли к авве Моисею братия из Египта. Старец сварил для них немного кашицы. Соседи, увидев дым, сказали клирикам: “Моисей нарушил повеление, варил у себя кашицу.” Клирики отвечали: “Когда придет, мы скажем ему об этом.” Когда наступила суббота, клирики, зная высокую жизнь аввы Моисея, сказали ему перед всем народом: “Авва Моисей! Ты нарушил заповедь человеческую, но исполнил заповедь Божию!” (Достопамятные сказания. С. 157. № 5).

Однажды пустынник Авит, узнав о великих подвигах подвижника Маркиана, пришел его навестить. Когда они насладились беседой и узнали добродетели друг друга, то в девятый час вместе совершили молитвословие, а Евсевий (ученик Маркиана) вошел к ним, неся кушанье и хлеб. Великий Маркиан сказал благочестивому Авиту: “Пойди сюда, возлюбленнейший мой, и вкусим вместе от этой трапезы.” Он же отвечал: “Не помню, чтобы я когда-нибудь принимал пищу прежде вечера, а часто даже по два и по три дня провожу без пищи.” Великий Маркиан сказал: “Ради меня измени ныне свое обыкновение, потому что я, имея болезненное тело, не могу дожидаться вечера.” Когда и этими словами он не убедил чудного Авита, то вздохнул и сказал: “Я очень беспокоюсь и душевно мучаюсь: ты предпринял такой труд, чтобы увидеть человека трудолюбивого и любомудрого, а увидел корчемника и человека невоздержного.” Но чудный Авит опечалился этими словами и сказал, что для него приятнее было бы употребить мясо, чем услышать это (о Маркиане). Тогда великий Маркиан сказал: “И мы, любезный, проводим жизнь, подобно тебе, держимся того же порядка подвижничества, предпочитаем труды покою, пост ценим выше пищи и принимаем ее обыкновенно при наступлении ночи, но вместе с тем знаем, что дело любви дороже поста. Первое есть дело Божественного законоположения, последнее же — нашего произволения. Но Божественные законы должно уважать гораздо более трудов, предпринимаемых нами по собственной воле.” Так рассуждая, приняв немного пищи и восхвалив Бога, они прожили вместе три дня и разлучились телом, но не духом. Итак, как не подивиться мудрости этого мужа, по которой он знал и время поста, и время любомудрия, и время братолюбия, и различие отдельных добродетелей, какая какой должна уступать и какой по временам предоставлять преимущество. (Блж. Феодорит. История боголюбцев. С.56).

Авва Аммун Нитрийский пришел к авве Антонию и говорит ему: “Я больше тебя тружусь, почему же твое имя больше прославилось между людьми, чем мое?” Авва Антоний ответил: “Потому, что я больше люблю Бога, чем ты” (Достопамятные сказания. С. 42. № 1).

При императоре Юлиане Отступнике христианские храмы были закрыты, и потому христиане для совершения богослужений стали собираться в поле. Юлиан узнал об этом и велел одному из военачальников всех собиравшихся там умертвить. Начальник был человеком добрым и, щадя христиан, предупредил их о царском повелении. Между тем рано утром увидел он одну женщину, которая с ребенком на руках быстро вышла из дома и так же быстро прошла мимо солдат императора. Начальник повелел взять ее и привести к себе. Когда ее привели, он спросил: “Убогая жена, куда так рано спешишь?” Она отвечала: “В поле, где христиане собираются.” Начальник сказал: “Да разве ты не слышала, что туда придет посланный от царя и всех, кого застанет там, убьет?” — “Слышала, — отвечала женщина, — потому и спешу, чтобы умереть за Христа.” — “Да зачем же, если так, младенца несешь с собой?” — “Затем и несу, — отвечала она, — чтобы и он мучения сподобился.” Услышав это, начальник отпустил своих воинов, пошел к царю и сказал: “Если велишь мне умереть, я готов, но исполнить твоего приказания относительно христиан не могу.” И рассказал о своей встрече с женщиной. (Прот. В. Гурьев. Пролог).

Один юноша владел ювелирным искусством — делал из золота разную утварь. Некий богатый вельможа призвал его к себе, дал ему много золота и повелел сделать из него крест для церкви. Возвратившись от вельможи, юноша задумался и сказал самому себе: “Великую награду получит вельможа от Господа за столь большое пожертвование. Почему же вместе с ним и мне не сделаться участником в награде от Господа? Положу в крест хоть немного и своего золота и буду надеяться, что и мою жертву примет Господь так же, как принял две лепты евангельской вдовицы.” И с этими словами вложил в крест и своих десять златниц. Когда крест был готов, юноша принес его вельможе. Тот положил крест на весы. Увидев, что он тяжелее выданного им золота, заподозрил юношу в краже и сказал: “Зачем ты украл золото, заменив его каким-то другим металлом?” — “Сердцеведец Бог видит, что я ничего из твоего золота не присвоил себе, но я возревновал о той награде, которая будет тебе, и пожелал сам быть в ней участником, потому и со своей стороны вложил в крест десять златниц, веруя, что Бог примет их так же, как принял две лепты евангельской вдовицы.” Вельможа изумился и сказал юноше: “О, сын мой, неужели на самом деле ты поступил так?” — “Ей, владыко, — отвечал юноша, — как рассказал тебе, так и поступил.” Тогда вельможа воскликнул: “Итак, если ты подлинно из любви к Богу отдал Ему свое добро, желая иметь от Него вместе со мной часть награды, то знай, что с этого же дня я усыновляю тебя и делаю наследником всего моего имения.” Слова эти вельможа не замедлил привести в исполнение. И он, и юноша, пожив вместе в любви и мире, оба получили спасение. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 17).

После того, как авва Пимен и авва Анув удалились в пустыню, мать захотела видеть их. Она часто приходила к их келии и уходила, не достигнув желаемого. Выждав удобную минуту, она неожиданно явилась перед ними в то время, как они шли в церковь. Увидев ее, монахи поспешно возвратились в келию и заперли за собой дверь. Она встала перед дверью и с плачем призывала их. Тогда авва Анув подошел к авве Пимену и спросил: “Что нам делать с нашей матерью, которая плачет у дверей?” Авва Пимен пошел к дверям; услышав, что она продолжает плакать, он, не отворяя дверей, сказал ей: “Зачем ты так кричишь и так плачешь, будучи уже истощена старостью?” Она, узнав голос сына, закричала еще сильнее, говоря: “Потому что я хочу видеть вас, сыновей моих! Что из того, если я увижу вас? Не мать ли я вам? Не я ли родила вас? Не я ли вскормила вас? Я уже вся седая! Когда я услышала твой голос, внутри у меня задрожало!” Пимен сказал ей: “Сейчас ли хочешь видеть нас или в Будущем Веке?” Она отвечала: “А если сейчас не увижу вас, сыновей моих, то увижу ли потом?” — “Если с благодушием откажешься от свидания здесь, то увидишь там.” Этими словами она утешилась и пошла с радостью, говоря: “Если увижу вас там, то здесь уже не хочу видеть.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 319. № 7).

Авва Иоанн, живший в горе, называемой Каламон, имел сестру, которая с детства посвятила себя святому подвижничеству. Она воспитала своего брата авву Иоанна и внушила ему, чтобы он, оставив суету мира, принял монашество. Вступив в монастырь, он не выходил из обители в течение двадцати четырех лет и не виделся с сестрой. Она же очень хотела увидеться с ним. Потому часто писала ему письма, в которых просила посетить ее прежде исшествия из тела, чтоб ей присутствием его утешиться в любви Христовой. Иоанн извинялся, не желая выйти из монастыря. Честная раба Божия, сестра его, написала очередное письмо, в котором было сказано: “Так как ты не хочешь прийти ко мне, необходимо мне прийти к тебе, чтобы по прошествии столь долгого времени я удостоилась поклониться святой твоей любви.” Иоанн, прочитав это, очень опечалился и так рассуждал сам с собой: “Если я позволю сестре прийти ко мне, это даст повод и другим родственникам и знакомым навещать меня.” Он решил, что лучше сам посетит сестру. Пошел к ней, взяв с собой двух братий, иноков своего монастыря. Когда они пришли к дверям уединенного дома, в котором жила сестра, Иоанн сказал громким голосом: “Благословите, примите странников!” На голос вышла его сестра, отворила дверь и не узнала брата. Он не сказал ни слова, чтоб не выдать себя голосом. Монахи, бывшие с ним, сказали ей: “Просим тебя, госпожа и мать, повели нам дать воды для утоления жажды, потому что мы устали с дороги.” Им подали воды, и они попили. Потом, сотворив молитву, возблагодарив Бога и простившись с рабой Божией, возвратились в монастырь. По прошествии нескольких дней Иоанн опять получает от сестры письмо, в котором она приглашает его прийти к ней для свидания прежде ее кончины для совершения молитвы в ее келии. Он написал ей ответ и послал его с монахом своего монастыря. В ответе было сказано: “По благословению и милости Христа моего я приходил к тебе, и никто не узнал меня. Ты сама выходила к нам, подала воды, я принял ее из твоих рук и пил, и, возблагодарив Господа, возвратился в монастырь. Довольно для тебя, что ты видела меня. Более не стужай мне, но моли о мне непрестанно Господа нашего Иисуса Христа.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 298).

Однажды старец со своим учеником Марком, выйдя из скита, пошел на Синайскую гору и там остался. Мать Марка отправила к нему посыльного и со слезами умоляла его отпустить ее сына, чтобы посмотреть на него. Старец отпустил Марка. Марк приготовил милоть (одежду), чтобы идти к матери, и пришел проститься со старцем, но вдруг начал плакать — и не пошел. (Достопамятные сказания. С. 167. № 4).

Двенадцати лет от роду преподобный Макарий Унженский тайно покинул родителей и ушел в Печерский монастырь. Родители искали своего сына повсюду, тосковали и плакали неутешно. Спустя три года отец, случайно узнав от одного из печерских иноков о местопребывании сына, пришел в обитель и со слезами умолял архимандрита показать ему сына-инока. Дионисий вошел в келию и сказал Макарию: “Отец твой хочет видеть тебя.” Но Макарий отвечал: “Отец мне Господь Бог мой, а после Господа отец мне ты, учитель мой!” Родитель Макария, стоя у окна келии и слыша голос сына, с радостью и со слезами сказал: “Сын мой, покажи лицо твое мне, отцу твоему!” Макарий отвечал родителю: “Невозможно нам видеться здесь, ибо Господь говорит в Евангелии: “Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня” (Мф. 10:37). Иди с миром домой. Ради любви твоей я не хочу лишиться любви Господа моего.” Родитель стал плакать и говорить: “Разве я не радуюсь о твоем спасении? Желаю видеть лицо твое и немного побеседовать с тобой!” Но инока не тронули слезные просьбы родителя. Схватив руку сына, отец облобызал ее и сказал: “Сладкий сын мой, спасай свою душу и молись о нас Господу, да и мы будем спасены твоими молитвами!” Родитель ушел домой и рассказал супруге своей о сыне. Они радовались и славили Господа. (Троицкий патерик. С. 347).

Божественный Феодосии так пронзен был сладкой стрелой любви и так связан ее узами, что делом исполнял высокую божественную заповедь: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим... (Мф. 22:37. Мк. 12:30. Лк. 10:27). А это могло быть не иначе, как через устремление всех естественных сил души не к каким-либо настоящим вещам, но единственно к возжеланию Создателя. Таким образом, он и тогда, когда умолял, был многим страшен и тогда, когда укорял, — любезен и во всем приятен. Кто настолько полезен, как он, даже при обращении со многими? Кто столь искусен собирать чувства и обращать их внутрь так, чтобы среди самих волнений пребывать в большей тишине, нежели среди пустыни, и быть одинаковым в многолюдстве и уединении! (Афонский патерик. Ч. 1. С. 428).

Авва Виссарион родился в Египте. В отроческих летах научился священным книгам, и Божественный свет воссиял в его сердце: он возлюбил Бога всей душой с самого юного возраста и никогда не осквернил преподанного ему Святого Крещения никаким греховным делом. Сохранив в себе красоту образа Божия, он удалился в пустыню и добился особенной благодати от Бога, Который совершал посредством его необыкновенные знамения, подобные знамениям, совершенным великими пророками. Проведя жизнь в богоугождении и достигнув глубокой старости, он отошел в Горние обители. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 78. № 1).

Жена петербургского протоиерея Ольга Ивановна Беляева сообщила о следующем событии из жизни своего отца, ныне покойного протоиерея Иоанна Беляева. Отец Иоанн по душе своей был очень добр и милостив к бедным, смиренен и кроток сердцем и ближнего своего, действительно, любил, как самого себя. С молодых лет он страдал неизлечимой болезнью — астмой и грудной жабой. Приступы жестокой болезни были столь часты, что смерть грозила ему ежеминутно. В один из великих праздников он шел в храм Божий для служения Божественной литургии. На пути от дома к храму лежал огромный камень. Подойдя к нему, отец протоиерей почувствовал себя плохо и без сознания упал на него. В тот же момент он увидел перед собой Архистратига Михаила с огненным мечом и копьем, который сказал ему: “За твою любовь к Богу и ближним я умолил Всевышнего о даровании тебе совершенного здравия.” При этом он своим копьем прикоснулся к его плечу и все внутри него наполнилось чувством жизни; в совершенном здоровье он встал и пошел служить Божественную литургию. С этого дня и до глубокой старости он не чувствовал сердечных приступов и умер совершенно от другой болезни. (Троицкие листки с луга духовного. С. 98).

Братия, путешествуя и заблудившись, спросили встречных, как найти им дорогу. Те же, будучи злодеями, указали им дорогу в пустынные места, а один пошел за ними, чтобы ограбить их, и советовал перейти через ров. Когда же он начал переходить, крокодил устремился на разбойника, но раб Божий стал кричать злодею, указывая ему на зверя. Тот, спасшись, благодарил его и удивлялся его любви. (Древний патерик. 1874. С. 371. № 33).

Рассказывал об авве Мотие его ученик авва Исаак. Старец сперва построил монастырь в Гераклее. Потом пошел он в другое место и там построил еще один монастырь. Но, по действию диавола, нашелся тут один брат, который возводил вражду на старца и оскорблял его. Старец ушел в свое село, построил там себе еще один монастырь и заключился в нем. Спустя некоторое время пошли к нему старцы того монастыря, из которого он удалился, взяли с собой и брата, который огорчал его. Они направились с тем, чтобы просить его возвратиться в их обитель. Когда они пришли к тому месту, где жил авва Мотий, то оставили близ него свои милоти (одежду) и брата, который огорчал старца. Как только они постучались, старец приставил небольшую лестницу, начал всматриваться, узнал их и спрашивает: “Где же ваши милоти?” Они отвечают: “Вон там-то и с таким-то братом.” Старец, услышав имя брата, который оскорблял его, обрадовался, взял топор, разломал двери и побежал туда, где был брат. Первым поклонился ему, обнял его и привел в свою келию. Целых три дня он утешал их, чего прежде, по своему обыкновению, не делал. Наконец, отправился вместе с ними в монастырь. (Достопамятные сказания. С. 170. № 2).

Христианин был предан своей рабой на мучение. Перед смертью, увидев рабу, предавшую его, он дал ей золотой перстень, говоря: “Благодарю тебя, что была ты для меня виновницей стольких благ.” (Древний патерик. 1874. С. 370. № 31).

В Александрии, в Эннате, мы пришли для назидания в монастырь аввы Иоанна. Здесь нашли мы дряхлого старца, прожившего около восьмидесяти лет в монастыре. Он был так милосерд не только к людям, но и к бессловесным животным, что нам не приходилось встречать другого, подобного ему. Что делал старец? У него не было другого занятия, кроме следующего. Встав рано, он отправлялся кормить собак, живших в Лавре. Потом насыпал муки малым муравьям и пшеницу большим, размачивал сухари для птиц. Проводя так жизнь в монастыре, он не оставил ни свечи, ни блюда — словом, ничего из земных вещей. Никогда, даже и на один час, он не завладевал ни книгой, ни деньгами, ни одеждой, но все раздавал нуждающимся, устремив все заботы на грядущие блага Вечной Жизни. (Луг духовный. С. 218).

Был в Египте старец, живший в пустынном месте. Вдали от него жил другой старец — манихей, которого принадлежавшие к его секте называли пресвитером. Манихей, желая посетить одного из своих единомышленников, отправился к нему. Ночь застигла его в том месте, где жил православный и святой муж. Манихей хотел постучаться в двери келии и попроситься на ночлег, но медлил; он понимал, что старец знает о его ереси, и потому смущался, предполагая отказ в приеме. И все-таки нужда заставила постучаться. Старец отворил дверь, узнал его, принял радостно, угостил трапезой и уложил спать. Манихей улегся и размышляя о приеме, удивлялся, говоря сам себе: “Он не выразил никакого подозрения по отношению ко мне! Поистине он раб Божий.” Встав рано утром, манихей упал к ногам старца и сказал: “С этого часа и я — православный и не отступлю от тебя.” Он остался жить при старце. (Еп. Игнатий. Отечник. С. 507. № 122).

Некто рассказывал, что один брат, впавший в грех, пришел к авве Лоту. В смущении он входил и опять выходил из келии и не мог усидеть. Тогда авва Лот спросил: “Что у тебя, брат?” Тот отвечал ему: “Я совершил большой грех и не могу открыть его отцам.” Старец сказал ему: “Исповедай свой грех мне, и я возьму его на себя.” Тогда брат сказал старцу: “Я пал в блуд и неистово стремился достичь его.” — “Не унывай, — сказал ему старец, — еще есть покаяние. Пойди, оставайся в пещере и постись по два дня, а я принимаю на себя половину твоего греха.” По прошествии трех недель старцу было открыто, что Бог принял покаяние брата, и брат пребыл в послушании у старца до самой своей смерти. (Достопамятные сказания. С. 135).

Место, где была обитель преподобного Пафнутия Боровского, было окружено густым лесом. Множество грачей гнездилось там. Любвеобильный игумен не дозволял губить птиц или трогать птенцов. Однажды сын городского воеводы, проезжая мимо, пустил в них стрелу и убил одну птицу. Он был рад своей ловкости и, обернувшись, хвалился перед своими спутниками. Но вдруг почувствовал, что голова его так и осталась повернутой. Он никак не мог вернуть ее в естественное положение. Видя в этом наказание Божие, сын воеводы пошел к преподобному и просил у него прощения. Преподобный с улыбкой сказал ему: “Отомстил тебе Бог за кровь неповинной птицы.” И, отслужив молебен, осенил его крестом, после чего голова встала на свое место. (Троицкий патерик. С. 241).

Святитель Иоанн Златоуст, лишившись в молодых годах отца, ушел в Афины. Изучив там книжную премудрость, он возвратился на родину в Антиохию, решил покончить с миром и принять иноческий образ. Задуманное, однако, нескоро ему удалось привести в исполнение и вот почему. Его мать Анфуса, узнав о его намерении, чрезвычайно огорчилась и решила остановить его. Призвав его к себе, она, обливаясь слезами, сказала ему: “Божиим изволением суждено, чадо, тебе сиротство, а мне вдовство. Ты знаешь, ничто не могло заставить меня вступить во второй брак и привести другого мужа в дом твоего отца. Но как трудно мне было пережить эти годы! Во вдовстве я пребывала, как в буре или в печи огненной, перенося всевозможные искушения, и только ты один был в это время моим утешением, ты, в котором я видела образ твоего родителя. Вот и имение его все сохранено мной, и все приготовлено для тебя на годы твоего мужества. Пожалей же меня, останься со мной и похорони. Тогда можешь свое желание привести в исполнение.” Иоанна тронули мольбы матери, он отложил свое намерение стать иноком, дождался ее смерти и сам похоронил ее. Только после этого, раздав свое имение, освободив рабов, он ушел в монастырь и принял постриг. Итак, ревнители благочестия, имеющие родителей! Не спешите оставлять этот грешный мир и бежать в пустыню. Ваша обязанность успокоить родителей и содержать их во время старости — это ваша прямая, святая и великая обязанность уже только потому, что внушается самим голосом природы, потому и исполнять ее мы должны прежде всего. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 140).

Один из отцов рассказал нам: “У некоего мирянина был сын, отличавшийся благочестием, целомудрием и воздержанием во всем. Вина он не пил, душа его стремилась к отшельнической жизни. Отец хотел его пристроить к какому-нибудь делу, но сын не соглашался на это. Между братьями он был старшим. Так как взгляды и стремления отца и сына расходились, то отец постоянно укорял его, ставя ему в вину само его воздержание. “Ты бы взял пример хоть с братьев своих и принялся бы за дело,” — говорил отец. Сын все переносил молча. Между тем все знавшие его любили его за благочестие и скромность. Приблизилась кончина отца. Некоторые родственники и близкие друзья, вообразив, что отец ненавидит своего старшего сына, так как тот часто порицал его, собрались и рассуждали между собой: “Как бы он не лишил наследства этого раба Божия. Пойдем попросим за него.” А старик был богат. Вот приходят к умирающему и говорят: “Мы хотим кое о чем попросить у тебя.” — “В чем же состоит ваша просьба?” — спросил тот. — “О господине Авиве, как бы ты не забыл его в своем завещании.” — “Это вы за него-то просите меня?” — “Да...” — “Позовите-ка его ко мне.” Все думали, что он начнет его бранить по обыкновению. Когда явился старший сын, отец бросился к его ногам со слезами. “Прости меня, чадо, — восклицал умирающий, — и молись за меня Богу, чтобы простил меня, если я чем-либо огорчил тебя. Ты искал Христа, а я предавался мирским заботам.” Потом позвал к себе других сыновей и, указав на старшего брата, сказал: “Вот вам господин и отец! Скажет он: “Вот ваше” — и будет ваше. Скажет: “Нет вам ничего” — и ничего не будет у вас!” Все были поражены этим. Отец тут же скончался. Авив отдал братьям что каждому причиталось из наследства. Получив свою часть, он все раздал бедным, не оставив себе ничего. Вскоре приступил он к устройству келии и, окончив работу, заболел и умер. “Вот какой кончины сподобился он — кончины, достойной той любви, какой он возлюбил Христа!” — говорили все.” (Луг духовный. С. 250).

Некто из неблагонамеренного любопытства пожелав узнать, что делает подвижник Акепсим, дерзнул влезть на дерево, посаженное вблизи его келии, но тотчас же пожал плоды своей дерзости. Паралич сковал верхнюю половину его тела. Он с покорностью явился к блаженному и признался в своем поступке. Тот сказал ему, что он возвратит себе здоровье, когда будет срублено дерево. Акепсим приказал срубить дерево для того, чтобы другой кто-нибудь не сделал того же, что сделал этот любопытный, и не потерпел бы подобного наказания. После того, как дерево срубили, действительно, последовало освобождение от наказания. Такую-то благодать получил от подвигоположника этот блаженный муж! (Блаж. Феодорит. История боголюбцев. С. 143).

Некий инок однажды в чем-то был обвинен старцами и в этой скорби стал особенно усердно молиться Богу. Но в то же время ему очень тяжким и горьким казалось принять осуждение и он всеми способами старался избежать наказания, в чем и преуспел, уговорив одного брата принять на себя его грех и дать в нем ответ начальнику. В ту же ночь, когда он после обычных пения и молитвы заснул, увидел он во сне некую птицу, которая ходила по земле и не могла летать, потому что не имела крыльев. Эта птица взошла на чудное дерево и начала петь так восхитительно, что ее пение удивило инока. Усладившись пением, он стал внимательно смотреть на птицу и заметил, что в ней только часть целого, только нос и ноги. Инок подумал: хотя птица и безобразна, но зато пение ее весьма усладительно. После этого он проснулся и, под влиянием услышанного пения, исполнился радости и умиления, но от того, что видел, пришел в страх и трепет и, горько заплакав, сказал: “Виденная мной птица есть образ моего лишения, как и сказано про некоторых: наполовину они вышли из мира, наполовину же остались в мирском и плотском мудровании. Поскольку я молился: “Господи, дай мне смирение!” — Господь послал исцелить мою тщеславную душу. А поскольку я оказался нетерпеливым, вот и скорблю.” Так укоряя себя, инок продолжал плакать. (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 933).

Некая бедная девушка, жительница одного северного города, по профессии портниха, после Бога больше всего любила свою мать. Однажды она получила известие, что мать ее при смерти и просит приехать. Девица, не имея на дорогу денег, недолго думая, отнесла в ломбард свою швейную машину и заложила ее за 10 рублей. По приезду к матери она, к великой своей радости, застала ее еще в живых. После встречи с дочерью мать благословила ее и вскоре скончалась. Девица похоронила ее по-христиански и затем вернулась восвояси. Здесь, чтобы выкупить машинку, бедная девица обошла всех своих знакомых, прося взаймы. Но все было тщетно. Никто не отозвался на ее просьбу. Не имея никакой надежды, кроме как на Божию Матерь, Покровительницу бедных, она пришла к иконе Божией Матери “Знамение” в храм, который находился напротив городского вокзала. Здесь со слезами она стала просить Заступницу всех скорбящих помочь ей в ее нужде. Выйдя из храма после молитвы, девица увидела, как два неизвестных, хорошо одетых господина у вокзального подъезда садятся в экипаж. Один из них, застегиваясь перед посадкой, уронил свой бумажник. Между тем лошадь тронулась и карета поехала. Девушка, подняв бумажник, с криком побежала догонять карету, но за топотом лошадей ее голос не был услышан. Только несколько минут спустя, с помощью впереди шедших людей, удалось, наконец, остановить коляску. Девушка подбежала к неизвестным ездокам и отдала оброненные деньги. Владелец бумажника сказал: “Дорогая девица! Вы обладаете ангельской добротой и честностью. Здесь шесть тысяч рублей. По закону вы имеете право рассчитывать на третью часть найденных вами денег.” Он тут же отсчитал ей четыре пятисотенных бумажки и вручил их со словами: “Желаю, чтобы эти деньги, приобретенные вашей честностью, помогли вам в жизни.” Затем он вручил ей свою карточку со словами: “Если вам когда-нибудь нужна будет помощь, то приходите ко мне, Я всегда буду рад вам помочь.” Девица горячо поблагодарила своего благодетеля и тут же вернулась в храм для благодарения Царицы Небесной за неожиданное покровительство. (Троицкие листки с луга духовного. С. 65).

Некий брат, обиженный другим братом, пришел к авве Сисою Фивейскому и говорит ему: “Такой-то брат обидел меня, я хочу отомстить за себя.” Старец же увещевал его: “Чадо, предоставь лучше Богу дело отмщения.” Брат сказал: “Не успокоюсь до тех пор, пока не отомщу за себя.” Тогда старец сказал: “Помолимся, брат!” И, встав, старец сказал: “Боже! Боже! Мы не имеем нужды в Твоем попечении о нас, ибо мы сами делаем отмщение наше.” Брат, услышав это, пал к ногам старца, сказав: “Не стану судиться с братом, прости меня.” (Древний патерик. 1914. С. 50. № 4).

Один христолюбец рассказал о разбойнике по имени Кириак, который разбойничал в окрестностях Эммауса, теперь это Никополь. Он отличался такой жестокостью и бесчеловечием, что его прозвали волком. В его шайке были не только христиане, но и иудеи, и самаряне. Однажды люди из окрестностей Никополя отправились в Великую субботу во Святой Град для крещения своих детей. После крещения они возвращались, чтобы дома отпраздновать День светлого Христова Воскресения. Навстречу им попались разбойники, но без атамана. Мужчины спаслись бегством. Разбойники — евреи и самаряне, — оставив новокрещенных детей, захватили женщин и совершили над ними насилие. Бежавших мужей встретил атаман и, остановив, спросил: “Что вы бежите?” Те рассказали ему обо всем. Вернув их, он отправился к своей шайке. Узнав, кто совершил гнусное злодеяние, он отрубил негодяям головы и велел мужьям взять детей, чтобы женщины не смели касаться их, так как были осквернены. Атаман охранял их на пути до самого дома. Спустя немного времени Кириак был схвачен и просидел в тюрьме десять лет, и ни один из начальников не казнил его. Впоследствии он и совсем был освобожден. “Ради спасенных детей я избежал злой смерти, — говорил он. — Они явились мне во сне и сказали: “Не бойся! Мы молим за тебя!” (Луг духовный. С. 194).

Был некий игумен, отец общежительного монастыря, святой по жизни, украшенный всеми добродетелями, милостивый к нищим. Он молился Богу, говоря: “Господи! Знаю, что я грешен, но, надеясь на Твою благость, уповаю спастись ею. Умоляю эту благость Твою, Владыко, не разлучи меня с духовной семьей моей и в Будущем Веке, но сподоби чад моих со мной Вечной Жизни!” Часто повторял святой эту молитву. На эту молитву Господь даровал вразумление. В соседнем монастыре был праздник. Пригласили на него и игумена с его монахами. Он не хотел было идти, но пошел, услыхав во сне голос, сказавший ему: “Пойди на праздник, только пошли своих учеников впереди, а сам иди один сзади них.” Когда настало время, монахи пошли на праздник. Дорогой они увидели лежащего нищего, расслабленного и в ранах. Они спросили о его болезни, он со слезами отвечал им: “Я был болен, а здесь напал на меня зверь. Изломав меня, он ушел, и некому отнести меня в село.” Они сказали: “Мы пешие, без осла, ничем не можем тебе помочь.” Сказав это, они оставили его и ушли. По прошествии короткого времени шел тут игумен и увидел нищего, который лежал и стонал. Узнав о причине такого его положения, он спросил: “Не проходили ли здесь монахи незадолго передо мной и не видели ли тебя?” Нищий отвечал: “И стояли надо мной, и расспросили о случившемся со мной, и ушли, сказав: “Мы пешие, ничем не можем тебе помочь.”” Игумен сказал: “Если можешь, то пойдем вместе потихоньку.” Нищий отвечал: “Не могу идти.” Игумен сказал: “В таком случае я возьму тебя на плечи и с Божией помощью донесу до селения.” Нищий стал отговаривать его: “Отец! Как тебе одному нести меня? Путь далекий, пойди туда и пошли за мной.” Игумен отвечал: “Жив Господь Бог мой! Не оставлю тебя!” С этими словами он взял нищего на плечи и понес. Сперва он чувствовал тяжесть ноши, но потом тяжесть уменьшилась, а вскоре сделалась почти нечувствительной. Игумен недоумевал, почему вдруг тот, которого он нес, стал невидим. И последовал голос к игумену: “Ты постоянно молишься о своих учениках, чтоб они сподобились Жизни Вечной, но дела у тебя одни, а у них другие. Если хочешь, чтобы прошение твое было исполнено, убеди их поступать так, как поступаешь ты. Я — Судия Праведный: воздаю каждому по делам его.” (Еп. Игнатий. Отечник. С. 417. № 4; Пролог. 24 сентября).

В стране Саворской жил некий инок, христолюбивый, нищелюбивый и милостивый, молодой по возрасту и старый по разуму. То есть этот инок, по имени Мартирий, проводил святую жизнь. Он имел обычай ходить из своего монастыря в соседний к своему духовному отцу для того, чтобы вместе с ним изливать молитвы перед Господом, И вот, когда однажды по обычаю Мартирий шел к своему духовнику, он встретил на пути лежащего нищего, всего покрытого струпьями. Он намеревался идти туда же, куда шел и Мартирий, но сил у него не было. Мартирий сжалился над ним, разложил на земле свою мантию, положил на нее нищего и понес его на своих плечах. Когда он со своей ношей пришел к монастырю, где жил его духовник, тот встретил его и, как прозорливец, исполненный Духа Святого, громко воскликнул: “Спешите скорее, отворите врата монастырские! Ведь Мартирий грядет, Бога неся!” Мартирии же, подойдя к вратам, снял свою ношу и хотел поднять нищего с земли, но оказалось, что в мантии никого нет, он увидел только образ Господа нашего Иисуса Христа, возносившийся на Небо. И тут послышался голос: “О Мартирий, ты не презрел Меня на земле, а Я не презрю тебя на Небеси! Ты ныне на Меня воззрел милостиво, а Я тебя вовеки помилую!” Когда после этого Мартирий вошел в монастырь, духовный отец спросил его: “Брат Мартирий, где же Тот, Которого ты нес на раменах своих?” Мартирий отвечал: “Если бы я знал, отче, кто Он, я бы простерся у Его ног.” Весть о чудном видении тотчас же разнеслась по монастырю. Духовник же спросил Мартирия: “Тяжело ли тебе было, чадо, нести нищего на плечах?” — “Нет, — отвечал Мартирий. — Когда я нес Его, никакой тяжести не чувствовал, ибо нес Носящего меня и весь мир, Того, Который словом Своим все содержит.” (Прот. В. Гурьев. Пролог. С. 386).

Об авве Макарий Великом утверждали, что он был, как сказано в Писании, “бог земной,” потому что, как Бог покрывает мир, так и авва Макарий прикрывал согрешения, которые он, и видя, как бы не видел, и слыша, как бы не слышал. (Достопамятные сказания. С. 150. № 31; Еп. Игнатий. Отечник. С. 310. № 11).

Некий Зенон обидел дочь вдовы. Вдова, пребывая в храме Богородицы, просила Владычицу со слезами: “Отомсти за меня Зенону.” Так просила она много раз. Богородица явилась ей и сказала: “Поверь Мне, жена, что много раз Я хотела отомстить за тебя, но руки его возбраняют Мне.” Был же Зенон очень милостив. (Алфавитный патерик. Л. 203).

В праздник Святой Троицы собралось много богомольцев в Махрищскую обитель. Игумен Варлаам заботился, чтобы не был нарушен устав гостеприимства преподобного Стефана, и после службы пошел помолиться на его гроб, с верой к нему взывая: “Знаю, о преподобный, что, если только захочешь, можешь нам помочь своими молитвами и малыми этими хлебами насытить множество народу, ибо ты сам по заповеди Христовой питал алчущих и призревал странных и то же ты заповедал нам, чадам твоим.” Сказав это, он велел трапезному брату Симону положить весь хлеб, что был, на трапезу, хотя и в малых ломтях. Народу же было так много, что ни трапезная не могла всех вместить, ни даже келии, и некоторые расположились на монастырском дворе. Трапезник роптал на игумена, говоря сам себе: “Можно ли таким малым количеством хлеба насытить такое множество людей? Наутро нам самим не останется ни крохи.” Но Господь, насытивший некогда в пустыне пятью хлебами пять тысяч человек, явил и здесь Свое знамение. Игумен по обычаю сотворил молитву перед началом трапезы и благословил всех, и что же? Не только насытились все участники дивной трапезы, но и с избытком осталось хлеба и пития столько, что хватило этого не на один только день, а больше чем на три месяца. Братия прославила Господа, дивного во святых Своих, и угодника Его Стефана. (Троицкий патерик. С. 339).

Об авве Феодоре Фермейском рассказывали: “Когда скит был опустошен, он ушел жить в Фермею и, состарившись, заболел. Братия носили ему пищу. То, что приносил ему первый брат, он отдавал второму, и так по порядку, что принимал от одного, то отдавал другому. Когда же наступало время обеда, он ел то, что приносил ему приходивший в этот час. (Достопамятные сказания. С. 286. № 24).

Один раз у отца архимандрита Моисея были гости, с которыми он сидел в зале. В это время в переднюю пришла пожилая, бедно одетая женщина с подушкой в руках. Отец Моисей увидел ее в растворенные двери и по обычаю вышел к ней в переднюю с вопросом: “Что тебе надобно?” — “Батюшка! Сделайте милость, возьмите, у меня дома дети голодные, есть нам нечего.” — “А что эта подушка стоит?” — “Полтора рубля.” — “Это дорого, возьми рубль,” — с этими словами отец Моисей пошел в спальню, взял пятирублевую бумажку и отдал ее старухе под видом рубля, приговаривая: “Дорого, дорого.” Женщина поклонилась и вышла. Отец архимандрит пошел к своим гостям, но едва успел вернуться, как старуха, рассмотрев в сенях ассигнацию, опять отворила дверь со словами: “Батюшка, никак вы ошиблись.” — “Да ступай, ступай, я сказал, что больше не стоит.” Старуха ушла, а гости слышали только разговор про один рубль серебром. Много раз прикрывал он так свои благодеяния. (Оптинский патерик. С. 55).

В 1848 году был в Москве голод и свирепствовала холера. Люди умирали тысячами, как в Москве, так и в уездах Московской губернии. Однажды во время этого голода к Ивану Илларионовичу Украинцеву пришла одна женщина. В неописуемом горе и рыдании просила она сколько-нибудь хлеба для своей семьи, так как дети ее умирали. В доме же самого Ивана Илларионовича оставалась единственная коврига хлеба. Не раздумывая, он взял ковригу и отдал ее этой бедной женщине. Когда узнала об этом жена Украинцева, она пришла в такой гнев, что не знала, какими последними словами обозвать Ивана Илларионовича. Он два дня с кротостью и смирением переносил скорбь. Но на третий день, когда его дети слегли в постель и со слезами просили хлеба, он уже не мог вынести этого и из гимназии, где служил, пошел прямо в часовню Иверской иконы Божией Матери. Ей, как живой, поведал он свою лютую печаль, веря, что только Она сможет помочь ему в безвыходном положении. Слезы его на молитве текли непрестанно. В то время, когда он пламенно молился в Иверской часовне, в своей молельне молился московский князь Ватбольский. Ни Украинцев, ни князь, хотя и жили оба в Москве, друг друга не знали. Князь Ватбольский вдруг поразился голосу, исходившему от его келейной иконы Божией Матери: “Тотчас же пошли рабу Моему Иоанну Украинцеву для насыщения его семейства все необходимое, так как дети его умирают от голода.” Дом и улица, где жил Украинцев, были точно указаны. Князь Ватбольский тотчас же послал своего управляющего по указанному адресу. Управляющий увидел в доме тягостную картину умирания от голода и все рассказал князю. Князь немедленно послал все, что нужно, в изобилии: и хлеб, и мясо. Так семейство Украинцева было спасено от голода. С того дня князь Ватбольский и семья Украинцева подружились. (Троицкие листки с луга духовного. С. 57).

Поразительно обращение к Богу бывшего строителя Андреевского скита на Афоне Сибирякова. Сын весьма богатых родителей и рано осиротевший он в окружении дурных друзей встал на путь разврата и пьянства. В чаду распутных увлечений на него напала неизъяснимая смертельная тоска, которая стала настолько невыносимой, что он решил застрелиться. За день до того Сибиряков задумал сделать предсмертное распоряжение об имуществе. В связи с этим ему необходимо было побывать в Государственном банке. Когда ему подали экипаж, он, выходя на парадное крыльцо, заметил вблизи подъезда молодую женщину, бедную, исхудавшую от голода, в рубище. Держа ребенка на руках, она грустно просила оказать ей помощь. Бедность и страдальческое лицо женщины тронули Сибирякова до глубины души. Его сердце наполнилось чувством глубокого сострадания к ней. Отдав ей все наличные деньги, он, садясь в экипаж, подумал: “Разве велика моя помощь бедной? Ей хватит этих денег не больше чем на два месяца. Обеспечу я ее и ребенка на всю их жизнь. Пусть поминают мою душу.” А потому, отъезжая от крыльца, он издали крикнул ей: “Часа через два или три приди сюда. Я еще тебе помогу,” — и уехал. Когда он произносил эти слова, его сердце неожиданно наполнилось ощущением столь сильной неземной радости, какой он никогда прежде не испытывал. Такова благодатная сила милосердия! Проезжая мимо Казанского собора, он вспомнил, как часто привозила его сюда мать к иконе Божией Матери и как пламенно она молилась перед ликом Царицы Небесной. У него появилось непреодолимое желание помолиться в соборе. Оставив экипаж, он вошел в храм, подошел к Казанской чудотворной иконе Божией Матери и пристально взглянул на нее. Лик Царицы Небесной показался ему живым и таким милостивым, будто милость эта была не земная, а небесная. Склонив колена перед Богоматерью, он в одно мгновение почувствовал всю свою вину перед Богом за свою бесплодно прожитую, порочную жизнь. Не смея просить себе прощения, он, плача, только находил в себе силы повторять: “Матерь Божия, спаси меня!” Долго-долго плакал он, и слезы облегчали его сердце. Наконец, он поднялся от иконы и, выходя из Казанского собора, почувствовал себя совершенно обновленным душой. В банк для окончания своих дел он не поехал. Отчаянные мысли в нем вовсе исчезли. Напротив, жизнь для него стала теперь настолько дорога, что он почувствовал в ней неоценимое сокровище. Приближаясь к подъезду своего дома, он еще издалека увидел ту бедную женщину с ребенком, которой обещал помощь, и рад был видеть ее, как Самого Христа. Она явилась причиной его душевного воскресения. Обеспечив ее и ребенка на всю жизнь, он отпустил их с миром, прося молитвенно помнить его до конца. Опасаясь влияния прежних друзей, Сибиряков быстро ликвидировал все свои дела в нашей северной столице и вскоре выехал на Афонскую гору. Здесь остался предварительно на испытательный срок в качестве богомольца, а потом вступил в число братства Андреевского монастыря. Жизнь свою Сибиряков ознаменовал бесчисленными благодеяниями и закончил ее, соорудив на свои средства величественный собор в Андреевском скиту на Афоне, где и скончался в сане иеросхимонаха. (Троицкие листки с луга духовного. С. 93).

Настоятель церкви села Ижоры под Петербургом, отец протоиерей Иоанн Камнев, был свидетелем поразительной милости Божией к одному добросердечному еврею, жителю этого села. Все относились к нему с великой любовью и почтением за его необыкновенную честность и милосердие к бедным и страждущим. Очень многим он охотно помогал в тяжкие минуты. Падет ли лошадь, случится ли какой-нибудь урон в хозяйстве, собирается ли замуж бедная девица — все обращавшиеся к нему за поддержкой находили в нем своего отца и благодетеля. Однажды этот еврей пригласил отца Иоанна к себе в дом и слезно просил его о принятии в лоно Святой Православной Церкви. Отец Иоанн полюбопытствовал: “Как же ты дошел до мысли креститься? Кто вразумил тебя на это?” Тот отвечал: “С молодых лет до последнего дня я часто читал Священное Писание, читал Евангелие и пророческие писания и, много думая над прочитанным, постепенно убедился, что Господь Иисус Христос есть, действительно, Мессия, предвозвещенный пророками. Но Его наши предки не приняли и распяли.” Тогда отец Иоанн ответил ему: “Я с великой радостью готов совершить над тобой Таинство Крещения, только предварительно мне необходимо испросить у своего архиерея благословение на твое присоединение ко Святой Церкви.” Еврей, выслушав слова пастыря, заметил: “Я чувствую приближение кончины и боюсь, что, пока вы будете сноситься с архиереем, я умру некрещеным. Тогда вы будете отвечать перед Богом.” Услышав о предчувствии близкой смерти, отец Иоанн немедленно его крестил, исповедал, причастил Святых Христовых Тайн и освятил Таинством Елеосвящения. Замечательно, что все эти четыре Таинства были совершены в течение одного дня. По совершении Святого Таинства Елеосвящения старый еврей с радостным настроением души в тот же день скончался. Поистине милосердие вечно предстоит перед престолом Божиим. Оно и доброго еврея соделало чадом света Христова. (Троицкие листки с луга духовного. С. 96).